Половцев забормотал что-то, но Кудрин, не слушая, бросил трубку на рычажки и, откинувшись на спинку стула, захохотал.
Ему ясно представилась долговязая фигура технического директора, в костюме в калифорнийскую клетку, с капитанской бородкой заборчиком вокруг подбородка, недоуменно оставшаяся у телефона. Он ощутил мстительное удовлетворение, отплатив профессору за ядовитые и бередившие разговоры.
Нахохотавшись вдоволь, он снова взялся за перо, придвинул стул и стал писать заявление об уходе из треста.
Ленинград, февраль - сентябрь 1928 г.
РАДИО-ЗАЯЦ
1
К Нефеду Карпычу Антон попал случаем.
После недельной тряски в жестком ящике под вагоном, после второй недели, убитой на слоньбу по питерским рынкам, и ночевок в подвале разрушенного дома на Фонтанке Антон ослабел, ссохся и стал прозрачен, как желтый восковой сот.
А деваться некуда было. В деревню возврат был закрыт, - мачеха не примет, у самой пятеро голодных ртов.
И Антон продолжал бродить по улицам шатающейся тенью, ни о чем уже не думая, и ждал только, без всякого страха, с тупым безразличием, когда подогнутся наконец ослабевшие ноги и можно будет лечь на тротуар, на пыльный асфальт, чтобы ничего больше не видеть.
В этот миг и натолкнулся он на Нефеда Карпыча.
Проходил между ларьками, на широких досках которых громоздились груды снеди, и от них уже даже не тошнило, как прежде, и казалось странным, что люди едят эту снедь. У Антона уже не было желания есть.
Он остановился и прижался спиной к стенке ларька, чувствуя тяжелый звон в голове, сознавая, что еще секунда - и все придет к концу, простому и нестрашному.
Но вдруг услышал над собой трубный голос:
- Эй, ты, оголец, подпорка тебе тут, что ли? Проваливай!
Зрачки еще смогли повернуться на голос, и Антон увидел в ларьке, за горой колбас, человечью занятную морду, широкую и рябую, как яичная-глазунья, а в ней две зорких оловянных пуговицы.
Хотел было оттолкнуться от досок ларька, но поскользнулся и поехал боком на мостовую. Падая, почувствовал смутно, что поднят на воздух, как краном.
- Эй, паренек, сомлел, что ли?
Антон шевельнул белыми высохшими губами, но не мог выдавить звука.
Тогда человек с мордой-яичницей втащил его в ларек и, как комара, плюхнул на табуретку. Заворчал что-то - и о зубы Антона застучала кружка, в рот полился горячий чай, который мальчик глотал с отвращением и жадностью вместе.
- На, вот хлеба с салом, сшамай, - сказал человек-яичница, подсовывая к носу Антона ломоть.
Антон зажевал, вяло двигая челюстями, и в голове начало быстро, толчками воскресать сознание. Он попытался встать, но трехпудовая рука опять пришпилила его к табурету.
- Сиди! Разговор есть. Ты скажи вот, откедова ты такой?
- Голодный… самарский.
- Деревенский? То-то, гляжу, обличье у тебя не шкетово. Опять же голодный. Наш голодать не будет, сам стырит… Ты что ж, и своровать-то не смог?
- Я, дяденька, не можу красть, - слабо сказал Антон.
- Вона какой!.. Годов тебе сколько?
- Тринадцатый.
Яичница ухмыльнулся и задумался. Вдруг опять тяжеленная ручища легла на костлявую Антонову спину.
- Звать как?
- Тошка…
- Ну, слышь, Тошка. Твое, значит, счастье, вроде фортуна. Требовается мне малец по торговлишке помогать, куда-туда сбегать. Городского брать не хотел. Обворует, ракалья, да еще прирежет сонного. А ты, видать, вовсе еще святая халда. Так вот, хошь - оставайся. Кормежка, одежонку справлю. Только работа у меня без баловства… а ежели надумаешь слямзить что - пополам разорву… Согласен?
Антон только закрыл глаза.
2
С того дня утекло два года. Жилось Антону у Нефеда Карпыча не слишком плохо. Кормил сытно, одевать - одевал, под пьяную руку, случалось, тузил, но случалось это не часто.
А втрезве даже хвастался Антоном перед соседями-ларечниками.
- Мой-то - поискать! Два года живет - хоть бы пуговицу стянул. Ничегошеньки!
