- Совсем-то плевать тоже погодить надо. Ещё не старуха, ещё и счастье может отыскать тебя. Родить ещё можешь.
Анна медленно подняла глаза, долго и внимательно глядела на Марью Фирсовну, хотела сказать: "Не понимаю я тебя, Марья. Чего ж ты всё-таки мне советуешь?" Но спросила о другом:
- Неужели… может отыскать?
- Жизнь - она неожиданная.
- Нет, не отыщет…
- Ну, зачем так зазря говорить? Хороших людей тоже много на земле.
- Не-ет, - мотнула головой Анна. - Может, и много, да только не найдут они меня. И… не имею, видно, права я на это.
- Это почто же?
- Жизнь моя перепутанная. Вся изломанная. Я ведь дочь кулака… А брат мой родной - вор, бандит настоящий, всю жизнь по тюрьмам провёл. Недавно тут объявился… Слышала ведь, поди, разговоры про Макара Кафтанова, которого милиция недавно забрала?
Марья Фирсовна приподняла голову. В глазах её, окаймлённых неглубокими морщинками, дрогнул, встрепенулся тот самый таинственный огонёк и опять стал гореть ровно.
- Моя девичья-то фамилия Кафтанова. Но я партизанила в гражданскую войну вместе с Фёдором… А потом… потом…
Снова из воспалённых глаз Анны хлынули слёзы. Она прислонилась к плечу Марьи Фирсовны и, чувствуя, что та не отстраняется, испытывая благодарность к ней, бессвязно заговорила сквозь рыдания:
- Если бы ты знала, как мне было слушать твой рассказ об Герасиме! И у меня, может, был такой же, как твой Герасим… Был, да мимо прошёл… Потому что сама его оттолкнула. А он тоже прощал, что меня бабой до поры сделали. Не Фёдор сделал… другой. Об нём… об этом я никому не могу сказать, никому. Господи, почему я не удавилась тогда?! Никакой бы муки сейчас не испытывала.
- Тихо, тихо, Анна… Чего ты, ей-богу! Люди вон глядят, пойдём отсюда, - вставая, проговорила Марья Фирсовна. - Не можешь - и не надо рассказывать. У человека бывает такое, что должно с ним в могилу уйти. Это бывает… Ну, вставай.
Анна тяжело поднялась, концом платка вытерла глаза и губы.
- Прости меня, Марья, расквасилась я, - сказала она неожиданно сухим и спокойным голосом. - Мне жить тяжко не от Фёдора только. А от всего. И что я дочь кулака, и что брат у меня такой… - Она взяла ведро с водой, пошла, но у дверей остановилась и проговорила: - А об этом, который мне прощал всё, который на Герасима твоего похож, я могу тебе сказать. Иван это, его, Фёдора, брат…
- Иван?! Этот, что из тюрьмы пришёл?! - изумлённо воскликнула Марья Фирсовна.
- Он, - подтвердила Анна, смахивая со щёк последние слезинки. - Только ты не думай, что он на брата моего Макара похож. Он на Герасима твоего похож. Да только поздно это поняла я. Оттого-то, может, и судьба у него такая горемычная.
* * * *
До полевого стана Фёдор добрался, наверное, часам к двенадцати дня, потому что на элеваторе долго не было попутных машин. Голодный и оттого ещё более сердитый, он издали оглядел неподвижно и тоскливо стоявший посреди пустынного поля свой комбайн, черневший возле него трактор Кирьяна Инютина и ударом ноги распахнул дверь полевого вагончика.
- Дрыхнете?! - загремел он, входя, со злости пнул какое-то ведёрко, запутавшееся в ногах. - А ну, вставайте, мигом чтоб! Кирьян, где ты? И пожрать чего мне, живо!
И тут только заметил, что нары, на которых спали обычно Кирьян и копнильщики, пусты.
- Эт-то ещё что за номер? Эй, кто тут есть?
Из-за занавески вышла заспанная и растрёпанная Тонька-повариха, не по годам располневшая деваха, которую звали все Тонька-нетронька, потому что она, равнодушная к сальным шуточкам мужиков, не обращавшая внимания на их недвусмысленные намёки, скалкой провожала всякого, кто шутки ли ради или питая какие-то надежды совался к ней за занавеску.
- Чего орёшь? - спросила она. - Вон там хлеб, молоко. Кусок сала возьми. Горячего не варила - не для кого.
- Как не для кого? Где Кирьян? Возле трактора, что ли?
