- Откачиваем ее, как утопленника! - горько пошутил Алексей Груздев, теряя надежду и стараясь превозмочь общий упадок духа.
Наконец мутноватая, липкая на ощупь жидкость сменилась горько-соленой водой, которая шла вместо нефти из простреленного пласта. При подъеме сваба соленые брызги так и взлетали, обдавая подавленно молчавших разведчиков.
Джабар Самедов вытер лицо тяжелой рукой, облизал губы и зло сплюнул.
- Нечего сказать, отплатила нам скважина за труды! Это наш пот из нее брызжет!
42
Новая неудача на буровой оглушила, привела в отчаяние Алексея Груздева. Он так и написал в Москву Сошкину: "Произошла у нас форменная катастрофа".
А тут еще страшная беда - заболела Елена. Странная хворь подкосила ее, и ни сама она, ни терапевт сельской больницы не смогли поставить диагноз. Первое время она еще перемогалась, ездила на вызовы в ночную пору, продолжая работать, несмотря на уговоры друзей и мужа.
- Дорогая, тебе хоть немножко лучше? - Алексей сел на табурет возле узкой больничной койки, взял руку жены, всмотрелся в глаза, утратившие блеск и живую теплоту. - Где ты, Аленушка-а?
- Я слышу. - Она очнулась и даже попыталась улыбнуться. - Плохо мне. Больно… Каждый суставчик ноет. Вот нога… - Елена обеими руками с усилием потянула на себя одеяло, обнажив маленькую ногу с высоким подъемом. - Так болит - терпеть невозможно.
Он провел ладонью по стопе, задержал в горсти холодные пальцы.
- Грелочку положить?
Женщина покачала головой, посмотрела искоса, не то боязливо, не то враждебно.
- Легче не будет…
- Это пройдет, не расстраивайся, - с тяжелым смятением в душе сказал он. - Поедем в Уфу. Там, в городской больнице…
- Нет, не хочу! Здесь я хоть изредка вижу тебя, а там умру в одиночестве. Ты не сможешь приезжать в Уфу: работа на позволит. Забудешь… - Голос Елены задрожал. - Я подурнела теперь, а ты так молод!
- Ну, что за выдумки! - с тоской и страданием вырвалось у Алексея.
Елена почувствовала, как ему тяжко, попросила спокойнее:
- Причеши меня.
Он расплел ее косы, расчесал их и с минуту смотрел, как лежала она, побледневшая, утопая в черной массе волос, которые, спадая с подушки, касались пола.
- Страшная стала, да? Я бы сама, но болят руки. Зарифа и Танечка причесали меня вчера, а ночь была такая тяжелая, и я опять растрепалась.
Алексей не ответил: тугой ком стоял в его горле, молча прижал к лицу волнистые пряди волос, ощутив их родной запах, смешанный с запахом лекарств, и начал старательно заплетать косы, не обращая внимания на сочувственно-завистливые взгляды соседок жены по палате, - поглощенные своим горем, они оба не замечали никого вокруг.
- Тебе такую бы жену, как Зарифа. Я смотрела на нее, и сердце сжималось. Юная, огневая. Но ведь и я была не хуже! Почему мы не встретились раньше?! Хотя тогда ты был ребенком. Боже мой, какая я несчастная! - И Елена заметалась на подушке, незнакомым голосом вскрикивая: - Больно! Помогите!
Алексей кинулся за врачом.
Придя в себя, вся в испарине от жестоких мучений, она говорила, держа в слабых ладонях руку Груздева:
- Боюсь, что я заразилась во время операции. Это перед тем, как ранили Щелгунова. Был один случай, осложненный болезнью крови. Перчатка оказалась надорванной, а накануне я оцарапала палец. Ведь с весны недомогаю. Какие-то ознобы странные. Лихорадило. Уставала. Давно уже пора бы отдохнуть, полечиться.
- Обязательно надо отдохнуть, дорогая, ты так много работала! - Истерзанный тревогой Алексей все еще цеплялся за надежду на поездку в Уфу. - Завтра вызовем профессора.
