38
Сидя возле вышечки на теплой земле, разведчики обсуждали свои дела. Щелгунов тоже был очень огорчен тем, что последняя скважина дала вместо нефти воду.
Впервые Алексей признался:
- Меджафаров предлагал мне в Баку остаться. Эх, ребята, город-то какой красивый сейчас! Идешь по улицам - сердце радуется. Мы говорим: трудно нам здесь. А им разве было легко, - бакинским комиссарам, расстрелянным осенью восемнадцатого года за Каспием? Сейчас они похоронены в нашей нефтяной столице, вечный огонь горит над их могилой… Кровью их были политы пески, и растут там теперь красные розы.
- Где ты видел розы?
- В Баку на кладбище. А когда я про те пески думаю, у меня дыхание останавливается от ненависти…
Помолчали, каждый по-своему переживая то, о чем говорил Алексей.
- Я хотел бы умереть только с оружием в руках, - сказал Щелгунов.
- И я! - подхватил Семен.
- В бою - это счастье, - согласился Груздев.
- Многие в труде чувствуют себя, как в бою. Похвалили человека - и он может горы своротить, - задумчиво продолжал Щелгунов. - Мы руководителями стали теперь - значит, нам надо по-хорошему использовать трудовую гордость людей.
Семен широко улыбнулся, обнял Груздева за плечи.
- Чувствуешь, руководитель? Ни разу не похвалили меня за мое старание! Минуты свободной не имею! Все я: геолог, чертежник, изобретатель, даже токарь и слесарь, а хоть бы лишним бубликом отметили!
На площадке в это время шла подготовка к подъему керна. Буровой мастер, явно недовольный приездом инженеров, отсыпая из банки пригоршню дробленого фарфора, искоса поглядывал на них. По мнению опытных буровиков, мелкие стеклышки, застряв между стенками колонковой трубы и цилиндром керна, заклинивают его и не дают ему потеряться при подъеме.
- Опять изоляторы со столбов сбили, - упрекнул мастера Щелгунов, заглянув в банку, которую тот, заботливо прикрыв, поставил возле насоса. - Ну какие вы, право, зловредные! Это преступление! Разорите телеграфные столбы, а я отвечай за вас!
Мастер заискивающе улыбался.
- Для дела ведь! Ну где чего взять?! Только грамм сто и засыпал стеклышка. Иначе нельзя: потеряешь, а потом прорабатывай по керну.
Багровый от неловкости, он стал завертывать крышку клапана на промывочном насосе, в который засыпал злополучное стеклышко.
- Надо усовершенствовать кернорватели, - сказал Семен. - Так мучаются люди…
- Еще как мучаемся-то! - обрадовался поддержке бригадир. - До всего своей головой доходим.
- Плохо доходите, если изоляторы со столбов сбиваете, - не сдавался Щелгунов и вместе со всеми направился в контору. - За все приходится отвечать, - говорил он по пути, - и за то, что нефти не оказалось в найденной структуре, и за то, что лекция сорвана на селе! Я в прошлом году принимал участие в раскулачивании, так теперь замучили выступлениями. Плохо, что языка местного не знаю. Христине моей легче: она татарка и запросто объясняется с жителями.
- Где она сейчас? - спросил Груздев, с дружеской симпатией относившийся к Хатире - жене Щелгунова, которую по-русски называли Христиной.
- В районную больницу увез вместе с сынишкой. Второго степняка родила моя учительша. - Лицо Щелгунова просияло в неудержимой, гордой и застенчивой улыбке. - Хоть и трудно с детишками, а интересно. Ждать лучших условий нам не приходится. У разведчиков вся жизнь на колесах.
39
Покружив по району, друзья вернулись на щелгуновский хутор. Вечером долго сидели во дворе у костра: пекли в горячей золе картошку, обломав с нее белые, немощные ростки, обсуждали со структурщиками, где закладывать новые буровые точки. Лежа на сеновале рядом с мгновенно уснувшим Семеном, Груздев смотрел сквозь пролет под тесовой крышей на звезды и думал: есть ли на других планетах разумные существа? Неужели и там ищут нефть и так же сбивают фарфоровые изоляторы со столбов, чтобы заклинить керн? Или не похожи на людей жители этих планет, иные у них страсти и заботы?..