- В Шантару уехал. Домой, стало быть. Вчера ещё ночью, вслед почти за тобой, - лениво сообщила Тонька.
- Как в Шантару? Как домой?
- А так. Плюнул да уехал.
- Как это плюнул? - выходя из себя, закричал Фёдор.
- Как, как… "Не хочу, говорит, больше ни одной минуты с Федькой вместях работать". Обматерился и уехал. Как только глотки вам, матерщинникам, не заложит…
И, зевнув, пошла к себе за занавеску. Уже оттуда она продолжала, укладываясь на скрипучий топчан:
- Ещё Кирьян сказал: пусть, грит, Федька себе тракториста другого в МТС просит. Ну и копнильщики ушли - в бане, грят, хоть помыться. А я одна тут с волками. Как чуют вроде, паразиты, что одна тут ночь была, без мужиков, к самому вагону подходили. Ступай к Назарову и скажи, что, ежели к ночи мужики не приедут, я тоже уйду вечером в деревню. Боязно мне одной тут.
Не дослушав повариху, забыв про свой голод, Фёдор выскочил из вагончика и крупно зашагал в Михайловку.
Там он с ходу насел на председателя, увидев его возле амбара:
- Это что за фокусы происходят?! Ты, председатель, куда смотришь? Что это Кирьян тут мне выкидывает?
- А я откуда знаю, что Кирьян тебе выкидывает? - негромко произнёс Назаров, остужая пыл Савельева. - Чего на меня расшумелся? Вы с Кирьяном не мне, а эмтээсовскому начальству подчиняетесь.
Фёдор только сейчас подумал, что Назаров тут действительно ни при чём, чуть поостыл.
Возле амбара толпились несколько мужиков и баб с литовками и граблями. Подъехала бричка. Старик кладовщик вынес из амбара полмешка муки, две огромные свежеиспечённые булки, всё это уложил в бричку.
- Езжайте, - сказал Назаров. - Мимо картошки поедете - наберёте сколь надо. Да бурт не забудьте обратно прикрыть. Мясо у Тоньки на сегодня есть, а завтра скажу, чтоб ещё подвезли…
- Это что же, - сообразил наконец Фёдор, - ту полосу косить?
- А ждать прикажешь, покуда вы фокусы с Кирюшкой перестанете делать? Чтоб под снег пшеница ушла?
- Так я же с твоего согласия уехал. Да и то на ночь.
- А Кирьян без моего. И на день. А небо, гляди, совсем затяжелело.
Фёдор плюнул и побежал к конторе. Там он, громко сопя и отдуваясь, яростно закрутил телефонную ручку.
- Алё, станция?.. МТС мне! Директора, живо…
Как на грех, ни директора, ни главного инженера на месте не было. Другие работники ничего вразумительного по поводу Инютина сказать не могли. Они только сообщили, что в МТС Инютин не появлялся.
Пулей вылетев из конторы, Фёдор в бессильной ярости завертелся у крыльца. Окажись Инютин чудом тут сейчас, долго пришлось бы ему прикладывать потом к разным местам примочки.
Выматерившись, Фёдор побежал за деревню, на ближайший ток. Там ему сказали, что несколько подвод с хлебом ушло на элеватор час назад, посоветовали заглянуть во вторую бригаду - с ихнего тока повезут зерно в Шантару. Но бежать во вторую бригаду - только время терять. Застонав, Фёдор бросился к большаку. Около часу он шагал по пустынной дороге в сторону райцентра. И только возле Звенигоры его нагнала какая-то случайная подвода.
До Шантары Савельев добрался, когда неожиданно проглянувшее солнце опускалось за горизонт. Фёдору и тут не повезло - молчаливый старик подводчик свернул к крайнему домишку и натянул вожжи. А усадьба МТС была на другом конце деревни.
Солнце между тем уже село, улицы заволакивал синеватый вечерний мрак.
"Куда же идти - в МТС, в райком, райисполком? - лихорадочно думал Фёдор, шагая по проулку. - Там уж, наверное, все разошлись. Да и что там скажут? Нет, надо сперва к самому Кирьяну забежать, спросить, чего он, сопля тягучая, выкинул такое… То-то последние недели всё надутый был, как индюк, всё соображал будто чего… Ишь, сообразил…"
Кое-где уже светились желтовато огоньки, когда Фёдор, минуя свой дом, заскочил в инютинскую усадьбу. Он прыгнул на крыльцо, протопал по тёмным сенцам и рванул двери.
