Жаткович царствует
С такой же быстротой и энергией, с какой отец Гордон постарался устранить Седлячека из Подкарпатского края, он принял все меры для того, чтобы Пари там остался. Он боялся, что французское правительство, принимая во внимание советско-польскую войну, может заменить Пари таким французским генералом, которого русинский народ еще не знает и, следовательно, еще не ненавидит. Во избежание этого Гордон - через "Дженерал моторе" - оказал соответствующий нажим на чешское правительство, чтобы оно ходатайствовало о продлении командировки Пари, и на французское правительство, чтобы оно удовлетворило ходатайство чехов.
Гордону нужен был именно этот французский генерал, которого народ ненавидел и который поэтому не мог быть опасным конкурентом для Жатковича. Отец Гордон считал Пари из-за его марокканских манер очень глупым, и это тоже говорило в пользу Пари.
Пари остался в Ужгороде. Ходла конфиденциально сообщил ему, что отец Гордон является большим его почитателем и наметил для него очень видную роль. Пари спросил полковника Бенджамина Паркера, что это может быть за роль? Тогда Паркер стал жестоко упрекать отца Гордона в том, что он протежирует французскому генералу.
- И это вы называете миссионерской работой? Хотел бы я знать, что вы называете тогда изменой отечеству? - неистовствовал темпераментный полковник.
- Я вам это объясню, полковник, - ответил Гордон.
И оставил Бенджамина Паркера.
Через час Жаткович позвал к себе полковника. Глава русинского государства предупредил Паркера, что если он станет вмешиваться во внутреннюю политику Подкарпатского края, то он принужден будет жаловаться в Вашингтон. Жаткович не принял доводов полковника, и вскоре потрясенный Паркер заметил, что, куда бы он ни шел, за ним вслед всегда идет один из людей Ходлы. Он обратился за помощью к отцу Гордону. Миссионер помирил Жатковича с Паркером и в присутствии полковника очень журил Ходлу за то, что тот распорядился следить за американцем. Признательному полковнику отец Гордон потом объяснил, почему американцы заинтересованы в том, чтобы Пари остался в Подкарпатском крае.
- Мы, американцы, приехали сюда, к черту на кулички, не для того, чтобы тратить деньги и спать. Надо полагать, что мы хотим и делать что-нибудь. А так как люди мы умные и энергичные и у нас имеются деньги, то мы сделаем то, что хотим. Но именно потому, что мы люди умные, мы сознаем, что можем и ошибиться. Может случиться, что наш первый опыт закончится здесь неудачей. Так зачем же нужно, чтобы эту неудачу приписали потом именно нам? Если что-либо сорвется, это будет считаться ошибкой Пари, глупого и продажного человека. Если же замысел удастся, то плоды его достанутся нам, и только нам. Мы, полковник, должны предвидеть все, что может случиться.
- Но что может случиться? - оживленно спросил Паркер.
- Об этом знает только всемогущий бог, - ответил миссионер. - Я бы на вашем месте, полковник, довольствовался тем, что вы знаете, и не пытался бы раскрывать то, что божеское провидение предпочитает пока держать в тайне. Те, кто пытается раскрыть тайны провидения, легко могут попасть в беду. Хороший христианин должен смиренно повиноваться приказу.
То, что увидел Жаткович в Подкарпатском крае, быстро рассеяло его мечты о царском троне. Боясь, как бы не потерять свою должность в автомобильной компании из-за украинского престола, он пытался доказать на деле, что и в качестве главы русинского государства остался служащим "Дженерал моторс". К наиболее актуальной задаче управления - снабжению польской армии - он непосредственно никакого касательства не имел. Французский и чехословацкий генеральные штабы присылали амуницию в Подкарпатский край, а Пари организовывал дальнейшую ее отправку. Поэтому Жатковичу приходилось совсем по иной линии доказывать, что он достоин поста главы государства и юрисконсульта.