Рано утром, когда лучи солнца коснулись стропил сеновала, во дворе поднялась шумная, как на пожаре, суматоха: крики, топот бегущих, скрип и хлопанье дверей.
В общем гомоне выделился крик:
- Щелгунова убили!
Алексей вскочил, разом очнувшись от сна, бросился к лестнице.
Дверь в тесовые сени была широко распахнута. Раздвигая толпу людей, набежавших в горницу, Алексей пробился вперед. У перевернутого стола, среди разметанных, залитых кровью бумаг лежал Денис, запрокинув обострившееся, странно побелевшее лицо.
- Видно, сонного они его… - сказал буровой мастер, которого Щелгунов пробирал накануне за сбитые изоляторы. - Вздремнул, сидя за столом, а сзади вдарили.
"Вот тебе "с оружием в руках!" А у Хатири второй ребенок родился… - Груздев вспомнил смущенную улыбку Щелгунова. - Не успел порадоваться на детишек".
Семен Тризна, упав на колени, приподнял отяжелевшую голову Щелгунова.
- Ребята, да он еще живой!
Все сразу засуетились: кто совал полотенце, кто, расплескивая, подносил ковш с водой, кто полосовал скинутую с плеч рубаху.
- Перевяжем - и в больницу, к Елене Артемьевне, - говорила Дина.
Глядя, как она с помощью Семена и бурового мастера прикладывала самодельные пакеты к ранам на теле Щелгунова, как бинтовала его, пустив в ход даже подсунутую кем-то пеструю занавеску, Алексей думал: "Вчера яблони погубили, сегодня до хорошего человека добрались".
В районной больнице Щелгунова сразу пронесли в операционную.
Осмотрев его, Елена вышла к Груздеву.
- Есть надежда?
- Раны глубокие, но сердце не задето. - И Елена надолго опять исчезла за дверями операционной.
Алексей остался в коридорчике, ожидая, чем кончится вмешательство хирурга, волновался, тревожно посматривал на часы. Потом он услышал голос Хатири в родильном отделении:
- Пустите меня к нему! Пустите!
- Успокойся. Он будет жить. Так ты только повредишь и себе и ему.
"Это Дина ее уговаривает. Кто успел сообщить Хатире о несчастье? У кого повернулся язык сказать о нем женщине, еще не окрепшей после родов?" Груздев встал, стараясь не топать, вышел на улицу и направился туда, где в воскресные дни шумел базар, а в будни сидели одинокие торговки с крынками топленого молока и лукошками яиц.
Увидев шумное скопище людей, телеги с задранными оглоблями, лошадей, стоявших в сторонке у коновязей, Алексей сообразил, что сегодня как раз воскресенье. Вот потому и собрались со всего района деревенские жители.
Тяжелая весна, голодная. В прошлом году суховей опустошил поля, а излишки хлеба от прежних урожаев кулаки, воюя с новым строем, запрятали в глубокие ямы. Но на базары люди все равно съезжаются: кого нужда гонит, кого неуемная жажда корысти. Там пух и перо в ситцевых наволоках, там беленькие, бочонки, рядом корзины, обливные горшки и корчаги. Старый бабай в рваном бешмете тащит под мышкой такого же старого и обдерганного гусака; мужичок расположился с топорищами - авось наклюнется кто. Старуха сидит в телеге, свесив из-под опавшей на острых коленях холстинной юбки большие ноги в чистых онучах и новых лаптях. Одной рукой придерживает донце с расписанным шестиком для кудели, другой - бочонок с медом.
Возле чернобородый цыган сует гражданину с портфелем комок масла, обернутый в газету, твердит назойливо:
- Ведь это пишша!
Должно быть, дорого заломил, а сбавить жаль, и покупателя отпускать не охота.
Тут - споры о политике, там - бабья свара невесть из-за чего; ребятишки снуют, как чертенята, карабкаются на телеги, оглушают всех глиняными и тальниковыми свистульками.
