- Правительство Венгрии дало Подкарпатскому краю автономию. Мы живем теперь не в Подкарпатском крае, а в "Русской Крайне". Это хорошо. Потому что, пока венгерское правительство только обещает раздел земли, мы - на правах автономии - уже делим ее. Таким образом, мы добились того, что венгерский батрак - за русинскую автономию, а русинский помещик - против. Обстановка у нас немного сложная.
Больше всего меня поразило, с каким восторгом Моргенштерн говорил о Миколе. Я очень любил Миколу, но не считал его вождем трудящихся. Когда мы позднее встретились с ним, я понял Моргенштерна. Несколько недель революции сделали его совершенно зрелым, серьезным человеком. Говорил он мало, больше действовал. Он твердо знал, чего хочет, и делал то, что хотел.
- Венгерский министр земледелия протестует против "дикого раздела земли", - сказал он, когда мы с ним встретились впервые. - Значит, мы должны раздать землю быстрее. Вот когда графские земли будут розданы, тогда пусть протестует всякий, кому угодно!
Когда в январе 1919 года в Подкарпатский край спустились через Верецкий проход польские легионеры, Микола стоял во главе отрядов, выгнавших поляков. Из частей этих отрядов он организовал Красную гвардию.
Двадцать первого марта 1919 года Венгрия стала Советской республикой. Подкарпатские помещики, которые до этого были против автономии, так как хотели полностью спасти свои имения, сразу же сделались сторонниками автономии, чтобы спасти, по крайней мере, часть их.
"Отойти от Венгрии!" - было лозунгом венгерских помещиков.
А русинские, венгерские и еврейские батраки и лесорубы были сейчас за Венгрию - за Советскую Венгрию.
Поздно вечером 21 марта мы получили адресованную на имя Моргенштерна телеграмму, в которой нам сообщали, что Коммунистическая партия Венгрии объединилась с Венгерской социал-демократической партией и пролетариат взял власть в свои руки.
Когда пришла телеграмма, меня не было дома. Я делал доклад против социал-демократов в деревне Варпаланка.
Возвращаясь поздно вечером домой, в Мункач, я заметил на улицах оживление. Я не знал, что случилось, но чувствовал, что произошло что-то необыкновенное.
На квартире Моргенштерна меня ожидала записка:
"Приходи тотчас же в городскую ратушу".
В той самой комнате городской ратуши, где недавно еще сидел городской голова, спорили Фоти и Моргенштерн. Они горячились, разговаривали почти как враги. Вокруг них стояли представители профессиональных союзов Мункача.
- Что случилось, товарищи?
Моргенштерн и Фоти ответили одновременно. Моргенштерн с энтузиазмом, почти с благоговением:
- Революция победила! Диктатура пролетариата!
Фоти проговорил мрачно и сердито:
- Коммунистическая партия распущена! Она слилась с социал-демократической.
Даже если бы кто-нибудь спокойно объяснил мне, что именно произошло в Будапеште, я бы, вероятнее всего, и тогда ничего не понял. Но тем не менее я тоже принял участие в спорах. Пока мы таким образом теряли время, на площади перед ратушей собрались трудящиеся Мункача. Их было тысяч пять.
- Кто-нибудь должен выступить перед народом, - сказал я.
Моргенштерн и Фоти почти одновременно ответили:
- Ты будешь говорить, Геза!
- Что говорить?
Ответа я не получил.
Вышел на балкон.
Внизу, в темноте, шумела площадь. Повсюду слышалась русинская, венгерская и еврейская речь. Взволнованные, испуганные и ликующие голоса. То тут, то там кто-нибудь бросал в толпу лозунг:
- Да здравствует диктатура пролетариата!
- Да здравствует Ленин!
На балкон из комнаты городского головы проникал свет. Внизу увидели, что на балконе кто-то стоит. Собравшиеся начали кричать "ура".
- Товарищи!
Площадь постепенно затихла.
- Горячий братский привет победившему русскому пролетариату - Российской Коммунистической партии и ее вождю Ленину!