- Конечно, пусть приедет, - страстно подхватила Елена. - Очень важно для пациента - авторитетный врач. Иногда несколько слов ободряющих - и человеку уже легче. - А через минуту она говорила в полубреду: - Нет, мне лучше умереть. Надо, надо умереть! Тогда я не буду изводиться от вечной боязни потерять тебя. Ведь лет через десять стану совсем старуха, а ты… Уходи, не слушай! Ты не должен подслушивать. Это боль и слабость говорят во мне. Уходи! Нет, не уходи. Я знаю: ты любишь и никогда, никогда не покинешь меня! Где найдешь такую любовь?..
- Я не ищу другой. Зачем напрасные сомнения? Главное сейчас - твое здоровье. Вот поедем в Уфу…
- Нет, нет, я никуда не поеду! Тебе хочется отправить меня в дальнюю больницу, чтобы избавиться от обузы. Но неужели не потерпишь немножко? Ведь я не прошу бывать каждый день. Мне только бы знать, что ты здесь, близко, что я в любое время могу позвать и увидеть тебя.
Возражать было бесполезно.
Через три дня из Уфы приехал профессор. Долго внимательно осматривал больную, но диагноз поставил туманный: "Инфекционное поражение кровеносных сосудов".
Алексей, совершенно убитый, привез профессора в свою землянку, где Зарифа и Танечка приготовили обед, снова настойчиво спросил:
- Чем же лечить?
Профессор только развел руками.
- Ничего утешительного не могу сказать, батенька мой! Не дошли… Да-с, пока не дошли медики! Понимаю: мучительно очень. Уколы морфия придется делать, чтобы облегчить страдания. - Неожиданно вскипев, он закричал резким фальцетом, не вязавшимся ни с его мощной фигурой, ни с выхоленным лицом, украшенным седеющей эспаньолкой: - Беречься надо было! Беречься, молодой человек! А вы тут живете хуже цыган. Настоящие дикари-с! В палатках, в землянках… Женщин затащили на эту добровольную каторгу. Эх, вы-ы! А еще образованные люди.
43
Суровая зима опять намела непролазные сугробы. По ночам в чернолесье, в диких заснеженных лощинах выли голодные волки. Голодновато было и разведчикам, хотя они уже привыкли довольствоваться самым малым. В один серый день рухнула со страшным треском подпиленная вышка Джабара Самедова. Глядя, как валилась деревянная громада, не успевшая потемнеть от времени, буровики еще раз пережили крушение надежд: такие жертвы принесены - и зря!
Рабочие, как стая птиц, принялись выклевывать, выдергивать гвозди из разлетевшихся во все стороны досок, а Груздев ушел в контору писать новое письмо Сошкину.
Трудно ходило по бумаге перо, и письмо получилось мрачное, Алексей даже перечитать его не смог, сразу вложил в конверт и отправил в Москву, где Иван Наумович вместе с Губкиным добивались разрешения продлить поиски нефти на востоке. Лишь их неукротимая энергия помогала дышать здешним разведкам.
- Давай учи меня на бурильщика, - потребовал Ярулла от Самедова, когда бригада перебралась на другую вышку.
Новую точку для них нашел Денис Щелгунов. Он уже поправился после ранения, только стал еще угловатее в широких плечах и тоньше в поясе.
Горе Груздева очень волновало его. Он стал чаще заглядывать к соседям, подарил несколько книг из своей небогатой библиотечки, привез шахматы, а сегодня притащил радиоприемник собственной конструкции. Заметив рассеянную отчужденность Алексея, предложил ему поехать к Христине, которая опять заметно пополнела, посмотреть на подрастающих мальчишек. Подумал о возможности скорого одиночества Алексея и, однако, не удержался, сказал с доброй улыбкой:
- Стесняется моя Христя. "Что это, говорит, я каждый год рожаю?" Вот чудная! Пусть будет богата наша земля молодыми: не мы, так они в коммунизм войдут! А мальчишки - прелесть! С ними все огорчения забываешь. Маленькие, теплые, смешные. Меньшой уже хохочет вовсю, сидит и даже встать на ноги норовит. Ты, слушай, не закисай! Из любого испытания надо выходить еще более закаленным, крепким человеком. Иначе нельзя: сколько сил требуется для нашего великого дела!
