Серыми рядами лежит она, как дерюга, разостланная поверх яркой зелени молодой травы. Почти каждая хозяйка раскинула по берегу возле мочильных ям такие дорожки: все в деревне сеют коноплю, ткут из нее суровое полотно, делают сапожную дратву, веревки.
Откуда-то вывертывается Зарифа. В смуглой ручонке ее горит словно солнышко нежно-желтый венок из одуванчиков.
- Я не сержусь. Совсем даже не было больно, когда меня мама за волосы дернула! - Она, улыбаясь, протягивает Ярулле венок. - На, возьми.
Он отмахивается с чувством неловкости.
- Вот еще! - И сурово, урезонивающе: - Баловница ты! Ведь только что влетело тебе, а все будто с гуся вода. Зачем мне твои цветочки, маленький я, что ли?
- Зарифа! Где ты, окаянная девчонка? Куда ты запропастилась? - кричит на своем дворе Бибикей.
И так не вяжутся эти грубые слова с ее звонкопевучим, грудным голосом.
Зарифа срывается с места, но на ходу успевает растерзать венок и швырнуть в лицо отрока горсти золотых брызг.
- Важный какой! Даже подойти нельзя!
5
"Смешная была девочка!" Ярулла гонит прочь мысли о нынешней, взрослой Зарифе, жестоко обидевшей его своим исчезновением (ведь знала, что он приедет), но и о Наджии, которую "черт поцеловал", тоже старается не думать.
По законам шариата знакомиться жениху с невестой до брака не полагалось. Но в деревне все жители знают друг друга: дети растут и играют вместе, да и как спрятать здесь девушку от парней?
Ярулла не собирался жить в деревне за высоким забором, тем более что не имел средств на такое сооружение, как и многие его земляки, но жену ему хотелось иметь степенную, чтобы не было в семье ссор, чтобы дети росли послушные. Зарифа никогда не отличалась скромностью и тихим нравом, однако Низамов рассчитывал, что с возрастом она образумится. Поездка домой в прошлом году особенно обнадежила его: Зарифа заневестилась, стала стеснительнее, скромнее. Тем обиднее оказалось теперь разочарование. И все-таки Ярулла обрадовался, увидев ее на деревенской улице.
Случайно ли она появилась или прикатила, прослышав о приезде любимого человека, только поведение ее не рассеяло его тревоги по поводу дурных толков о ней. Наоборот, что-то новое, пугающее появилось в облике девушки, которая, идя по улице, бойко размахивала руками, задорно отшучивалась, когда парни пытались остановить ее, смело, даже небрежно здоровалась со старшими, может быть сердясь на них за явно выраженное осуждение. Она сама пошла наперерез Ярулле, придерживая у горла накинутый на плечи полушубок и сияя улыбкой. Куда бежала простоволосая, несмотря на холод? Почему остриглась? (Башкирки обрезали косы лишь в знак печали.)
- Здравствуй! - сказала она, прямо глядя в глаза Низамова, и протянула маленькую теплую руку.
Ярулла взял ее ручонку, неловко подержал в широкой ладони и, спохватившись, выпустил: засмеют односельчане девушку, которая ведет себя так развязно.
Но Зарифа, не боясь насмешек, забыв даже о Магасумове, не озиралась по сторонам.
- Вернулся?
- Вот приехал…
- Совсем?
- Н-не знаю… вряд ли - совсем.
Она еще пристальней всмотрелась в него, не понимая его растерянности, огорченная холодом встречи.
- Я в Челябинске, на курсах трактористов. Еле вырвалась отсюда и словно опять на свет родилась! Не нарадуюсь, как замечательно все получается - сама себе хозяйка буду. Правда хорошо, что я стану трактористкой? - Не получив ответа, Зарифа добавила: - Я теперь комсомолка. А ты?
- А я? - Слова опять застряли в горле Яруллы. Чем мог он удивить бойкую девчонку? Лицевым счетом на комнату? Своей работой кочегара? Или тем, что родители сосватали ему Наджию, которую "черт поцеловал"?