Я говорил около десяти минут - о Советской России. Ответом на каждую мою фразу были громкие крики "ура". Но о том, что хотел услышать народ, о том, что произошло в Венгрии, я не сказал ни слова.
После меня выступил Моргенштерн. Он кратко изложил, что случилось в Будапеште.
- Да здравствует Венгерская Советская республика! - закончил он свою речь.
Толпа ликовала.
В городе началась массовая демонстрация. Мы пошли обратно в комнату бургомистра. Совещались. Целыми часами спорили о том, что нужно делать. В маленькой комнате теснилось человек тридцать.
Около полуночи к нам в комнату вошли Микола и Эсе.
- Что вы тут делаете? - удивился Микола.
- Совещаемся, - ответил я. - А ты где был?
- Мы заняли вокзал и обезоружили офицеров, - ответил вместо Миколы Эсе.
Несколько секунд Микола молчал, потом заговорил громко, будто выступал перед тысячной толпой.
- Северо-восточная граница Подкарпатского края находится на расстоянии двухсот девяноста километров от юго-западной границы Советской России. Я говорил по телефону с народным комиссариатом Венгерской Советской республики по военным делам. Чтобы нас поддержать, завтра из Пешта отправятся четыре дивизии. Завтра утром мы начнем продвижение на северо-восток, по направлению к Киеву.
- А ты знаешь, как обстоят дела в Будапеште? - обратился к Миколе Фоти.
- Знаю, что у нас под ружьем четыре тысячи семьсот человек, все надежные революционеры - батраки, лесорубы, заводские рабочие. Знаю также, что этого недостаточно. Но если я начну ломать себе голову над тем, откуда мне взять больше, толку от этого будет мало. Зато, если мы начнем наступление…
- Спустя две недели мы сможем пожать руки русским, - перебил я Миколу.
- Через десять дней! - сказал Моргенштерн.
- Давайте не заниматься прорицаниями. Нужно действовать. Да, - обратился Микола ко мне, - народный комиссар по военным делам назначил тебя политическим комиссаром Русинской Красной гвардии.
На заре Русинская Красная гвардия под руководством Миколы пустилась в путь - к востоку. По плану, мункачский, берегсасский и унгварский отряды должны были встретиться в марамарошских Карпатах. С дивизиями, посылаемыми из Будапешта, они должны были объединиться уже на галицийской земле.
Первое сражение произошло 28 марта. Мы разбили два румынских полка. 31 марта на Унгвар наступали сильные чешские части. За два дня город четыре раза переходил из рук в руки. В конце концов он остался в руках чехов. Один из отрядов Русинской Красной гвардии под начальством Моргенштерна возвратился в Мункач для того, чтобы и этот город не перешел в руки чехов. Фоти поехал в Берегсас, чтобы поторопить посылку подкрепления из Венгрии.
Четвертого апреля мы опять разбили румын. В тот день произошло первое наступление чехов на Мункач. Спустя несколько дней чехи и румыны одновременно начали наступление. А помощь из Венгрии все еще не приходила.
В середине апреля Мункач пал.
Спустя неделю чехи были в Берегсасе.
Тридцатого апреля произошло сражение у Намени.
На берегу белокурой Тисы
К заходу солнца битва у Намени кончилась, и началось уничтожение раненых. Стоящая на краю деревни батарея некоторое время еще обстреливала левый берег Тисы, но так как никакого ответа не последовало, и она замолчала. В середине деревни Намень ярко пылала деревянная крыша кальвинистской церкви. Когда огонь был потушен внезапно хлынувшим ливнем, лежащую в развалинах деревню охватила тьма, только время от времени на секунды прорезаемая вспышками молний. Три раза подряд молния ударила во вздувшиеся воды реки.
В продолжавшейся от утренней зари до вечера битве Русинская Красная гвардия потерпела окончательное поражение. Еще около полудня, после шестичасового боя, когда русинам противостояли лишь вдвое более сильные чехословацкие войска, казалось, что победа останется за Красной гвардией. Но вскоре наступающую Красную гвардию атаковали с фланга многочисленные румынские части.