Кирьян Инютин сидел за пустым столом. Он был в нательной рубашке, в чистых, выходных штанах, но босиком. В руке он вертел деревянную ложку, чертил ею по голым доскам крашеного стола. Анфиса стояла у печки, сложив руки под грудью. Чёрные красивые глаза её были задумчивы, на бледном лице разлита прежде несвойственная ей серьёзность, даже тревога. Видимо, они говорили о чём-то очень важном для них обоих, говорили давно и ещё разговаривали бы долго, если бы не помешал Фёдор.
Всё это Савельев схватил глазом и понял умом в одну секунду. Ещё он заметил в ту же секунду, что его появление испугало Анфису: она чуть отшатнулась к стене, быстро поглядела направо и налево, будто выбирая, куда ей метнуться, исчезнуть. Но исчезнуть было невозможно, брови её переломились, щёки побледнели. А сам Кирьян только перестал чертить ложкой по столу.
- Та-ак… - выдохнул Фёдор, стоя в дверях, шумно дыша.
Инютин бросил на стол ложку.
- Рано ты, Фёдор, пришёл-то. Ведь я ещё спать не лёг.
- Кирьян?! - воскликнула Анфиса умоляюще и рухнула на колени перед мужем, уткнув голову ему в колени. Плакала она или нет, было не слышно, но, видимо, плакала, потому что плечи и спина её колыхались. Длинные волосы Анфисы рассыпались, закрыли голые ноги Кирьяна. Он положил руку на плечо жены, чуть погладил её.
- Будет. Встань. Не надо.
Всё это - и поведение Анфисы, и жесты Кирьяна, и его слова, и нежность в голосе - было необычным и даже пугало Фёдора.
Анфиса поднялась, стала прибирать волосы, чуть отвернувшись и от Фёдора и от мужа.
- Ты что делаешь, а? - хрипло заговорил Фёдор. - Ты почему это… трактор оставил?! А ежели снег завтра? Ты не понимаешь, что ли, что война… военное время? Объясняй.
- Долгое вышло бы объяснение мне с тобой, - сказал не торопясь Кирьян, - да и не суметь мне. Слов не найти. А теперь - уходи отсюдова.
- Работать со мной не хочешь - не надо. Поищи другого комбайнёра, с ним, может, больше заработаешь. Но два-три дня мог бы потерпеть. А там, на другое лето, и ищи. А за самовольный уход с работы спросим!
- Спросишь? А может, у тебя спросило затупилось?
- Постой, постой… - Фёдор поводил в воздухе усами. - Мне бы догадаться сразу, что ты в военкомат опять лыжи наладил… Ну, сняли с тебя броню? В добровольцы записали?
- Хотели, да бумаги не нашлось. Покудова погодить велели.
Фёдор насмешливо вздёрнул губой.
- Доброволец - смехота одна… Ну а пока бумаги ищут, дожинать нам ту полоску надо. На заре стукну тебе в окошко, чтоб готов был. К утру на стане надо быть. А счас прикорну пойду, со вчерашнего вечера не спамши.
- К утру-то ещё много может чего произойти, - как-то загадочно и туманно ответил Кирьян и, тоже усмехнувшись, прибавил: - Стучи, если хочешь. Сейчас, говорю, рано пришёл, а на заре будет в самый раз. Анфиса тебе откроет.
И, видя, что Анфиса поспешно обернулась, хотела что-то сказать, прихлопнул ладонью по столу:
- Ну!
Фёдор пытался сообразить, о чём говорит Кирьян, но не мог.
В избу, толкнув Савельева плечом, влетела Вера.
- Нету на вокзале его, все закоулки обшарили. Успел, должно, с каким-нибудь поездом уехать, - быстро проговорила она, разматывая платок. Потом прижала ладони к разгоревшимся на свежем воздухе щекам и замолчала.
- Что за переполох такой? - уже взявшись за дверную скобку, спросил из любопытства Фёдор. - Кто куда уехал?
- Да вы не знаете, что ли? - всплеснула руками Вера. - Андрейка же ваш на фронт убежал!
- Кто? - Фёдор даже шагнул к Вере. - Чего мелешь? Как убежал? И, не дожидаясь ответа, ринулся за дверь.
* * * *
Некоторое время в избе Инютиных стояла тишина. Потом Анфиса загремела заслонкой, стала собирать на стол.
Ужинали тоже молча.