Алексей покружился в людском водовороте, купил у старухи в новых лаптях стакан меду, у заезжего спекулянта - крендель сдобный, хотя и черствый, да шоколадку-батончик. С этим и вернулся в больницу.
Щелгунова уже перенесли в палату. Огромный, он едва помещался на койке, ступни длинных ног, просунутых сквозь железные прутья, лежали на подставленном табурете. Костлявая грудь тяжело вздымалась.
- Спит. Наркоз еще долго будет действовать.
При виде покупок Алексея Елена оживилась, точно маленькая девочка, ожидающая подарка, но сразу поняла:
- Хатире принес?
- Да. Как она?
- Плачет. Не верит, что Денис будет жить. Пойди поговори с нею. Старшего мальчика мы у больничной сторожихи устроили.
Алексей прошел в родильное отделение. Серые глаза Хатири-Христины, покрасневшие от слез, с боязнью устремились к нему.
- Ничего, жив твой богатырь. Очень рад, что ты ему второго сына родила. - Алексей положил гостинцы на столик, наклонясь, заглянул в деревянную кроватку, вплотную придвинутую к койке матери.
Розовое личико младенца с припухлыми веками и еле намеченными бровками забавно выглядывало из пеленок, туго обвитых свивальником: мальчишка спал, оттопырив крохотную губку, чуть посапывал; пахло от него теплым молоком.
"Эх ты, смешной какой! Нефтяник будущий!"
Пришло на ум, что и у Елены может родиться ребенок. Вот такое же беспомощное существо, а потом оно станет звонкоголосым озорником или девочкой, нежненькой и черноволосой, как Елена.
Алексей снова встретил взгляд измученной Хатири, улыбнулся.
- Надежно починили Дениса. Елена сказала, что он проживет еще лет сто. Значит, и плакать незачем. Говорят, молоко от этого у матерей портится. А хороший какой мальчишка!
- Хороший, - подтвердила Хатиря, и хотя слезы у нее потекли сильнее, но это было уже, как дождь под солнцем: и плакала и улыбалась.
Унося в душе отсвет этой материнской улыбки, Алексей вернулся к жене, которая ожидала его в опустевшей приемной.
- Хорошо, что я была здесь, когда привезли Щелгунова, но только отличное здоровье его выручило.
После пережитого глаза Елены запали, но она показалась Алексею еще краше.
- Какое потрясающее чувство - сознание того, что ты помог спасти человеческую жизнь! - с волнением и какой-то непонятной глубинной грустью сказала она. - Говорят, ко всему можно привыкнуть. Пожалуй, верно, если речь идет об условиях существования, но врач никогда не может привыкнуть ни к страданиям больного, ни к чуду возрождения его из мертвых.
Она прислонилась к плечу мужа, а он, обняв ее, испугался: такой серой и увядшей вдруг стала его любимая.
- Что, дорогой? - Елена, чутко догадываясь о причине испуга Алексея, провела ладонью по лицу, как бы желая снять приметы старости. - Я очень устала сегодня - ночь напролет не спала: трех человек привозили для неотложной помощи. И вообще стала быстро уставать в последнее время. То вся горю, то озноб - похоже, лихорадит, но это пустяки… Хирургу в сельской местности заниматься своими недугами некогда, тем более что "неотложка" здесь - почти всегда смертельное дело. В больницу тут обращаются только в крайнем случае.
40
В трудах и заботах проходило лето, а в августе у Низамовых родился ребенок. Принимала его Елена. Хотя и не хотела Наджия идти к врачам, но тяжесть родов заставила ее лечь в больницу, и ни повивальная бабка-башкирка, порядком струхнувшая, ни Ярулла не препятствовали этому.
Не сразу освоился он со своим отцовством, хотя ему было приятно, что от него появилось на свет новое существо.
Не разберешь даже, на кого из родителей оно похоже - крикливый, беспомощный комочек, а событие в жизни важнейшее. Вез Низамов жену и сына домой на тряской телеге, прислушиваясь к требовательным воплям первенца, горделивая улыбка шевелила, растягивала губы:
- Дает о себе знать!