Груздев угрюмо кивнул: сам, дескать, знаю, но разве запретишь сердцу тосковать и тревожиться.
Они подошли к новой вышке. Щелгунов, особенно крупный в полушубке с поднятым воротником и в сибирских меховых унтах, подвязанных к поясу ремешками, услышав требование Яруллы, сказал Самедову:
- Правильно ставит Низамов вопрос о повышении своей квалификации. Ты, Джабар, не скупись на передачу опыта - обучай народ. Кадры нам потребуются, только вы, ударники, не приударьте опять за… соленой водицей.
Самедов передернулся как ужаленный, но возразил с необычной для него сдержанностью:
- Ежели вы ничего другого нам здесь не приготовили, зачем ставить буровую?
- Я не думал, что ты такой обидчивый!
Когда Щелгунов уехал, Джабар сказал Семену Тризне, иронически кивнув на Яруллу:
- Куда торопится со своей квалификацией? Парень молодой, а бурить здесь можно хоть до морковкина разговенья.
Ярулла не принял шуточку Самедова.
- Давай без смешков. Я не парень, у меня семья. Скоро еще один ребенок родится…
Самедов захохотал.
- Одного только-только успели родить, а он уже второго ждет! Вы с Щелгуновым можете соревнование объявить.
- На то семейная жизнь. Это тебе все равно, в чьем дворе твои дети. Да! А я хочу жить серьезно, без баловства, чтобы детей вырастить грамотных, и сам тоже грамоте научился бы. В партию хочу вступить, а к этому подготовиться, понимаешь, надо.
- Тебя только там и не хватало! Как ты раньше оплошал? Тогда бы никаких загибов не произошло: ни правых, ни левых.
Ярулла потемнел от злости.
- Чего треплешься? Я не погляжу, что ты мастер!
- Правильно, Низамов! Нельзя шутить над самым дорогим для советских людей, - сказал Сенька Тризна, предотвратив ссору, а то, пожалуй, и драку.
В первый раз он видел Яруллу в такой ярости, но его и самого покоробила издевка Джабара Самедова, вызванная явно безотчетной раздражительностью.
- Как ты думаешь, разве я не гожусь в партию? - набросился на Сеньку Ярулла, обрадованный его сочувствием.
- Отчего не годишься? Ты человек честный, работящий. Только, если всерьез задумал, надо подготовиться и политически. Газеты читать. Историю партии изучить, а для этого в кружке заниматься.
- Когда ему кружки посещать! - Самедов пренебрежительно фыркнул. - Ишь, великую задачу поставил перед собой: дюжину младенцев произвести! И нечего меня тут одергивать, это разговор совсем не политический, - дружелюбно-насмешливо добавил мастер, заметив и нетерпеливое движение Сеньки-начальника, и то, как посинело от холода его лицо. - Тоже мне пирог с горчицей! Хоть бы полушубок завел такой, как у Щелгунова, а то бегаешь в пальтишке, ветром подбитом.
Ярулла действительно стал крепко задумываться о вступлении в партию, но сначала ему хотелось показать себя с лучшей стороны в бригаде. С некоторых пор он все с большим беспокойством начал осознавать свою отсталость. Толчком к этому послужило то, что Зарифа успела опередить его: "Вот научилась трактор водить, в комсомол вступила. Ее-то приняли!"
"Потому что я сознательная", - отрезала она недавно в ответ на осторожный вопрос Яруллы.
"А я, выходит, несознательный? Да? - казнился Ярулла. - В комсомол уже опоздал. В партию - самая пора, но подготовка слабая".
44
Новая вышка была поставлена далеко от поселка, и поездки на вахту сделали жизнь буровиков еще сложнее и труднее. То на розвальнях, запряженных парой лошадей, то на тракторных санях приходится добираться к месту работы и обратно, а завьюжит, так несколько суток проведешь на буровой точке.
Кругом лес да белые поля. Кое-где в сумерках маячат, как волчьи глаза, деревенские огоньки. Не очень веселые картины, но на буровой торжественный момент: начинается "нолевка". Квадрат с навернутым долотом нацеливается на стол ротора, входит в "пасть" и опускается под вышку. Рабочие намертво зажимают его двумя половинами тяжелой "челюсти", загоняют стальные клинья. Все готово, и Ярулла торопится спрыгнуть с подмостков, чтобы увидеть долото, опущенное на забой.