- Противник раз в шесть или семь сильнее нас, - сказал я, не решаясь высказать мысль, что нужно отступать на левый берег Тисы.
Микола Петрушевич энергично отверг мое невысказанное предложение:
- Об отступлении не может быть и речи!
- Нет! - крикнул со страстью седой Тамаш Эсе; стоявший среди одетых в форму членов штаба в своей крестьянской одежде. - Нет, - проревел он снова. - Когда волков теснят, они поворачиваются навстречу собакам!
- Речь идет не о волках и собаках, дядя Тамаш, - начал было я, но заместитель Петрушевича, Янош Фоти, перебил меня:
- С чисто военной точки зрения, может быть, было бы правильно отступить, пока возможно. Но политически такое отступление означало бы самоубийство. Мы обещали народу Подкарпатского края, что будем защищать захваченную у господ землю до последней капли крови. Если мы нарушим слово, то не только осрамимся, но подорвем веру в наше учение, в большевизм. А на это мы не имеем права!
- Хватит разговоров, - вмешался Микола Петрушевич. - Что касается румын, то пока мы ограничимся обороной. Организуем ее вдвоем с Моргенштерном. Наступление на чехов мы продолжим. Руководить им будет Фоти, а с ним пойдут Эсе и Геза.
Проведенное на холме у наменьской церкви совещание кончилось, но никто из членов штаба даже не предполагал тогда, что для подкрепления чехов из Берегсаса в Намень посланы свежие части под командованием французских офицеров.
- Вперед, нищий, вперед, вонючий нищий, вшивый нищий, дорогие мои братья! Бейте, колите подлых буржуйских собак! Только по головам, чтобы не охромели! - гремел в первом ряду идущих в атаку красногвардейцев голос старика Тамаша Эсе.
И длинноволосые русинские, бородатые еврейские и усатые венгерские батраки и лесные рабочие с громкими криками бросились на врага.
А впереди всех, с огромным красным знаменем в руках, - седой Тамаш Эсе.
Около девяти часов ливень прекратился. Только далеко за Тисой изредка гремел гром. Все небо было затянуто облаками. Победители зажгли в центре деревни большой костер. Чешские и румынские солдаты подбирали при свете факелов своих раненых и добивали прикладом раненых красногвардейцев. Санитаров сопровождали наменьские и тарпинские кулаки, получившие разрешение на эту патриотическую работу от самого главнокомандующего, французского генерала Пари.
Кулаки хотели во что бы то ни стало поймать живыми тех, кого больше всего ненавидели. Им хотелось видеть, как будут умирать ненавистные им люди. Они собирались замучить их до смерти: Миколу Петрушевича, Яноша Фоти, Моргенштерна, Гезу Балинта и - против кого они были особенно озлоблены - бывшего тарпинского старосту Тамаша Эсе.
Первым они нашли труп старосты. На теле старого крестьянина не осталось ни одного целого места. Но его большие, грубые крестьянские руки продолжали крепко сжимать древко, с которого было сорвано красное знамя. С седых, доходящих до плеч волос текла дождевая вода, смешавшаяся с запекшейся кровью. Старого бойца узнали по волосам. Недалеко от Эсе лежал труп Моргенштерна. Мункачский портной умер от удара штыком. Остальных кулачье безрезультатно искало до полуночи.
Когда ливень прекратился, я, прятавшийся в ивняке на краю деревни, вытащил из кармана брюк коробку спичек и долго пытался зажечь их. Мне хотелось в последний раз осветить лицо товарища, лежавшего рядом со мной под кустом на мокрой земле. Но так как сырые спички никак не зажигались, я бросил коробку и, ощупав в темноте тело Яноша Фоти, приложил ухо к его сердцу. Я знал, что он мертв.
В Фоти попало пять пуль. Первая угодила в него, когда он наклонился над упавшим Тамашем Эсе. Этой пулей его ранило в руку. Фоти закусил губы, но не застонал, а крикнул:
- Вперед! Вперед!