- Мы должны начать, - сказал он Гордону, - пропаганду автомашин "Дженерал моторс". Я сам думаю обратиться к некоторым, по здешним понятиям, богатым лицам с призывом покупать автомобили "Линкольн".
- Не стоит, - ответил Гордон. - Из-за нескольких машин, которые здесь можно продать, не стоит трудиться. Впрочем, вы теперь глава государства, а не агент по продаже машин. Вы должны заботиться о судьбе вашей страны, вашего народа.
Жаткович был изумлен этим ответом. А Гордон продолжал дальше - в духе Бобринского.
- Вы, мистер Жаткович, являетесь вождем подкарпатских русин. Русины - это, собственно говоря, украинцы. Значит, вы являетесь вождем живущих под Карпатами украинцев и работаете для освобождения всех украинцев вообще. Так вам и следует говорить. Вы должны писать и говорить как можно больше о свободе украинцев. К северу от Карпат тоже живут украинцы, и там имеется нефть. Чтобы вы поняли, о каких великих делах тут идет речь, я вам скажу, что в данном случае меня эта нефть не интересует. Если вы сумеете сделать так, чтобы и живущие к северу от Карпат украинцы видели в вашем лице своего освободителя, то получите возможность стать во главе борьбы за освобождение и той части украинского народа, которая страдает под игом большевиков. В этом деле вы можете, конечно, рассчитывать на "Дженерал моторс", а "Дженерал моторс", в свою очередь, будет рассчитывать на вас, на то, что вы, преданный компании юрисконсульт, сделаете все в целях освобождения украинского народа. Освободить великий народ от большевистского господства - действительно великая задача, угодная богу и компании "Дженерал моторс", располагающей двумя с половиной миллиардами долларов. Это не то что продать несколько автомашин… А писать и ораторствовать вам поможет Каминский, - закончил Гордон свое поучение.
Спустя несколько дней, когда пришли первые известия о том, что белополяки бегут от Красной Армии, Гордон стал поучать и Пари.
- Мы должны сделать все, положительно все, для того чтобы поляки победили. А если поляки, несмотря на нашу помощь, не победят, мы опять-таки должны организовать дело так, чтобы большевики все же потерпели решающее поражение.
Пари был потрясен. Он моментально понял, что не только у него, но и у миссионеров была ставка на освобождение украинцев. Но Пари великолепно владел собой. Он сделал страшно глупое лицо. Это лицо убедило Гордона, что он может смело идти дальше. И Гордон продолжал поучать.
- Если нельзя победить большевиков, идя под польским знаменем, то надо уничтожить их под украинским, - сказал он.
- Я солдат, - ответил Пари. - Я приказываю и повинуюсь, когда этого требует мой долг. Политики я не понимаю.
- Очень правильно, генерал. Если не ошибаюсь, вы, кажется, родились в том же городе, что и Наполеон?
- И на той же улице!
- Кто знает, генерал, какая судьба ждет вас?
- Не знаю. Но мне известно, что я уже победил одну Красную Армию - венгерскую. И что еще одна Красная Армия стоит под ружьем…
- Верно, генерал.
Оба - Гордон и Пари - были очень довольны этим разговором. Гордон был уверен, что Пари сделает все, что от него потребуют, и ни о чем спрашивать не будет. А Пари был уверен, что ему удастся получить от миссионеров деньги, которые понадобятся ему для осуществления намеченных планов.
Пока Гордон занимался большой политикой, отец Браун был занят не менее важными делами. Миссионерскую работу он целиком передоверил своему секретарю, двуязычному Вихорлату. Но хотя Вихорлат не бездельничал да и говорить он умел, успеха он все же не добился. Возможно, происходило это потому, что со времени забастовки тот, кто переходил в новую веру, получал только Библию и полдюжины освященных пресвитерианским папой жевательных резинок. Во всяком случае, в Подкарпатском крае очень мало людей переходило в пресвитерианство.