- Колька где? - спросил у Веры отец.
- Там ещё, на станции, шарится. И Димка ихний, и Семён. Может, говорят, притаился всё же где. Там ведь заводских грузов горы навалены.
Ещё через некоторое время Кирьян опять спросил у дочери:
- Так ты что, окончательно, что ли, за Алейникова этого замуж решилась? Вера пролила на стол суп из ложки, но больше ничем не выдала своего состояния.
- Там видно будет, - глядя в тарелку, ответила она.
Анфиса поглядела на дочь, но ничего не сказала.
- А Сёмка Савельев? Побоку, что ли?
- Ты чудной, право… Я сказала - там видно будет.
- Значит, ничего не решено у вас с Яковом?
- А что может быть решено? Он в райком только заходит да молчком глядит на меня.
- Врёшь. Мать говорила, провожает он тебя часто с работы.
- Где часто? Раза два всего и было. Идёт - молчит, доведёт до крылечка - молчит. На прощанье промямлит: "До свидания" - и скорей прочь.
- Ну а Сёмка знает?
- Колька ему изложил всё.
- И что он?
- А ничего. Молчит. А с глазу на глаз с ним давно не виделись. Он всё с утра до ночи грузы на завод со станции возит…
- Так… - Кирьян положил ложку, отодвинул тарелку. - Не знаю я, Верка, что с тебя получилось. То ли стерва первостатейная выросла, то ли ещё чего похлеще.
- Сколько уж раз я от тебя это слышала, - усмехнулась Вера. - Надоело. Ничего пока с меня не выросло.
И, выйдя из-за стола, накинула пальтишко, ушла куда-то.
После ужина Анфиса молча принялась убирать со стола. Кирьян курил у дверей на голбчике. После встал, надел сапоги, верхнюю рубашку, пиджак, старую тужурку. Он собирался будто на работу. Только штаны на нём были выходные, нерабочие.
- Подай сидор, - сказал он Анфисе.
Она вытащила из-под кровати небольшой вещевой мешок. Но не подала его, уронила на пол, а сама упала на грудь мужу.
- Кирьян! Одумайся! Всё хорошо у нас будет. По-другому…
- Не верю, - глухо сказал он.
- Будет, будет… Кирьян! - Запрокинув мокрое лицо, Анфиса умоляюще глядела ему в лицо.
- Да и не в этом дело… Не могу я просто больше вообще… Не хватает мне чего-то в самом себе. А чего - не знаю. Вот и поищу. А ты живи как хочешь. Дети большие, я говорил… После войны, останусь живой, приеду сюда поглядеть. На тебя и вообще… Ну, тогда всё видно будет… А тебе всё прощаю.
- Ты подумай, что делаешь-то? На войну убегом, как мальчишка какой, как Андрейка?! Ну, тот малый, несмышлёныш. А ведь нас-то засмеют! И тебя засмеют. Слыхано ли, чтобы пожилой мужик на войну убегал? - торопливо и сбивчиво говорила Анфиса.
- Ничего, пущай смеются.
- Да ведь счас, слыхала я, так просто не проедешь по желдороге-то? Тебя ведь с первой станции воротят…
- Поглядим ещё… Я не тут, не у нас, садиться буду. Дойду до полустанка, а там прицеплюсь на товарняк… Али ещё как… Андрейка подпортил мне, сейчас везде за поездами следить будут. Поглядим, в общем.
- Кирьян! Родимый! Да и так взяли бы тебя…
- Будет, сказано, - уже раздражённо произнёс Кирьян, отстраняя от себя жену. - Мне ни верности, ничего от тебя не надо теперь, кроме одного… Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю не говори, где я и куда я. Вот об этом и прошу только… А чтоб не думали тут, что скрылся от войны, что сбежал, я напишу тебе потом оттуда, ежели доберусь… Чтоб, значит, не причиняли вам тут никаких притеснений. Ну, всё!
Кирьян поднял вещевой мешок, ступил к двери. Анфиса всё громче кричала, подвывая, всё крепче цеплялась за мужа. Он пытался оторвать от себя жену, оттолкнуть, но не мог. Так, почти волоча её за собой, он вышел в сенцы. И только там ему удалось на мгновение оттолкнуть её. Он быстро выскочил на низкое крылечко, захлопнул за собой двери и накинул щеколду на крючок.
- Кирья-ан! - донеслось из-за дверей. Анфиса пыталась их открыть, дёргала на себя.