Вторая пуля попала ему в колено. Он упал и завопил от боли. Но вспомнил он не родную мать, а слова Эсе:
- Вперед, нищий, вонючий нищий, вшивый нищий!..
Боевая цепь расстроилась. Красные отступали с боем, но уже каждый боролся на свой лад.
Я не был в состоянии задержать отступление и, немного отстав от других, взял на руки переставшего кричать Фоти. Изо рта раненого текла кровь. Осколки шрапнели пробили ему легкие.
Когда, спотыкаясь со своей тяжелой ношей, я дошел до самого крайнего дома деревни Намень, отступающие красногвардейцы были уже около Тисы. Деревню от наступавшей большими массами румынской пехоты защищала только одна чрезвычайно истощенная рота. Румыны давно отбросили бы красных, если бы чехи не начали обстреливать Намень из пулеметов. Этот пулеметный огонь мешал продвижению румын и давал возможность усталой роте удерживать в своих руках деревню, пока рассеянная Красная гвардия не погрузится на плоты.
- К реке! - крикнул мне Микола Петрушевич, руководивший обороной.
- Воды! - хрипел Фоти.
Я остановился около большого крестьянского дома, крыша которого была еще цела. Дом показался мне знакомым.
- Воды! Дайте немного воды!
- Там ее много! - сказала молодая женщина, выходя из-за большого шелковичного дерева и показывая на Тису.
Мы с ней с минуту смотрели друг на друга и оба вдруг узнали или, вернее, угадали, кого видим перед собой.
Я был здесь, в доме старосты Варади, двенадцать лет тому назад.
- Илона, дай стакан воды!
- Хватит с тебя воды в Тисе. Хоть захлебнись в ней! Бодри! - крикнула Илона Варади огромному псу. - Бери его!
Я медленно понес дальше умирающего Фоти.
Дойдя до ивняка, опустил его на землю.
Фоти уже не стонал. Его налившиеся кровью глаза смотрели вдаль. Я положил на лоб умирающего руку и закрыл его страшные глаза.
В это время от берега отплыл последний плот.
Я встал и осторожно подошел к краю ивняка. Отсюда мне виден был пылающий на церковной площади, в центре деревни, костер. Огонь освещал готовящихся к ужину чешских легионеров. Несколько румынских полевых жандармов, с факелами в руках, приближались к ивняку.
Стараясь не шуметь, я возвратился к трупу. Наклонился над покойником и, пригладив мокрые волосы Яноша Фоти, поцеловал его холодной лоб. Потом под прикрытием кустов пробрался к Тисе. Снял с ног рваные солдатские башмаки и, когда первый румынский солдат добрался до крайних кустов ивняка, медленно вошел в Тису.
Вода была такая холодная, что, казалось, резала тело. Я инстинктивно сделал шаг назад, к берегу, потом закусил губы и лег. Спрятав лицо в воду, спокойно, размеренно поплыл, поднимая после каждого четвертого движения голову из воды для вдоха.
"Фоти, Тамаш Эсе, Микола, Илона Варади…"
Кровавые картины дня и ночи смешивались со старыми воспоминаниями. На несколько секунд я опять почувствовал себя мальчиком в коротких штанишках, который, сидя под шелковичным деревом, ел зеленые абрикосы и клялся в вечной верности Илоне Варади, девочке в красных чулках.
Все мое тело дрожало от холода. Зубы стучали.
"Надо умереть! - мысленно сказал я себе и тут же ответил: - Не хочу умирать! Нет, не хочу!"
Я лег на спину. Теперь было достаточно время от времени делать слабое движение, все равно - рукой или ногой, и вода несла меня вниз, все дальше и дальше от занятой врагом Намени.
Тучи начали расходиться. Между ними заблестели звезды.
От леденящего холода судорогой свело ноги. Чихая, я выплевывал изо рта воду.
"Все-таки придется подохнуть, а ведь еще столько…"
В этот момент я достиг берега. Низко висящая над водой ивовая ветка ударила меня по лицу. Я инстинктивно ухватился за нее обеими руками и вышел на берег. На четвереньках отполз на несколько метров от реки и улегся под большим деревом. Через несколько минут я уже спал глубоким сном.