И особенно ценил Антона за уменье бегло считать на счетах и писать грамотно. Прошел Антон сельскую школу с прилежанием, а Нефед Карпыч хоть и ловок был торговать, зато подпись по полчаса выводил и взмокал, как в бане на полке.
Так и жили вдвоем, пока не нагрянула беда.
Были у Антона две причуды с точки зрения хозяина: жадность несытая к чтению и страсть к механике.
Нефед Карпыч две газеты выписывал, чтобы считали его за благонамеренного и сознательного гражданина, а не за паразитный элемент. И хоть читать вовсе не мог, но в ларьке под рукой всегда держал "Правду" и, как только видел, что идет милицейский, или фининспектор, или другая власть, распластывал перед собой газету и делал вид, что читает.
А к вечеру газета попадала к Антону и тут уж прочитывалась от доски до доски. Иногда и Нефед Карпыч просил прочесть вслух про драки в церкви или про загадочное убийство.
Антон же больше всего напирал на новости науки и техники, а особенно на радио, с тех пор как пошли писать о приемниках, громкоговорителях, антеннах.
А еще любил в промежутках между побегушками заходить в железные ряды, где в лавках лежали груды всякого ржавого лома. Валялись часовые, игрушечные механизмы, изломанные, мертвые.
В эти минуты разгорались у Антона глаза. Иногда перепадали ему чаевые от покупателей, которым таскал он покупки на дом, иногда Нефед Карпыч в праздники, после хороших оборотов, раздобрев, совал Антону рваные бумажки, которые не хотели брать покупатели.
На эти гроши и покупал Антон ломаные механизмы и все недолгое время отдыха копался в них, чистил, свинчивал, маслил, и не было для него больше радости, как услышать тиканье и потрескиванье оживших колесиков и пружин.
Нефед Карпыч потешался над его страстью, но не мешал.
- Чистый клад у меня дуралей мой. Пятнадцать годов ведь. Другой в это время цигарку в зубы, клеш на полпанели распустит и с любой гуляет, а он все в хламе роется, - говорил он довольно соседу.
Но от механики и стряслась Антонова беда.
Однажды, вернувшись вечером, принес Нефед Карпыч под мышкой большую лакированную шкатулку черного дерева, а по крышке врезаны на ней искусным художником из цветных кусочков дерева и камней цветущая вишневая ветка и на ней воробьи.
- Лафовая работа! - щелкнул пальцем Нефед Карпыч, - японца делал. А главное - в ей секрет. Верхняя крышка попросту открывается, на защелке, а под ей железная, внутренняя, и тут секрет и есть. Пока до секрета не дойдешь, хоть топором бей, не откроешь - железо толщины в полпальца. Купил у генеральши за рупь на барахолке.
Антон взглянул на красивую шкатулку мельком и рассеянно и опять погрузился в чтение книжки. Книжку он выпросил у знакомого студента. Книжка была про радио, и Антон мучительно хмурил брови, стараясь понять, как делать приемник. Уже больше месяца как приемник не давал ему спать. Он ходил и грезил маленькой коробкой, из которой звучат человеческие голоса и чудная музыка. Но книжка, взятая у студента, была написана по-ученому, мудрено, и Антон с досадой захлопнул ее.
Он встал, чтоб отнести ее студенту, и увидел, как Нефед Карпыч клал шкатулку на верх печи, где были вынуты кирпичи.
"Чего это он шкатулку туда попер?" - подумал Антон, выходя.
Вернувшись, он прибрал комнату, вымыл стаканы и залег спать. Завтра было воскресенье - свободный день, и ему хотелось отоспаться.
Проснулся он утром, когда Нефед Карпыч ушел к обедне отмаливать торговые грехи. Взялся было за какую-то машину, но вдруг остановился.
Случайно вспомнилась вчерашняя шкатулка с секретом.
"Вот досада! Читал про радио и не спросил хозяина, какой секрет", - подумал он. Постоял минуточку раздумывая, взял табурет и полез на печь. Доставая шкатулку, повернул ее боком, что-то внутри затарахтело и покатилось.
- Должно, чего положил хозяин.
Решил поставить шкатулку на место, но вдруг желание посмотреть секрет пересилило.
- Ничего ж ей не сделается. Погляжу и поставлю, пока хозяин у обедни.
Верхняя деревянная крышка отошла легко от нажима защелки. Под ней открылся плотный стальной пласт, весь в прорезах, выступах и пуговках.