"Верка придёт со свиданий своих и откроет… Или Колька скорей воротится…" - подумал Кирьян и шагнул с крыльца.
* * * *
Фёдор, кажется, в два прыжка достиг своего дома, отмахнул дверь.
- Ну?
Анна в рабочих сапогах и грязной фуфайке крутилась по комнате, будто помешанная. Следом за ней ходила Ганка с кружкой в руках и повторяла:
- Тётя Аня, тётя Анечка! Выпейте и лягте. Найдётся он, куда он убежит? Тётя Аня…
Анна остановилась, глянула на мужа пустыми глазами. Потом медленно стала подымать руки к лицу и одновременно оседать на пол. Она упала бы, если бы Фёдор не подхватил её. Он посадил жену на кровать.
- Выпейте, тётя Аня, - опять поднесла ей кружку Ганка.
Анна теперь взяла у неё кружку и выпила.
- Как это случилось? - спросил Фёдор.
Как случилось - этого никто не знал. Утром, как обычно, Андрейка взял свой старый, потрёпанный ранец и пошёл в школу. Анна с недавнего времени работала на заводе по трудовой повинности. В час дня она пришла домой пообедать и накормить ребятишек. Ни Андрейки, ни Димки дома не было. Димка учился в седьмом классе, приходил из школы иногда поздно, но Андрейка должен был уже вернуться… "Что это он сегодня?" - подумала Анна и стала собирать на стол, уверенная, что вот-вот появятся оба. Ещё подождав, вышла из дома глянуть вдоль улицы - не идут ли сыновья? И точно, в конце улицы бежал вроде Димка. "А где же другой пострелёнок?"
Тут она заметила, что из-под крыльца торчит угол какой-то книжки. Анна нагнулась, вытащила. Это была Андрейкина арифметика. Анна пошарила под крыльцом, вытащила ещё несколько учебников и тетрадей младшего сына. "Это ещё что такое?!" - млея от нехорошего предчувствия, подумала она, вертя в руках книжки и тетрадки. До неё донёсся голос подбегающего Димки:
- Мама, мама! Андрейка… Вот, - и протянул бумажку.
- Что? Что случилось?
Андрейкиными каракулями в бумажке было нацарапано:
"Дим, скажи Кольке, что он дурак. Зачем ходить в военкомат-то? Пусть сделает, как я. А что я на фронт поехал - мамке скажи, чтоб не волновалась. Но только дня через три. Я надеюсь, что ты не сразу, ладно? Твой брат Андрей".
- Да что это, что такое? - всё ещё не понимая, вымолвила Анна.
- Что? На войну убежал, паразит такой! Побоялся только, что надеяться нечего, сёдни же скажу, - сунул бумажку в физику. А физика у нас последний урок. Сообразил. Я учительнице сказал, а она: "Беги, говорит, скорей, скажи дома…"
И тут только до Анны дошёл весь смысл Андрейкиной записки.
- Ах он змей пустоголовый! - бледнея, закричала она. - Пропадёт, с голоду сдохнет… Что же делать-то, Димушка? На станцию, однако, надо, - может, он ещё там болтается. А Семён, Семён-то знает?
- Навряд… Откуда ему?
- Димушка, сынок! Ты беги на станцию, там и Сёмку где-нибудь встретишь, скажешь… А я - в милицию… Стой, стой! - крикнула она, видя, что Димка метнулся вдоль улицы. - Голодный же, хлеба хоть возьми…
Димка заскочил в дом, схватил со стола несколько ломтей и стрелой полетел на станцию.
В милиции Анне не дали сказать и слова:
- Знаем. Из школы звонили. Приняли меры. Поставили в известность линейный отдел милиции. Не волнуйтесь, найдём. Живой ведь человек…
Из милиции Анна тоже побежала на станцию.
Остаток дня Анна, Семён, Димка, а также взявшиеся откуда-то Колька и Вера Инютины да ещё долгоногая Ганка обшаривали все закоулки вокзала, проверяли все вагоны отходящих составов, ходили между грудами кирпичей, штабелями леса… Но всё было бесполезно, Андрейки нигде не было.
- Пропал, пропал мальчонка! - сама не своя, шептала Анна. - Прижулькнут где-нибудь… или под колёса попадёт.
- Ты, мама, иди-ка домой, - сказал Семён, когда начало темнеть. - Никуда он не денется, найдётся. Ганка, Вера, отведите её домой.
Но идти она согласилась, когда совсем стемнело.