"Правильно сделали, что сосватали! - угрюмо подумал он, всматриваясь в смугло-розовое лицо Зарифы, в глаза ее, излучавшие прямо-таки нестерпимый блеск. - Вот красота, выставленная напоказ всему белому свету. Глядите. Любуйтесь. Сплетничайте. Треплите длинные свои языки. Права мать: боязно иметь такую дочку, а еще страшней завести такую жену".
- Ты будто из-за угла мешком напуганный. - Зарифа невесело засмеялась. - Неужели пересудов боишься, как наша Маруся?..
- Какая еще Маруся?
- Наша уборщица в общежитии, - приехала из деревни и всего боится.
Нет, иной представлялась любимая девушка Ярулле. Теперь он окончательно уверился в том, что она издевалась над ним в прошлом году, когда обещала ждать его.
"Трактористкой стану!" Никто в Большом Урмане еще и понятия не имеет о тракторе, а Зарифа сама собирается на трактор сесть. Чего доброго, курить начнет! Каждому мужчине равная, смело протянет руку, прямо посмотрит в глаза.
- Уф, алла! - Сын Низама с невольным облегчением расправил плечи, когда девушка, опечаленная до слез, но с гордо поднятой головой, побежала дальше.
Такая никому дороги не уступит, спуску не даст и свекровке тоже не покорится, не сядет, будто робкая батрачка, бочком к столу за самоваром. Она даже перед отцом мужа не потупится, как должно невестке, не смеющей пикнуть или, спаси аллах, запеть при свекре.
Вот Наджия, говорят, скромница, работящая и почтительная дочь. Никто не видел, чтобы она больно вела себя на улице.
Чем дольше размышлял Ярулла, тем больше убеждался в том, что родители правильно поступили, позаботясь - хотя бы и деспотично - о его будущей семейной жизни. Прийти к такому выводу ему было не так уж трудно: Низамовы, как и другие жители деревни, приучали детей с малых лет к послушанию и покорности старшим.
Подходя к своему двору, он еще раз окинул взглядом деревенскую улицу. Избушки с навесами снежных ковриг над окнами подслеповато выглядывали из-за убогих плетней и серых частоколов.
То-то задрожат они, то-то глянут удивленно, когда мимо них прогрохочет на тракторе Зарифа Насибуллина!
Ярулла обмел валенки березовым голиком и вошел в избу; теленок, стоя в закутке, потянулся к нему влажным носом. Пол проскоблен добела, на полке таз для умывания - гордость семьи, - начищенный до блеска, рядом подбоченился тоже медный кумган с длинным носком. На низких нарах, занимавших почти всю переднюю часть избы, сложена постель с массой подушек в пестрых наволочках, тут же в углу сундук - в нем приданое дочерям накапливается по нитке.
Сестренки Яруллы скромницы, не чета Зарифе, сидят дома и под присмотром матери прядут, ткут, вяжут.
6
Мать вышла из-за печки веселая, в праздничном платье с высоким воротником и оборкой по подолу. V Яруллы сразу заболело, заныло в груди: сегодня сваты пойдут к Хасановым, а завтра или в любой другой день, как назначат родители Наджии, будет сговор. Мужчины соберутся в их избе, и мулла спросит Наджию, согласна ли она выйти за Яруллу, сына Низамова. Но не сама невеста, которая будет сидеть у печи за занавеской, а кто-нибудь из родных ответит оттуда: "Согласна". Так же спросит мулла двух парней, посланцев жениха, согласен ли тот взять за себя Наджию. И парни тоже ответят утвердительно.
"А если я не соглашусь? - Сердце Яруллы застучало учащенно. - Может быть, зря болтают про Зарифу? Разве плохо, если девушка бойкая? Русские про таких говорят: боевая. Есть и в Казани курсы трактористов… Разве не может Зарифа учиться там? Что, если не согласиться с выбором стариков? Не на гулянки, а на учебу вырвалась из деревни Зарифа. Как же она-то сумела настоять на своем? Вряд ли Бибикей легко отпустила дочь, у которой есть нареченный! Отец в стороне: отрезал себя от семьи, уехав в Сибирь на золотые прииски, но мать, - да еще такая, как Бибикей, - сила! А законы шариата, власть муллы и стариков? Ох, Зарифа!" Жарко стало Ярулле от этих мыслей, уже в самом горле колотится сердце, в ушах звон. Вот встанет он сейчас и скажет твердо: "Нет, не могу я жениться по старинке, без любви".