Пенистый бурун метра в полтора вышиной вскипел перед глазами - и нет долота: вгрызлось в землю, за ним, вращаемый ротором, вошел квадрат, а бурлящий раствор, извергаясь обратно, хлынул потоком по канаве в отстойник - амбар. Один момент, подобный взрыву, - и Ярулла, довольный увиденным, спешит к своему рабочему месту. Джабар Самедов на этот раз молча косит на него понимающим взглядом: первая "нолевка" в жизни буровика - событие не малое.
В самый разгар работы на новой скважине Самедов решил выполнить просьбу Низамова, так горячо поддержанную Щелгуновым:
- Ищи заместителя - верхового на "полати", - хочу испытать твою сноровку в бурении.
Повторять не потребовалось. Ярулла обошел все ближние деревни, выбирая себе стоящую замену, и вскоре привел белоголового, похожего с затылка на седого старика Илью Климова, который, несмотря на свои двадцать лет, тоже был женат и уже имел сына.
- Грамотный? - Самедов окинул критическим взглядом юношески чистое лицо и корявые от работы руки Ильи.
- Два класса окончил.
- Что так мало? Теперь молодым учиться легко.
- Книжки не люблю читать. Как погляжу на буквы, сразу в сон кидает. Трех страниц сроду не одолел.
Лицо Климова, украшенное густыми, белыми, как у поросенка, ресницами и лохматыми, будто напудренными, бровями, при одном воспоминании о книгах сделалось скучным. Оживился он лишь тогда, когда, отведя Яруллу в сторону, посулил ему за протекцию:
- Четверть самогону тебе доставлю.
- Я не пью. И вообще, понимаешь, нехорошо взятки брать.
- Да это не взятки. Просто из уважения…
- Уважение - пожалуйста! А самогон, если есть, принеси Самедову. Мастер наш пить здоровый. Только не четверть, хватит с него бутылки. Пьяный он еще больше ругается.
- Моя мать заткнула бы рот любому. Придет с поля и как начнет, начнет: и голову оторву, и ноги отрублю, а побьет - полотенцем. Что он мне сделает, твой мастер? В зубы ведь не даст?
- Как можно - в зубы? Теперь не старый режим!
Два дня провели они вместе на вахте. Новичок оказался таким смелым и понятливым, что Ярулла усомнился в его нежелании учиться в школе.
"Может, за баловство какое исключили, а признаться стесняется", - подумал он, с чувством симпатии присматриваясь к новому верховому.
Климов еще тем стал мил его сердцу, что был первым человеком, которому Ярулла не только оказал содействие, но и передавал свой опыт, а затем трудовую вахту.
И вот наконец Джабар позволил Низамову вплотную заняться изучением обязанностей бурильщика.
- Не всякому можно такое дело доверить, но характер у тебя упорный, силенка и смекалка есть, - с важностью сказал он, тоже входя в роль учителя. - Покуда освоишься, буду помогать.
Навсегда запомнил Ярулла тот день, когда впервые встал у лебедки, а Самедов, еще раз показав, как пользоваться рычагами пульта, передал ему из рук в руки тормоз. От волнения ученика залихорадило: лицо его запылало густым румянцем, влажные карие глаза заблестели, словно фонарики.
- Эк ухватился! Ну гляди у меня, лупоглазый! - Джабар не смог-таки удержаться: двинул Низамова кулаком в плечо. - Не жми на забой всем весом инструмента! Ровнее нагрузку давай, без рывков.
Постоял рядом, пока сердце Яруллы не стало биться спокойнее, и отошел, но до конца смены не уходил с буровой: при каждой заминке засаленная его варежка ложилась на тормоз возле рукавицы начинающего бурильщика. Когда возникла угроза прихвата бурильных труб и долота на забое, он крикнул, перебивая грохот ротора:
- Айда пожри маленько! Иди уж - все твое впереди!
