Но все отлично понимали, что получилось это не просто. Свидание с Ахмадшой и разрыв ее с мужем, как и следовало ожидать, ни для кого не остались тайной. Избегая глядеть на нее, вспоминали, какой она была в последние дни, - ходила, на себя непохожая. Кое-кто припомнил и летний "заплыв" на устье Вилюги… Конечно, великое счастье, что люди при взрыве отделались сравнительно легкими травмами.
- Объявим вам строгий выговор в приказе, чтобы впредь упущений не допускали, - решил Груздев, тоже стараясь не задерживать взгляда на ее милом и гордом лице.
Выйдя из заводоуправления, Юрий, все-таки не усидевший дома, и Надя остановились на заснеженном асфальте.
- Зря я тогда позвал тебя для разговора с Юлией, - сказал Тризна. - Не будь этого, может, ничего бы и не случилось.
- Мы все равно встретились бы с Ахмадшой. А чтобы ты не брал на себя чужие грехи, тебя за чуб оттаскать надо.
- Если только он отрастет снова! - попытался пошутить Юрий, но ясно было, что ему не до шуток. - Доктор обещал, что отрастет, - торопливо добавил он, увидев, что Надя с трудом удерживается от слез.
- Прости меня! - попросила она с пылким сожалением. - Конечно, ты был прав, когда говорил, что "домашние" переживания надо оставлять у проходной завода…
44
Вся семья Низамовых сидела вокруг стола. Ужинали.
Ахмадша, уезжавший куда-то на целую неделю, только что вернулся.
- Мне дали отпуск на полмесяца без сохранения содержания, - пояснил он Равилю, который сосредоточенно кормил кашей маленького Рустема.
- Охота зимой брать отпуск! Будто нет лучшего времени.
- Времени у нас никогда не хватает! - беспечно, даже вызывающе весело возразил Ахмадша.
Совсем чужим казался он с несвойственной ему непонятно бойкой веселостью, и потому его оживление не понравилось отцу.
- Доверие тебе оказали большое, да, пожалуй, зря поспешили, - сказал Ярулла едко. - Вместо того чтобы проявить себя по-настоящему в новой должности, ты сразу гулять вздумал.
- Ничего, вот закончу кое-какие дела и тогда возьмусь за работу.
- "Кое-какие дела!" - передразнил Ярулла. Легкомысленный вид сына вызывал в нем нарастающее раздражение. - Прямо как жених глядишь, а еще инженер на ответственном участке!
- А разве инженер не может быть женихом?
Ярулла изумленно воззрился на своего упрямца, осененный, поперхнулся радостной догадкой. "Сумела-таки Энже покорить его!"
Сразу отмяк, сказал ласково:
- С того бы и начинал.
Но Ахмадша воспринял перемену в настроении отца по-своему: наконец-то он примирился с мыслью о Наде! Сегодня она переедет на квартиру родителей, а потом нужно устраиваться вместе по-семейному. Конечно, прежде всего следует сообщить новость родным.
- Если бы вы узнали, что я еду в Камск…
- В Камск? Зачем? Разве Энже в Камске?
- При чем тут Энже? - От Ахмадши, мгновенно выведенного из заблуждения, сразу так и пахнуло холодом: - Я договорился с Надей Дроновой.
- С женой Алексея Матвеевича? О чем же ты мог с ней договориться? - глупея от неожиданности, спросил Ярулла, но вдруг все понял и, избегая смотреть на домочадцев, побагровел, задохнувшись от стыда, обиды и горя.
Ахмадше стало боязно, как бы отца не хватил удар, но отступать было невозможно.
- Вы хорошо знаете, что мы давно любим друг друга, - сказал он с такой смелой задушевностью, что Равиль замер, поднеся ложку к открытому рту сынишки, и Минсулу, совершенно забывшись, восторженно посмотрела на брата: добрый тихоня-мальчик превратился в мужчину, готового защищать свое право на счастье.
- У Надежды Дмитриевны муж есть, - с трудом овладев собой, напомнил Ярулла.