В тот же день Наджия через мужа незадачливой повитухи-бабки договорилась с муллой, чтобы приехал и дал ребенку имя, хотя Ярулла очень боялся прослыть отсталым человеком. Ведь его товарищи по работе были безбожниками, и лекторы из района специально приезжали к ним читать лекции против религии.
Но Наджия, наверно, с ума сошла бы от горя и беспокойства, если бы кто другой (хотя бы и в сельсовете), а не мулла дал имя парнишке. Она лекции не слушала и по-женски суматошно готовилась принять духовное лицо. Отказать ей в этом после рождения сына было невозможно.
Мулла не заставил долго себя ждать. Вошел он, правда, настороженный, но, поведя носом, успокоился: в тесной комнатке пахло свежеиспеченным курником и лепешками - значит, живут здесь правоверные и намерения у них серьезные. Он уселся на застланных одеялами нарах, подвернув калачиком ноги, а Ярулла положил перед ним на подушке спеленатого ребенка, изо всех сил оравшего и корчившегося под накинутым сверху шелковым платком.
Мулла прочитал молитву, проводя по своему лицу ладонями, потом снял с ребенка платок - единственную роскошь Наджии, сунул себе в карман и три раза наклонился к красному личику новорожденного, продолжавшего отчаянно протестовать против этой церемонии. Наклонясь, мулла всякий раз сообщал младенцу данное ему имя:
- Равиль!
- Равиль!
- Равиль!
Так был "окрещен" первый сын Яруллы, которого русские стали называть Павликом.
Через два месяца подоспело другое важное событие: бригада закончила бурение и приступила к спуску обсадной колонны, чтобы закрепить скважину от устья до забоя.
Рабочие подкатывали тяжелые трубы, связывали канатом по две штуки, а бурильщик с помощью лебедки подтаскивал их к ротору. Каждую навертывали старательно и долго, чтобы не получилось перекоса и не лопнула сталь в нарезке. Плохая колонна могла свести на нет все труды буровиков, немало было случаев, когда скважина вместо нефти давала в щель резьбы воду из верхних горизонтов и создавала богатому, но неудачно испытанному пласту худую славу.
Ярулла трудился с особым усердием. Настроение у него было приподнятое: шутка сказать - решалась судьба будущего промысла! Надсадно шумели моторы, сизый дым ел глаза; одна за другой наращивались трубы и колонна опускалась вниз. Но вдруг она глухо стукнулась в глубине и застопорила. Джабар Самедов, работая рукояткой тормоза, приподнял ее и опустил снова. Звук получился тот же, остановка та же. Вверх-вниз! Вира-майна! Колонна заупрямилась, садясь своим "башмаком" на какой-то уступ, и, похоже, уже прихватывала ее размокшая красная глина: раствор, выплескивавшийся из черного горла скважины, окрашивался цветом сукровицы. Рабочие, поневоле отдыхая, с тревогой следили за ходом борьбы с осложнением.
Наконец Самедову удалось благополучно пройти уступ, образованный в породе; но не успели буровики облегченно вздохнуть, вышка будто подпрыгнула, заскрипев деревянным остовом, раздался оглушительный гул, и высокий фонтан грязи обдал всех.
Ярулла не сразу сообразил, что произошло, но успел увидеть, как дико исказилось лицо мастера, даже слезы брызнули из его глаз. Оборвалась резьба, и вся громада из труб рухнула на забой.
41
Почему Самедов заплакал? Видно, нервы его не выдержали повседневного испытания, тоже стали сдавать. Когда кто-то сказал, что резьба подвела, потому что оборудование доставляла женщина-трактористка, Джабар совсем взбеленился и чуть не затеял драки.
Потом он, вооружись ловильным колоколом, занялся охотой за трубами, рухнувшими в скважину, и опять от его усилий вышка заходила ходуном, а Ярулла замирал от страха: вдруг оборвется еще талевый блок и останется от буровой вахты мокрое место? Только к исходу вторых суток Джабар сумел уцепиться за муфту верхней трубы, и началось вытягивание стальных звеньев, которые во многих местах напоминали скрюченные и поломанные макароны.
Ох, нелегкое, оказывается, дело заново собрать и спустить обсадную колонну! Но когда приехала перфораторная бригада простреливать низ этой колонны, где надеялись встретить песчаник, пропитанный нефтью, разведчики окончательно потеряли покой.