Сам отец Браун занимался финансовыми делами. Он помог Ужгородскому коммерческому банку и Земледельческому банку Мано Кохута в получении довольно значительных - в условиях Подкарпатского края - займов. А так как в это же время пражские банки почему-то лишили кредитов Мункачский банк, который вследствие этого обанкротился, то банк Кохута открыл свой филиал в Мункаче. Земледельческий банк избрал в число членов правления Сабольча Кавашши, который во всем помогал очень занятому Кохуту. Банк Кохута вместе с Ужгородским банком основали акционерное общество под названием "Латорца". Председателем акционерного общества стал бывший киевский банкир, который жил в Мункаче в качестве эмигранта. Кроме финансистов Подкарпатского края, в правление входили еще двое из Галиции - банкир из Львова и адвокат из Стрыя, оба белоэмигранты. "Латорца" скупила права на покупку земель графа Шенборна, приехавшего из Америки спустя две недели после Жатковича.
Теперь и мой дядя Фердинанд Севелла, бывший уже в это время в Америке чем-то вроде кинокороля, вспомнил, что у него тоже имеется что-то общее с Лесистыми Карпатами. Когда он где-то прочел, что Вильсон от имени американского народа подарил чешскому народу кресло, в котором сидел на питтсбургском конгрессе Масарик, он, в свою очередь, купил какой-то стул, о котором можно было сказать, что на нем сидел Жаткович в прекрасные дни питтсбургского конгресса. Этот "исторического значения стул", который достался ему очень дешево, он подарил русинскому народу от имени американцев. Подарок повезла из Питтсбурга в Ужгород делегация из трех киноактеров за счет Фердинанда Севелла. В Ужгороде их приняли очень торжественно. Ходла собрал из деревень человек триста, которые должны были восхищаться подарком. Сам Жаткович тоже был в восторге. Он видел этот стул впервые. Он хорошо помнил, что на питтсбургском конгрессе дремал в кожаном кресле, это же был старинный дубовый стул с высокой спинкой. Но, видя, что стул нравится "народу", он с радостью приветствовал подарок.
В честь исторического значения стула, а также в честь американской делегации в гостинице "Корона" состоялся блестящий банкет. На банкете присутствовали все знаменитости Подкарпатского края, кроме двух крупных военных, Пари и Паркера, и двух миссионеров. После того как Красная Армия освободила Киев, солдатам было не до торжеств, у них было работы по горло. Паркер поехал в Братиславу, чтобы поторопить транспорты амуниции, Пари же отправился в Верецке, а оттуда, через границу, в деревню Лавочне, чтобы проверить, как идет передача и дальнейшая отправка предназначенного для поляков военного снаряжения. Французский генерал провел в Лавочне три дня. В Галиции же находились и оба миссионера, которые сопровождали прибывших на днях из Америки шестерых пресвитерианских миссионеров. Отец Браун лично представил миссионеров тем галицийским финансистам, которые принимали участие в основании "Латорцы".
Банкет удался на славу. После первого блюда Жаткович произнес горячую речь. По этому торжественному случаю глава государства надел черный костюм. Но так как он не носил подтяжек, его внимание все время отвлекали брюки, что немного мешало ему ораторствовать. Все же его слова были встречены бурными аплодисментами и громовыми криками "ура". Граф Шенборн произнес тост за Жатковича, вождя украинского народа. Графа Шенборна приветствовал, как сына русинской земли с европейской культурой, Каминский, а Каминского, как неустрашимого борца за свободу, - Кохут, который, с тех пор как потолстел и облысел, стал одеваться с юношеской элегантностью и говорить очень темпераментно. За Кохута - "рыцаря святого Георгия нашей хозяйственной жизни" - поднял бокал Кавашши. Один из американцев - кинокомик - поблагодарил присутствующих за теплый прием и предложил послать приветственные телеграммы Вильсону и Фердинанду Севелла. Тексты телеграмм составил Каминский.
Когда отец Гордон вернулся из Львова в Ужгород, по его предложению Жаткович послал очень энергичную ноту генералу Мардареску, требуя немедленно очистить восточную часть Подкарпатского края. Через несколько дней румыны начали эвакуацию.