Антон нагнулся заинтересованный. Долго пыхтел, возился, вертел и дергал каждый выступ и неожиданно нажал в одном углу, потянул в другом, крышка отпрыгнула с лязгом и звоном, шкатулка от неожиданности вывалилась из рук, и на пол посыпались сокровища Нефеда Карпыча - колечки, браслеты, серьги, часы, под которые он давал ссуды проевшимся гражданам интеллигентного звания.
Антон стоял, остолбенев, и с ужасом глядел на рассыпавшиеся вещи. Опомнился, поспешно нагнулся, схватил браслетку, но вдруг дверь открылась, и на пороге показался хозяин.
Антон открыл рот, чтобы объяснить, что это вышло нечаянно, но не успел.
Молотовый кулачище Нефеда Карпыча сбил его с ног.
Через неделю Антона судили в комиссии для несовершеннолетних.
Нефед Карпыч, дворник и милицейский показали в один голос, что видели вскрытую шкатулку и золотые вещи на полу, а милицейский добавил, что, когда он пришел в квартиру, в руке у мальчика была браслетка.
На вопрос члена комиссии, сознается ли он в совершенном, Антон ответил, что шкатулку брал, но не знал, что в ней, вещами не интересовался, а только хотел посмотреть секрет.
- А зачем в руке у тебя была браслетка?
Антон хотел объяснить, что он намеревался собрать вещи обратно, но подумал, что ему не поверят, и смущенно промолчал.
Председатель комиссии объявил решение. Дело о побоях, нанесенных хозяином Антону, и пользовании его трудом без оплаты передавалось инспектору труда, но Антона за кражу со взломом определили отдать на исправление в детский дом "для правонарушителей".
3
"Исправляемые" встретили Антона сурово и неприветливо.
Когда надзиратель вышел, к нему подошел высокий парнишка с жестокими синими глазами, прищурился в упор и спросил:
- За бока или за коку?
Антон вытаращил на него глаза.
- Чего? Я не понимаю.
- А может, в трамвае чехлы чистил?
- Я по ошибке, - тихо сказал Антон.
Судков прищурился еще больше, хохотнул и сделал ладонью Антону вселенскую смазь, от которой защемило щеки и нос едкой болью, бросил с презрением:
- По ошибке? Вша! Труперда деревенская!
Кругом сидел бывалый городской народ. Говорили на своем, непонятном языке, ругались, хвастались подвигами: кражами, драками. Один двенадцатилетний даже за убийство отсиживал.
Антону было страшно и смутно с ними.
Несмотря на то, что хорошо кормили, ласково обращались, учили в школе и в мастерских, большинство обитателей ненавидели работу и ученье.
И в разговорах мечтали об одном: бежать или скорее вернуться к легкому труду, к вольной бесшабашной жизни.
Она шла где-то там, за толстыми каменными стенами реформаториума, шумная, живая, буйная, и сюда, в камеры, как в склеп, долетали только ее слабые отголоски из рассказов вновь прибывающих.
Антону казалось, что все сидящие здесь уже умерли и больше никогда не услышат настоящего голоса жизни.
Его соседом по койке оказался четырнадцатилетний мальчик болезненного вида. По вечерам его трепала лихорадка, и он лежал молча, поблескивая воспаленными глазами. Звали его все "монтером".
В конце второй недели Антон как-то разговорился с ним.
- Гляжу я на тебя, - надломленным голосом сказал монтер, теребя худыми пальцами одеяло, - и дивлюсь. Какой тебя леший сюда занес? Попал, должно, от дурости. Как тебя с такой головой угораздило шкатулку ломать? А?
Антон вспыхнул.
- Да говорю ж тебе, что и не думал я красть. Только в секрете все и дело. А хозяина и принеси в самую минуту. Ну, известное дело, - испужался. Разве его уверишь, что мне его золото ни к чему. Два года ведь жил, мог дотла обчистить, а я копейки не взял. Все дело в штукатулкином секрете.
Антон заволновался и, размахивая руками, стал рассказывать монтеру, как он возился с машинками. Монтер слушал внимательно, впалые щеки порозовели.
- Вон как! - сказал он, - я тоже по этой части шел, при дядьке работал, электромонтерствовал. Хорошо жилось, да компания подкузьмила. То конфеты, то в кину. Так и начал понемножку по квартирам, где с дядькой работали, тырить что придется. А сорвался на часах, что у одного доктора со стола угреб.
- Ты что ж, значит, электричество проводил?
- Всяко бывало. Последнее время мы больше радио устанавливали, - мечтательно ответил монтер.
Антон быстрым движением вцепился ему в руку.