- Что из того? Я сделал большую ошибку, она тоже, и мы стали несчастными людьми. Теперь пришло время это исправить.
- Даже за счет другого человека? Ты подумал о том, каково будет Алексею Матвеевичу?
- Он сам уже подумал обо всем и сказал Наде, что не хочет видеть ее несчастной…
- А я после этого никакой ее видеть не хочу! - запальчиво крикнул Ярулла, стукнув по столу кулаком.
Дребезжа, подскочили чашки и ложки. Маленький Рустем, тоже строжась, подражая деду, стукнул кулачком по тарелке с кашей, а Наджия скорбно воскликнула:
- Ой, аллах!
- Мы не будем жить с вами. Я перейду в Камскую буровую контору.
Отец молчал так долго, что Равиль не выдержал:
- Ну, раз вы условились, надо держаться твердо. Мне ее очень жаль было, когда она летом прибегала искать тебя на буровую. Я сразу увидел, что с ней творилось неладное.
Ярулла встал, яростно ударил о стол ладонью.
- Довольно! Я свое сказал. Ты, - презрительно кинул он Ахмадше, - тебя инженером поставили. Такое замечательное событие в жизни молодого человека, да? А ты взялся чужих жен отбивать?.. Впрочем, меня это теперь не касается. Я привык жить честно. Вот в чем вопрос! - И он пошел, широко и развалисто шагая, совсем так, как ходил, бывало, отпетая головушка Джабар Самедов; выходя на улицу, пнул ногой дверь, с силой захлопнул ее за собой.
- Властный у нас отец! - Равиль взял сынишку, уселся с ним на полу, на ковре, - и задумался, обняв руками высоко поднятые колени. Был он в пижаме, тапки на босу ногу: хорошо обогревали квартиру трубы от теплоцентрали. - Ничего, братишка, не робей!
- Теперь я не оробею.
- Правильно, милый Ахмадша! - сказала Минсулу, ставшая такой молчаливой в последние годы. - Нельзя ради обычая обрекать на горе любимого человека, а потом казнить себя вечными сожалениями.
Воодушевление сделало ее лицо прекрасным, и братьям стало неловко оттого, что они даже не поинтересовались ее избранником, которого так сурово отверг отец. Возможно, это был совсем неплохой парень!
- Посердится ати немножко и сменит гнев на милость, - предсказал Равиль. - Конечно, сейчас он взорвался из-за Алексея Матвеевича. Но, помяните мое слово, в душе себя же проклинает за свое упрямство в прошлом. Вот родится у вас ребенок, он сразу прибежит посмотреть на внука - в детишках души не чает.
- Он всегда был хороший, а вы своими глупостями доведете его до инфаркту! - твердо выговорила непривычное для нее слово Наджия. - Ну что ты, сынок, надумал?! - Она повернулась к Ахмадше, горестно всплеснула руками. - Зачем ты оброненный кусок с земли поднимаешь, когда тебе чистый на золотом блюде подают?
45
Всю ночь шумел ветер. Плохо спал в эту ночь Ярулла Низамов, ворочался с боку на бок так, что звенели матрасные пружины, вздыхал, думая о новой невестке-двоемужнице, о горе, которое причинила она Алексею Груздеву.
"Как цепь тяжелая, звено за звеном нижутся огорчения! Эх, Ахмадша! Золотой парень, а вот отбился от дома, от души отцовской оторвался!" Но, осуждая молодых, Ярулла в то же время чувствовал, что не может да и не хочет порвать совсем с любимым сыном.
Очень обидно ему было, когда, присушив его Ахмадшу, Надя Дронова вышла замуж за Груздева. Тут уж сам себя не понимал нефтяник: сватал сыну Энже, и, казалось бы, неожиданное замужество Нади оборачивалось к общему благополучию, но поневоле брала досада на нее, когда он видел, как несчастен Ахмадша. Если уж такая любовь у девушки, что она даже готова была умереть, то зачем же за другого замуж идти? А теперь не меньший протест вызывает у Яруллы ее уход от мужа.