Жаткович строго запретил кому бы то ни было въезд на освобожденную территорию без его разрешения. Этот запрет он мотивировал желанием спасти освобожденный народ от спекулянтов. Разрешение на въезд он давал только своим гвардейцам и некоторым из тех господ, которые его поддерживали и чествовали. Большая часть украинских офицеров была послана туда.
Руководство двадцать восьмой партии поручило мне немедленно поехать на запретную территорию. Кроме меня, подобное же поручение получили еще девять коммунистов, хорошо знавших этот район. Я должен был пробраться в Слатину и в Пемете. Что там нужно делать, в моих инструкциях сказано не было, это я должен был определить на месте сам. Но, во всяком случае, мне нужно было информировать тех, кто, по милости румынской цензуры, больше года не читал газет и не получал писем, обо всем, что происходит на белом свете, и о том, что готовится.
Обойти приказ Жатковича было нетрудно. До станции Кирайхаза мог свободно проехать каждый. В Кирайхазе жандармы проверяли, у кого имеется разрешение на дальнейший проезд. Зная это, я уже на последней остановке перед Кирайхазой пересел на паровоз, который вел один из наших мункачских товарищей. До ближайшей к Слатине станции паровоз шел с двумя кочегарами. Вторым кочегаром был я.
Было около полуночи, когда я слез с паровоза. До Слатины пришлось добираться пешком. К счастью, была очень темная ночь. Все же я не решился идти по шоссе, где легко мог встретить жандармские патрули, а пробирался к соленым копям лесными тропами, о которых еще не забыл со времени проведенных мною в Пемете лет.
Спустя три часа я пришел в Слатину. По кривым, узким, подымающимся в гору улицам шахтерской деревни ползли огромные светляки - это шахтеры с зажженными фонарями направлялись к шахте. С одним из них я заговорил:
- Не скажете ли вы мне, земляк, где можно видеть Белу Телкеша?
Он указал на одного из своих товарищей.
- Вы Бела Телкеш?
Телкеш приостановился и подозрительным взглядом ощупал меня с ног до головы. Я тоже внимательно оглядел шахтера, о котором знал только, что во время войны он был антимилитаристом. Что у него на сердце сейчас - пока узнать я не мог. Это был коренастый, плечистый человек. При слабом свете качающихся фонарей мне были видны только его большие усы и глубоко сидящие, немного раскосые глаза с пронизывающим взглядом.
- Кто вы такой и что вам от меня нужно? - спросил он резко.
- Кто я и что мне нужно, скажу потом. Я привез вам письмо из Ужгорода.
- Письмо? От кого?
- От одного бывшего слатинского шахтера, Илошваи.
- От Яноша Илошваи? От того, который был в плену в России?
- Да, от того самого. Он недавно вернулся и теперь живет в Ужгороде.
- Гм!
Телкеш осветил фонарем мое лицо, больше по привычке, нежели по необходимости, так как было уже почти светло.
- Где письмо? - спросил он.
- Прежде чем передать его, я должен знать, действительно ли вы Бела Телкеш.
- Такое письмо? - спросил Телкеш громче обычного и снова осветил мое лицо. - Садитесь, товарищ, здесь, на краю дороги, и подождите. Я скоро вернусь.
Слово "товарищ" меня очень обрадовало. Но еще больше я обрадовался тому, что Телкеш такой недоверчивый и осторожный. Я был почти уверен в том, что приехал удачно. Я сел на какой-то придорожный камень и стал ждать. Через добрых четверть часа Телкеш вернулся с двумя другими шахтерами. Мое лицо осветили сразу три шахтерские лампы, хотя в этом не было никакой необходимости: солнце уже поднялось.
- Идите за нами, - обратился ко мне Телкеш.