Но противная нерешительность сковала его по рукам и ногам, язык будто прилип к гортани. Даже сплетни деревенские не так подействовали на него, как развязно-насмешливый тон Зарифы, то, как бежала она по улице, дерзко отвечая на шутки мужчин. Одно - шалости детские, другое - поведение девушки на выданье. Кто знает, не слишком ли бойкой женой окажется она? Не отцовская ли беспутная кровь кружит ей голову? Насмешки и презрение людей обрушатся потом на ее мужа.
Ярулла смотрел на мать, не понимая того, что ему говорят, сознавая лишь одно, что сегодня, сейчас, решится его судьба; опять и опять думал о Зарифе, но сколько было "за", столько же и "против".
Он сел на краю нар, ссутулился, придавленный тяжестью возникших противоречий.
"Зря ты, глупый, приехал нынче, надо было написать, что не отпускают с работы, - корил он себя. - Может, у этой Наджии характер плохой, и всю жизнь буду я каяться".
- Ты не заболел, сынок? - Мать пытливо заглянула в его лицо, залитое темным румянцем, постояла, перебирая висевшие на груди четки, сделанные из косточек хурмы. - Хочешь, я катыка принесу?
Не дожидаясь ответа, она слазила в погреб, постелила на нарах скатерть, поставила чашку квашеного молока, положила кусок хлеба.
Во дворе весело звучали звонкие девичьи голоса; это сестренки хозяйничали там, и Ярулла остро позавидовал их беззаботности: им, конечно, интересно такое событие в семье, - брат женится! - а ему одно огорчение.
Он и не притронулся к еде. Шамсия угадала смятение сына, подошла, неловко поправила над его лбом прядь жестких волос.
- Наджия - славная девушка, ты не беспокойся. Мы с отцом тоже не сами сказали, что согласны пожениться, другие сказали за нас. А прожили вместе душа в душу. - Шамсия вдруг нахмурилась: вспомнила, что не вдвоем с Низамом прожили они свой век, была еще София-апа в этой избе и у нее тоже были дети от Низама. Но минутная хмурь быстро сменилась на лице женщины выражением привычной туповато-непоколебимой покорности долгу. - Мы о твоей женитьбе много думали и все обсудили. А если ты о Зарифе печалишься, то зря. - Заметив, как дрогнул Ярулла, мать добавила уже сухо, жестко: - Она со всеми мужчинами заигрывает, вертлява не в меру. Такая хорошему татарину не ко двору.
Двое суток кружила, бесновалась метель, замела сугробами пути-дороги. Солнце утонуло в облачных перинах, и белая пасмурь, скрадывая дали, затянула окрестность. Видимость ограничивалась то деревенскими околицами, то крышами соседних изб, с которых ветер сдувал космы дыма, перевитые снежной замятью. Мир страшно сузился, и от этого Ярулла еще острее ощущал безвыходность своего положения.
Женщины не успевали счищать снег с крылечек, мужчины прорыли вдоль улицы глубокие ходы - траншеи; не только на санях - на волокушах не проберешься. Но о свадебном поезде никто в семье Низамовых не тревожился: после сговора и первой ночевки жениха у невесты свадьбу можно играть хоть через неделю, хоть через год. Бывали случаи, когда невеста входила в дом родителей мужа уже с младенцем на руках.
- Вот я закончу курсы и привезу к тебе твою Наджию на тракторе, - сказала Ярулле Зарифа, как бы невзначай встретив его на тропе среди крутящихся снежных вихрей.
- Я и без тебя привезу, - ответил он, уязвленный ее насмешкой.
Погода погодой, но лошади у Низамовых не было, а лошаденка будущего тестя не годилась для свадебной упряжки, и даже на махан не годилась: выведи в поле - упадет под первым порывом ветра.