"Если бы кто иной, аллах с ним! Но ведь речь идет об Алексее Груздеве! Можно ли знатного, заслуженного человека на посмешище выставлять?! Ишь ты, временно она за него выскочила! - размышлял Ярулла, прислушиваясь к шуму ночного ветра за стеной. - Видно, не по себе, девка, дерево рубить вздумала, а подсочить-то зря каждый сможет - живи с открытой раной".
Ветер шумит да шумит за стеной, наваливается на оконную раму, пробуя высадить ее плечом. Вдруг что-то зазвенит в трубах отопления, словно горсть монет серебряных прокатится, и сразу режет мысль: дома-то тепло, а каково сейчас ребятам на буровой? Спал бы себе до вахты, уткнувшись в мягкую подушку, но точит, гложет заботушка…
Разбушевался морозный зимний ураган. А снег не идет - гололедица. Ярулла садится в постели, смотрит на окна… За занавесками светят уличные фонари да шевелится зарево далеких и близких факелов. В мороз, когда тихо, факелы горят прямо, словно свечи, а в теплую погоду и в бурю светятся расплывчатыми пятнами. Никак не избавятся промыслы от этого транжирства!
Утром, серый после бессонницы, вышел Ярулла из дому. Пройти к автобусной остановке оказалось не просто: все покрыто коркой тускло отсвечивавшего льда. Ветер так и катил прохожих по улице.
Похожий на бурый парус в тулупе с поднятым воротником, старик Гайфуллин наехал прямо на Низамова. Он возвращался с ночного караула. Следом бежала лохматая собака со вздыбленной от ветра шерстью.
- Вот шумит! - Гайфуллин засмеялся, придержавшись за Яруллу. - Это неспроста. Когда сильно дует буран - умрет богатый старик. Однако я помру. Пора уже, а жалко.
- Жалко, так живи, - не шутя разрешил Ярулла. - Да ты ведь не богатый.
- Но и не бедный! На днях комнату мне дадут. Уже смотрел. Хорошая комната, только от вас уходить неохота.
- Неохота - не уходи!
- Не ушел бы, да стеснять вас не хочу. Женится Ахмадша, куда жену приведет? Сейчас он меня уважает, жалеет, а потом скажет: "Вот навязался, старый козел!"
Гайфуллин покатил дальше в своих подшитых пимах, придерживая полы тулупа, покачиваясь, балансируя, оберегая от падения старые кости, а Ярулла, горбясь и отворачивая лицо от резкого ветра, пошел своим путем, еще больше расстроенный.
День наступал пасмурный. Сквозь голые обледеневшие ветви молодых деревьев, словно воткнутых в тускло отсвечивавшие вдоль тротуаров сугробы, грустно смотрели темные окна домов, покрытых серыми шиферными крышами. Уныло-серым был лес на взгорье, а над ним растекалась уже совсем серая, местами аспидно-черная буранная туча, грозившая обильным снегопадом.
Повсюду блестел гололед, по которому шли машины с желтым мерзлым песком - посыпать улицы.
Ярулла сел в автобус. Ребята его вахты азартно обсуждали "пролазни" Эйзенхауэра в Африке и на Среднем Востоке, судили да рядили о том, как президент де Голь, опираясь на французский парламент, запродал американцам нефтяные месторождения в колониях Франции.
- Я бы всех колонизаторов из Алжира и Марокко поганой метлой вымел, - говорил бурильщик, горячась так, словно де Голь продал американцам Светлогорское месторождение.
Автобус то и дело буксовал на дороге среди обледенелых березовых рощ, сказочно искрившихся в лучах проглянувшего солнца. Там, где солнечные лучи пронизывали ледяной панцирь на стволах и сучьях, деревья горели червонным золотом, на теневой же стороне мерцали голубоватым стеклянным отблеском. Ветер пытался расшевелить это застывшее царство, но лишь скользил по голым сучьям, и только плети плакучих берез раскачивались и, наверно, звенели.