Когда я проснулся, солнце высоко стояло на небе. В первый момент я не соображал, где нахожусь, не помнил, как сюда попал, где оставил оружие, башмаки. Потом, вспомнив все, глубоко вздохнул и встал.
Одежда моя была еще влажной, но я уже не дрожал. Земля, совсем мокрая, когда я лег, теперь высохла. Небо ослепительно голубело.
Я был чертовски голоден. Эх, папиросу бы сейчас…
Я взглянул на другой берег - Намени не было видно. Тиса унесла меня далеко от деревни, справа, к северо-востоку, я скорее угадал, чем различил, скрытые туманом берегсасские горы.
На этом берегу виднелась деревня. Готовый на все, я отправился туда.
- Бабушка, - обратился я, остановившись у забора первого крайнего домика деревни, к старушке, которая работала во дворе, - скажи мне, бабушка, кто в этой деревне: красные или белые?
- Венгры! - ответила после недолгого раздумья старушка.
- Я спрашиваю: красные или белые?
- Венгры, приехали ночью из Пешта.
- Из Пешта? А где у вас сельское управление?
Старушка кивком головы указала дорогу.
Теперь я уверенно пошел к центру деревни. Идти пришлось недалеко. Меня остановил красный патруль.
- Откуда и куда?
- Я ищу командира или политкомиссара.
- Волей-неволей найдешь, - ответил начальник патруля, венгерский крестьянин с седоватыми усами. - Ты кто такой будешь и откуда попал сюда?
- Я политкомиссар Русинской Красной гвардии.
- Если в твоем удостоверении написано то же самое, тогда поверим.
- Удостоверения у меня нет.
- Так я и думал. Ну-ка, ребята, возьмите этого комиссара в лакированных сапогах… Бежать лучше и не пробуй, а то хуже будет.
- Папироску дайте.
- Это можно, и огонь ты можешь получить, но если попробуешь удрать, то познакомишься с огнем другого рода, - сказал начальник патруля, показывая пальцем на висящую у него за плечом винтовку.
Командиром красного полка, к которому патруль привел меня, оказался уйпештский слесарь-механик Йожеф Липтак.
- Ты будешь долго жить, Геза, - сказал Липтак, расцеловав меня. - Ты ведь знаешь, что тот, кого, по слухам, похоронили, всегда долго живет. Сегодня ночью и утром я говорил, по крайней мере, с десятью русинами, которые видели, как ты умер.
- Многим русинским красногвардейцам удалось переправиться через Тису?
- Третьей части всего состава. Они находятся на расстоянии получаса ходьбы, в деревне Матэсалка. Нас, - продолжал он после короткой паузы, - послали вам на помощь. Мы очень торопились, но все же опоздали. Сегодня мы ждем новых подкреплений и тогда начнем контрнаступление. Но теперь мы здесь и скоро будем на Карпатах. Пока что тебе надо поесть. Ну-ка, дядя Михай! Давай сюда гуляш для товарища Балинта и - к черту всякие запреты спиртных напитков! - дайте ему кувшинчик вина! Ешь и пей, потом оденем тебя, и ты поедешь верхом в Матэсалка. В шесть часов вечера будешь праздновать Первое мая с русинскими товарищами.
- Сегодня Первое мая! - вздохнул я. - Совсем забыл!
Я всячески старался выглядеть мужественным, как полагается солдату. Но как ни старался, все же не смог сдержать слез. Мне хотелось вновь заняться организацией Красной гвардии, но из этого ничего не вышло. После обеда, когда я должен был выехать на праздник к русинам, мне стало вдруг плохо. Измерили температуру: 39°. Вечером термометр показал еще больше. Я потерял сознание и пришел в себя только спустя восемь дней - в Уйпеште, в госпитале Каройи.
Из госпиталя я вышел 24 июня утром, в тот самый день, во второй половине которого мониторы под красно-бело-зелеными флагами обстреляли красный Уйпешт со стороны Дуная.
На фронте я находился рядом со стариком Кальманом.