- А ежели покрепче стукнешь? - спросил Ярулла техника, который заряжал перфоратор.
- Тогда рванет! Тебя может пополам перерезать, от нас только брызги полетят.
- Не больно хорошо. Да!
Ярулла отступил, продолжая с интересом наблюдать, как начальник взрывного отряда осторожно вводил под круглые отверстия в трубе перфоратора конусообразные заряды. Может быть, товарищи преувеличивают опасность для пущей важности, но все-таки… взрывчатка. Не остался бы сиротой Равиль Низамов.
Однако уходить домой не хотелось. Вдруг из первых же пробоин, выплюнув пустой перфоратор, взметнется грозная, но желанная струя нефти, заплещет, зашумит на всю окрестность? Вот бы! В расчете на такую возможность над скважиной заранее установили задвижку - если ударит фонтан, Ярулла сразу бросится закрывать ее. Стреляют на глубине около тысячи метров, и звуки доносятся слабо. Долгая песня получается.
Буровики ходили теперь вокруг вышки, забыв об отдыхе; изнывая от беспокойства, заглядывали в горло скважины.
- Отойдите, ради Христа! - сурово просил техник.
Семен Тризна помогал начальнику отряда вести учет взрывов; то и дело наведывались Дронов и Груздев - все были взбудоражены.
Прислушиваясь к вою октябрьского ветра, зло толкавшего вышку, отчего она вздрагивала своими мощными деревянными ребрами сверху донизу, Ярулла топтался то на пустом "подсвечнике", то на помосте. Дома Наджия, наверно, сварила суп, заправленный картошкой или лапшой (хорошо бы похлебать горячего!), но разве можно уйти?
- Плохо работают эти штуки! - с досадой сказал Джабар Семену Тризне, отмечавшему расстояние между прострелами на черном мокром кабеле, который, разбрызгивая раствор, шел из скважины на лебедку. - Опять осечка одним патроном. Сдохнешь, пока дождешься результатов!
И на второй и на третий день дело шло так же (в ночное время работать со взрывчаткой не разрешалось), поднимается и опускается перфоратор, стреляют, стреляют - изрешетили, наверно, весь низ колонны, а толку нет!
"Ну как вовсе не будет нефти? Тогда забирай жену и сынишку и кати куда хочешь", - думал Ярулла. Вздремнув дома с часок, он снова бежал к буровой, смотрел на чужую работу, прислушивался к разговору Семена Тризны и Дронова:
- При выстреле перфоратора возникает давление воздушной струи в тысячи атмосфер…
Что за сила тысяча атмосфер? Все равно, что шестьсот миллионов лет - возраст, который Сенька приписывает здешним породам! Любит поговорить Сенька-начальник, но и до работы охоч, хотя сейчас здесь для него настоящего дела нет. А он тоже словно прикован к буровой и до того извелся от ожидания, что Ярулле хочется сказать: "Иди-ка ты домой! Поспи маленько, а то заткнешь заряд не тем концом, либо головку у него отломишь - и натворишь чудес! Потерпим лишний день, а то как бы скважину не испортить!"
Но Ярулла только думает так, а сам опять заглядывает в широкую горловину колонны: глинистый раствор, заполняющий ее почти до краев, стоит спокойно. Вот оказия!
Даже появление Зарифы на помосте вышки не согнало отрешенного выражения с его лица. Да и она не очень оживилась при встрече, наоборот, строго посмотрела: дескать, беретесь за дело, а толком выполнить не умеете.
- Неужели и этот объекыт придется списывать со счета? - щегольнув знанием русского языка, спросила она Тризну.
Семен с досадой, молчком отмахнулся, что было совсем не в его характере.
Молодые степняки уже знали: капризна нефть слоя карбона, а прострел колонны - полдела; поэтому решили помочь скважине "раздышаться", откачав из нее весь глинистый раствор. Неизвестно, сколько времени будет работать сваб-поршень, прежде чем пласт откликнется на усилия людей, но чем больше светлел раствор, тем мрачнее становились лица буровиков.