"Скоро этот пагубный гололед будет не страшен людям. А когда окончательно совладаем с природой, то научимся по совести управлять и собой, - думал Ярулла. - Заживет человек, да так, как нам и не снилось. А может быть, и мы, старики, краешком ту жизнь захватим".
46
Быстро миновала зима, вьюжная, студеная, не очень баловавшая хорошими днями буровиков и операторов на промыслах. Незаметно промелькнула весна, и вот уже лето опять пошло на убыль.
- Везде теперь стали бурить на воде, - с гордостью сказал Ярулла Наджии. - Экономию получили по всей стране в сотни миллионов рублей. А ведь это только начало. И какие скорости бурения даем! Прямо коммунистические скорости!
Наджия в ответ на рассуждения мужа молча кивала головой.
- Правда, экономия колоссальная! - подчеркнул Ярулла, привыкший к молчанию своей собеседницы, когда затрагивались серьезные вопросы.
Но за последнее время что-то стронулось и в сознании Наджии. Все чаще она начинала интересоваться далекой от нее общественной жизнью, стала появляться в клубе. Однажды Ярулла увидел ее на вечере, устроенном приехавшими из Казани поэтами и писателями. Его поразило, с каким вниманием и даже воодушевлением Наджия, окостеневшая в своих привычках, малограмотная женщина, слушала стихи. И не только слушала, но тихонько шевелила губами, то ли силясь понять, отчего такими звонкими становятся вдруг самые простые слова, то ли хотела их запомнить.
Принесли почту.
Ярулла сел у окна, держа газету в далеко вытянутых руках. Солнце сразу запустило золотую лапу в его еще густые вихры, простеганные нитями седины, помогая глазам, освещало газетную полосу. Не то чтобы молодился он, а просто не мог собраться сходить в поликлинику - обзавестись очками. Пора уже!.. Вот и руки не те, что прежде: сильные в запястье, широкие, с крепкими пальцами, а кожа на них отчего-то съежилась, сморщилась, и сразу видно: старик. Глаза, нацеленные на россыпь газетных букв, сейчас веселы. Еще бы: пишут о том, как увеличилась проходка без постоянной возни с глиной, добром вспоминают имя бурового мастера Яруллы Низамова! Не забыли и о трудностях, которые ему пришлось преодолеть. Все правильно, именно об этом он и говорил Наджии.
Бережно свернув и спрятав газету, Низамов прошелся по чисто прибранным комнатам, поглядел на жену, занятую шитьем.
"И она немало потрудилась, чтобы ты мог работать с полной отдачей сил, не щадила себя, - мелькнуло в его уме, - но очень уж простовата как человек, поговорить с ней не о чем. А может быть, это потому, что вечно сидит дома, занята только нудными домашними делами, заботами. Каждый день одно и то же. Откуда появятся интересные мысли? Посади тебя на кухню, и ты такой же будешь. Однако чего ты придираешься к ней, старик? Если бы столько делала для тебя и твоих детей любая родственница - благодарен бы был. А тут жена, самое верное и, казалось бы, близкое существо. Все вычищено, выстирано, приготовлено ее руками. Четверых детей выходила, вырастила. Но… но в этом ли весь смысл семейной жизни? Радости-то у него настоящей не было. И в молодости никогда не возникало желания приласкать жену, пошутить с ней, посмеяться, а теперь их супружеские отношения вовсе потеряли для него интерес: то устал, то раздражен. И ребенка теперь не ждать. Да чего уж там! Одно слово, старость, хотя и преждевременная! И оттого скучно дома… Помириться бы с Ахмадшой, да не пристало идти на поклон к мальчишке".
Кстати, пришла Хаят со своим первенцем на руках, завернутым в красное плюшевое одеяльца. Прибежала Минсулу. Сразу стало шумно, как в недавние времена, когда вся семья бывала в сборе.
- Он уже улыбается! - хвалилась Хаят, развертывая ребенка на родительской постели.