- Правда, чего тебе не терпится? - Зарифа совсем забыла о девичьей скромности, но вдруг притихла, побледнела и, открыто глядя в глаза Яруллы, сказала с упреком: - Ведь ты даже не знаешь, какая она, эта Наджия. Ты столько лет не был в деревне, а она с детства от всех пряталась. Потому что некрасивая! Потому что бородавка у нее чуть не на носу! - Голос Зарифы зазвенел, а лицо осталось печальным: погас блеск в глазах, жалко изогнулись губы, и Ярулле захотелось взять ее на руки, успокоить и приласкать, как ребенка.
Но вместо того он сказал с нервной грубостью:
- Ты лучше изучай гайки на тракторе. Помощников у тебя найдется много, а женихи будут бояться, как бы ты сама первая к ним не посваталась.
Зарифа сразу вскипела гневом, большие глаза ее сделались огромными. Теребя концы шали, запорошенной снежком, она подошла вплотную.
- А что ты мне в прошлом году говорил? Ты забыл разве, что у меня уже есть жених? Не я тебя сватала - ты за мной бегал, а теперь к другой переметнулся. Глупый ты, да еще и злющий. Если бы я тебя не полюбила, не расстраивалась бы из-за твоей никчемной свадьбы!
С тем и убежала возмущенная, а он остался, в самом деле поглупев от ее резких слов.
"Ну и девка! - прошептал он, опомнившись. - Если опять посмеяться хочет, пусть в другом месте поищет легковерного дурака. Полюбила! Если бы полюбила, не сбежала бы из деревни. Что ей так загорелось с этими курсами?"
Однако вместе с досадой такая нежность и жалость к Зарифе пробудились в нем, такое желание догнать и просить о прощении, что даже слезы выступили на глазах. Обидел… Нестерпимо обидел девушку, которая бросала вызов всем старым порядкам. Сгорая от стыда, Ярулла рванулся за нею, но Зарифа уже исчезла в метельной сумятице.
7
Еще на крыльце сдернув шаль и отряхнув ее от снега, Зарифа вбежала в избу. Бибикей, сильно постаревшая за эти годы, сидела, держась за щеку, и уныло глядела в окошко, затянутое морозным узором: у нее болели зубы. Все шестеро сестер и два брата Зарифы были дома, и каждый занимался своим делом: сестры пряли шерсть и конопляную кудель, сучили нитки; один брат, шорник, вырезывал ремни из сыромятной кожи, другой, еще подросток, мастерил из конского волоса силки для охоты на рябчиков и тетеревов. В избе было жарко, пахло дегтем, а от лампы, коптившей из-за разбитого стекла, тянуло керосином.
- Просто задохнуться можно! - проворчала Зарифа, окинув всех сердитым взглядом: тут и кошка с котятами, и заболевшая гусыня, и новорожденный теленок - присесть негде, не то что поплакать!
Никто не обратил на нее внимания. Почти так же было и в день ее приезда на каникулы. Суетилась, торопилась домой, но никого не обрадовало появление родного человека. Подарков привезти не смогла, а в семье, живущей впроголодь, добавился лишний рот.
Только Бибикей, ревниво оглядев дочь, погладила ее, как маленькую, и сказала все еще звучным голосом:
- Не скоро закончишь там свои занятия! Вышла бы лучше замуж - помогла бы матери: Магасумов сельской лавкой заведует, не пожалел бы для родни…
Зарифа сначала обиделась, но потом, окруженная бедностью домашнего быта, поняла равнодушие братьев и сестер и не смогла осудить мать, измученную постоянной лютой нуждой.
Ну, в самом деле, что за жизнь: даже поплакать негде!
Набросила шаль и выскочила из душной избенки. В низком хлевушке, сплетенном из тростника и обмазанном глиной с навозом, шевелятся над входом соломинки, поседевшие от дыхания коровы. Побелели, заиндевели и стены. Присев на скамеечку для дойки, Зарифа закрыла лицо руками, и давно просившиеся слезы потекли меж пальцев.
"Видно, не понравилось Ярулле, что на курсы поехала! Какие жестокие слова говорит! Неужели не понимает, что только работа избавит меня от Магасумова! Разве я стану хуже, если выучусь на тракториста? Отчего же Ярулла согласился жениться на другой? Почему разговаривает со мной так злобно? Похоже, раскаивается в том, что хотел увезти меня из деревни. Боится, чтобы я не напомнила ему об этом. Какой глупый! Какой дурной! И все равно я люблю его!"