Он повел меня в какой-то дом, где в маленькой комнате спало несколько человек. Телкеш показал мне свою расчетную книжку, после чего я передал ему написанное на полотне письмо Илошваи. Пока они втроем читали письмо, я быстро переоделся в старый, грязный шахтерский костюм, который мне дал Телкеш. Прочитав письмо, шахтеры некоторое время шепотом совещались. Все трое были очень взволнованы.
- У вас имеется удостоверение? - обратился ко мне Телкеш.
- Какое удостоверение?
- На котором нарисована пятиконечная звезда, - ответил Телкеш.
- Есть.
Я быстро снял с левой ноги ботинок и вынул из-за подкладки удостоверение с пятиконечной звездой, которое протянул Телкешу. Удостоверение переходило из рук в руки.
- Это подпись Красного Петрушевича? - спросил Телкеш.
Прежде чем вернуть мне удостоверение, Телкеш нежно погладил крепкой рукой помятый лоскуток материи.
- Спрячьте хорошенько! - посоветовал он.
- Ну, а теперь идемте с нами. По дороге молчите. Жандармам у входа покажете это удостоверение одного из больных шахтеров.
Стоявшие у входа в шахту "Лайош" жандармы, мельком взглянув на расчетные книжки, пропустили нас в клеть.
Начали спускаться. В течение нескольких секунд мы находились в полной темноте, потом глаза мои сразу же были ослеплены резким светом. Шахты освещались мощными дуговыми фонарями. При свете этих фонарей кристаллы соли на стенах шахты сверкали, как искры.
Хотя лифт двигался медленно, около четырехсот метров за две с лишним минуты, все же, когда я вышел из клети, у меня кружилась голова. Быть может, от насыщенного солью воздуха, который здесь чище и свежее, чем на любом морском курорте мира, но вероятнее всего - от раскрывшейся передо мной картины, представлявшей собой разительное смешение законсервированного средневековья с современностью.
Огромные электрические фонари, мощные электронасосы, стальные рельсы, по которым добытая соль перевозится в маленьких открытых вагонах к товарному лифту, - все это был двадцатый век. Остальное напоминало эпоху Владислава I. Голые до пояса шахтеры, опустившись на одно колено, разбивали киркой и ломиком соляную породу. С их голых спин струился пот. Каждый работал по отдельности, там, где хотел, а так как работа была сдельная, то все безумно торопились. Изнеможенные, крайне усталые, не в силах пошевелить ни одним мускулом, они ложились тут же на месте работы. И если кто-нибудь лежал слишком долго, надсмотрщик брызгал ему в лицо водой.
Вспотевшие соляные стены громадного зала вздымались на сотни метров, стократно возвращая грохот молотков.
Как бы подыскивая для себя подходящее рабочее место, Телкеш все дальше и дальше уходил от лифта. Я шел за ним. Через несколько минут мы находились уже далеко от работающих, в тени соляной церкви.
- Осторожно! - предупредил Телкеш.
В стене была вырублена узкая, крутая лестница, без перил. По этой лестнице я последовал за Телкешем. Поднявшись метров на сорок, мы достигли входа в заброшенную старую шахту. В шахте было совсем темно. Телкеш погасил фонарь. Он вел меня за руку. Я ничего не видел, только чувствовал, что под ногами почва гладкая и что раза два или три мы сворачивали то вправо, то влево. После одного из таких поворотов появился свет - мы очутились в большой четырехугольной соляной пещере.
Свет исходил от нескольких поставленных на пол шахтерских фонарей. На земле была разбросана солома, на которой вокруг лампы лежали и сидели какие-то люди. При нашем появлении они поднялись.
Три бородатых человека были в совершенно изорванной форме венгерской Красной армии 1919 года, пятеро - в форме галицийской или украинской народной армии. Четыре русинских крестьянина были в шубах, двое из них босые. Тут же стояли два румынских солдата в полном военном снаряжении, но без оружия.
Объяснения были излишни. Одежда каждого говорила о том, откуда он прибыл.
Телкеш взял в руки лампу и осветил одну из соляных стен.
На ней большими красными буквами было написано:
ЛЕНИН