- Ну уж! - Наджия тоже повеселела. - Рано ему улыбаться.
- Честное слово! - уверяла Хаят, высвобождая крохотные ручонки сына из пеленок. - Мокрый-то какой! По уши! - укоризненно-ласково ворковала она.
- Вот это он умеет! - сказала Наджия, смеясь.
- Он все умеет! Смотрите, как держит соску! - Ребенок в это время нечаянно выдернул пустышку, улыбнулся, будто для того, чтобы доказать правоту матери, и стал бестолково затискивать в ротик вместе с кулаком перевернувшуюся соску. - Видите! Видите! - настаивала на своем Хаят, поправила пустышку и, расцветая от гордости, посмотрела на сестру и родителей. - Дома он спит неспеленатый. Мы его будем свободно растить, без всяких притеснений.
Минсулу склонилась над племянником, обронив с плеча тяжелую косу, хотела взять его на руки.
- Нет, нет! - ревниво запротестовала Хаят. - У него еще головка плохо держится, а ты не умеешь обращаться с маленькими!
- Ох, горе мое! - шутливо посетовала Наджия, в свою очередь любуясь на диво повзрослевшей дочкой.
А отец, глядя на Минсулу, с особенной остротой понял, как обидно ей слышать такие слова от младшей сестренки. Ведь хороша она, умна, трудолюбива, а семейного счастья лишена…
- С тобой-то я нянчилась! - сказала Минсулу в самом деле с обидой и завистью. - Думаешь, ты была крепче этого лягушонка?
- Ой, какая ты злая! - вспылила Хаят.
Не дослушав пререкания дочерей, Ярулла взял кепку и вышел на улицу: вдруг тошно ему стало сидеть дома. Постоял во дворе, людном в выходной день, и, не зная, куда себя девать, зашагал к автобусному вокзалу: потянуло на промысел, туда, где впервые пришла идея бурить на воде.
Автобус катил среди полей, уже покрытых кое-где нежной и яркой зеленью озимых. И жатва шумела в полях… Казалось, никогда еще не было такого обильного урожая. Часто нынче лили дожди, громыхали, ослепительно сверкали грозы, и солнце грело изо всех сил. Дружно трудилась природа, помогая людям, занятым в сельском хозяйстве. У нефтяников дела тоже шли в гору. Особенно широко разворачивались они в Камске, у Груздева и Дронова. Радовался этому знатный буровой мастер, только слухи об Ахмадше бередили душу печалью: не спешил сын пойти с ним на мировую.
Растет теперь малыш у Хаят… Ярулла прикрыл глаза, ощутив, как гулко, бросая в пот и слабость, забилось сердце. Таким же был когда-то Ахмадша и очень любил купаться. Но ванночки тогда у Низамовых не имелось, и Ярулле приходилось держать ребенка на ладонях, чтобы он не захлебнулся в деревянной шайке. А когда Ахмадша научился сидеть, смеяться и ударять по воде ручонками, купание его превратилось в настоящее удовольствие для всей семьи.
Вот и Исмагилово. Высоко поднялись ажурные мачты телеантенн, у весело светлевших каменных домиков.
Выйдя из автобуса, Ярулла огляделся и неторопливо пошел, но не к диспетчерскому пункту, а к нагорью. Рядом с асфальтированным шоссе тянулся проселок, размятый тракторами. В березовой роще между деревьями явственно блестели на солнце нити паутины - предвестники погожей осени. Густая, нескошенная трава, вымахавшая на полянах и опушках, легко колыхалась, рассыпая по ветру созревшие семена. Прозрачен свежий воздух, и небо с редкими белыми облачками, пронизанными солнечным светом, распахнуто, словно весной. Земля радовалась урожаю, как молодая мать своему первенцу. Ярулла, свернув с шоссе, шагал по лесной дороге, смотрел на могучие дубы, на березы, но видел то отчужденное лицо Ахмадши, то бледную Минсулу, и кололи сердце запросто сказанные, но жестокие слова Хаят: "Ты не умеешь обращаться с маленькими!"