Но Ярулле было не до еды: уступив место у лебедки Джабару, он, не отходя, жадно следил за его движениями. Мастер - одна рука на рычаге пульта, вторая то опускает, то поднимает тормоз - умело проводил инструмент через встретившуюся опасную зону обвалистых глин, подавая команду пронзительным свистом. Собранным, чутко-подвижным, богатырски сильным казался он в это время, всемогущим.
- Ну, становись! - снисходительно разрешил он Ярулле, когда долото снова начало яростно грызть породу на забое.
Опасность миновала, но сколько еще коварных неожиданностей подстерегало бурильщика у пульта управления!
"Значит, он только с виду шалый грубиян: ведь умеет, если надо, подбодрить человека!" - с благодарностью думал Ярулла о своем мастере.
Гудит зимний ветер, обдавая вышку шуршащими снежными вихрями. Точно чайки, мелькают в метельной мгле голуби, поселившиеся на крон-блочной площадке, а буровая похожа на корабль, разрезающий седые волны безбрежного моря. Ярулла стоит возле лебедки, совершенно поглощенный доверенным ему делом; трудно на вахте в такую морозную непогодь, но греет, бодрит его мысль, что он достиг своей цели.
Наджия прикидывает, на сколько рублей повысится заработок мужа и что она сможет купить для семьи, а он думает лишь о том, как получше справиться с работой. "Если и теперь скважина не даст нефти, умрешь от огорчения".
И невольная гордость овладевает им, хочется, чтобы односельчане, мать, сестренки и, конечно, Зарифа увидели, как он тут командует на штурвале, забывая даже потереть варежкой стынувшее лицо.
Ярулла не осуждал Наджию за то, что она все переводила на денежные расчеты - только за выпечку хлеба для начальников не брала ни копейки, - кто, если не жена, будет заботиться о домашних делах! Наоборот, ему приятно было то, что он представлял для нее интерес и как добытчик: пусть чувствует - с дельным человеком живет.
Но, сам того не сознавая, он старался вызвать у жены интерес и к своему труду, заводя разговоры с нею в свободные минуты.
- Вот говорили, что под землей керосиновые реки да озера, а нефтяной пласт, оказывается, походит на волглый сахар. Вытянут, высосут нефть из пор камня-песчаника, вода займет место, и никакой пустоты под землей не получится.
Наджия делала вид, что слушает, не переставая заниматься домашними делами, но вскоре совсем отвлеклась, и Ярулла, заметив это, начинал рассуждать сам с собою:
- Поработаю с грамотными людьми, сам поучусь… А потом пробурим скважину и сядем прямехонько на нефтяной пласт. Вот бы! Сразу все веселей заиграет.
Тут Наджия поддакивала. Ей очень хотелось определенности в делах мужа, а он, принимая ее оживление за желаемое сочувствие, еще больше загорался:
- Семен Семенович, - при жене он никогда не называл своих начальников уменьшительными именами, - говорит, что нефть родилась совсем не там, где ее сейчас находят. Песчаники, известняки - это, понимаешь, вроде мачеха нефти, или приемная ее мать. Да? А родная мать - глина. Вот в глине-то разные пропащие букашки превратились в капельки нефти, сопрели там. Потом передвижки в земле начались, вода давила на глубине, гоняла нефть туда-сюда, пока не укрылась она там, где пласт поднялся куполом. Спряталась да и застряла, как в ловушке. Понимаешь? А ловушки-то пребольшие…
Насчет известняков и песчаников Наджия слушала опять рассеянно, а рассказ о дохлых букашках вызвал у нее насмешливую улыбку.
"Придумают эти ученые люди! Чтобы керосин из такой чепухи! Сколько ее надо, чтобы набродило хоть на одну бутылку? Керосин - важная штука: и горит и светит… - Но тут Наджия задумывалась. - Светятся же по ночам гнилушки! Откуда что берется?" - И не будучи в силах осмыслить похожее на сказку, по привычке перекладывала решение вопроса на аллаха: он все сотворил, ему и знать, как оказался под землей керосин, который зовут нефтью.
А Ярулла сам хотел знать не меньше аллаха, стремился если не сотворить что-нибудь новое (все - и хорошее и плохое - было уже сотворено), то, по крайней мере, научиться хозяйничать на родной земле.