Еще девчонкой полюбила она Яруллу… С чего началось? Копали в поле картофель, потом сидели у костра среди разрытой земли, покрытой увядшей ботвой; в осеннем свежем воздухе пахло дымком, печеной картошкой, сытной пылью от туго набитых мешков. Тогда и возникло у Зарифы желание подружиться с красивым тихим подростком, который, ни о чем не догадываясь, смотрел куда-то мимо непоседливой девочки, держа в руках обгорелую хворостину, которой перевертывал и доставал картошку, роясь в горячей золе.
А Зарифе, наслушавшейся всяких разговоров и очень боявшейся, чтобы ее не просватали за какого-нибудь старика, вдруг захотелось, чтобы этот мальчик влюбился в нее. Пусть он украдет ее, как это водилось в деревнях, по договоренности между молодыми людьми, если жених не может уплатить калым за невесту. Они убегут в лес, притихший и желтый (ведь свадьбы всегда играются осенью или зимой, после обмолота), так же будут печь картошку у костра, собирать ярко-красные среди побуревших листьев венчики костяники, холодной от утренних заморозков. А вернувшись домой, будут спать вместе под стеганым лоскутным одеялом, как их родители. Такая перспектива совсем не пугала девочку, когда она широко раскрытыми глазами рассматривала доброе лицо своего юного избранника.
С тех пор Зарифа и начала вертеться перед ним, шаля и гримасничая, точно обезьянка, которую однажды вел по дороге словно с неба свалившийся фокусник-китаец. Орава ребятишек и деревенских вечно голодных голосистых псов сопровождала его.
- Мадама, потансуй! - приказывал фокусник.
И "мадама", забавно скорчив рожицу с печальными человеческими глазами, кружилась под звуки флейты, придерживая тонкими пальчиками подол красной юбки и пугливо помаргивая на собак, которых зрители отгоняли камнями.
Ярулла тоже увязался за фокусником, а Зарифа, не отставая, бежала рядом с ним, держась за его сильную руку.
Потом он надолго уехал, застряв в далеком городе, но девочка не забыла его, и когда увидела на озерных покосах, то сразу почувствовала, что только для новой встречи с ним и жила на земле. Какое гордое и радостное волнение испытывала она под пристальными взглядами Яруллы и то непривычно робела, то искрилась счастливым, озорным весельем. "Пожалуйста, смотри, любуйся, говори мне каждым взглядом о своей любви! Я тоже тебя люблю, хотя еще не знаю, как это высказать. Хорошо среди ласкового шума листвы и травы думать о тебе. Ветер гладит мое лицо, шевелит волосы над виском, и мне кажется - это ты. Солнце горячо целует меня - и опять это ты".
Так маленькая озорница стала влюбленной девушкой. Перед возвращением в город из прошлогоднего отпуска Ярулла подстерег ее и сказал:
- Жди меня, голубушка моя. Приеду - откуплю от Магасумова.
Но Зарифа не могла сидеть и ждать сложа руки, пока ее вызволит любимый человек: Магасумов все настойчивее стал напоминать о своих правах жениха, торопя со свадьбой, и, когда в Урман пришло сообщение об открытии курсов, она решила стать трактористкой. Оттого и ощущала она себя победительницей, когда явилась нынче домой, оттого, узнав о приезде Яруллы, и шла по улице чуть не приплясывая. Как было ей не броситься ему навстречу, если ее, помимо радостного волнения, распирало желание похвалиться своими успехами.
И вдруг рухнули радужные надежды на счастье.
"Пусть разонравилась, пусть другую берет, но почему он так жестоко оскорбил меня?!"
Корова, перестав жевать жвачку, обнюхала мокрые от слез руки юной хозяйки, лизнула их шершавым языком. Девушка обняла ее большую теплую морду и заплакала еще сильнее…
- Вот проклятый, болит да болит! - сказала мать за ужином, держась за щеку. - Лечат же чем-то в городе эту напасть! У нас тут одна старушка тоже хорошо заговаривает зубную боль, на воду шепчет, однако сейчас рта раскрыть не может: у самой зуб раздурелся.