- Радио? - закричал он, - ты радио умеешь делать?
- А что? Ты спятил, что ли? - вырвал руку с недоумением монтер.
Антон смотрел на него, дрожа от волнения и неожиданности.
- Ты и приемники умеешь делать? Настоящие, чтоб слышно было?
- Вот хазина соломенна! - сказал монтер усмехаясь, - а что ж ты думал, все такие святые дурачки, как ты? Я, брат, с усилителями умею работать, - закончил он с гордостью.
- А что для него нужно… для приемника? - почти задохнувшись восторгом, спросил Антон.
Монтер посмотрел на него пристально.
- Да ты никак и вправду рехнулся? Зарядил, как попка… приемник… приемник. Может, здесь хочешь поставить приемник, с Лиговки от шпаны каблограммы с поздравлением получать? Вот стоеросовый! Иди к черту! Я спать буду, - он отвернулся к стене и натянул на нос одеяло.
4
Но на следующее утро Антон снова взялся за соседа.
- Монтер, а монтер!.. А ты слыхал, как оно разговаривает?
- Кто?
- Ну радио.
- Опять ты с радио!.. Ясное дело, слыхал. Москва поет, а тут тебе в трубке как рядом. И пение и музыка. Балалайка здорово шпарит.
Антон шагнул к приятелю. Лицо у него налилось румянцем, и он тихо сказал:
- Монтер… давай делать приемник.
- Здесь? Да ты поди к доктору. Вот орясина! - рассмеялся монтер, но глаза его тоже зажглись странными искрами. - Как ты его сделаешь? Матерьял нужен, деньги нужны.
- Сколько?
- Рублей восемь. Приемник - он чепуху стоит, а трубки сам не сделаешь, покупать надо. Если б на воле, с телефона бы срезал где, а тут не возьмешь.
Антон задумался.
- А хорошо бы сделать. Сидим мы тут как дохлые, только и жизни, что в сад на прогулку. Очертел он, сад этот. От скуки пропадаем. Всего и дела, что воровством хвастают ребята да похабное несут, аж тошнит. А тут бы тебе каждый вечер музыка, поют тоже вот хорошо. У нас в деревне учительша в школе пела, просто как иволга.
- Да что ты прилип, как банный лист. Я сделать не прочь. Достань деньги, сделаю, - и монтер раздраженно отошел.
Эту ночь Антон не спал. Вертелся на койке и томительно думал. Под утро уже лукаво улыбнулся и уснул.
Перед обедом, по выходе из мастерской, он торжественно показал монтеру пустую консервную коробку, привязанную на веревке к короткой палке. На коробку была наклеена бумага, а по ней крупно выведено: "Граждане, положите сколько можете, для заключенных детей на радиоприемник".
- Что ж ты с этим делать хочешь? С луны деньги удить? - засмеялся монтер.
Антон молча подтащил его к окну, выходившему на улицу.
- Буду спускать в форточку, как кто идет. Двое обругаются, третий даст.
- Вот черт, - хмыкнул монтер, - и придумал же! Орясина орясиной, а обмозговал. Пробуй!
Коробка скользнула в форточку и сползла вниз к носу какого-то прохожего. Наступила тишина, шаги оборвались, и вдруг послышалась крепкая ругань.
- Не выйдет, - сказал монтер, сразу угаснув, - брось!
- Говорю, выйдет! Вот еще кто-то идет.
Снова закачалась коробка. После тишины с улицы донесся женский смех и голос: тащите.
Коробка взвилась. На дне ее лежал двугривенный.
- Я тебе говорил, что есть люди на свете, - убежденно сказал Антон.
Пять дней Антон и монтер проводили свободное от занятий время у окна, вылавливая пожертвования. Дело шло с переменным успехом.
Опять многие ругались, какой-то прохожий даже оборвал коробку и пришлось привязывать другую, но все же под конец собралось четыре рубля тридцать копеек.
Мало-помалу другие обитатели реформаториума тоже ввязались в Антонову затею, сперва с насмешками и руганью, но понемногу интерес к говорящей музыке, о которой многие слыхали впервые, затянул их всерьез.
У коробки установились дежурства.
Вечерами ребята собирались у койки монтера и, сопя от напряжения, слушали спутанные объяснения мальчика и разглядывали неуклюжие чертежики схем, нахимиченные карандашом на лоскутах бумаги.
Жесткоглазый парнишка Судков, привыкший главенствовать над всеми, хотел было отобрать собранные деньги, но ребята подняли бузу и пригрозили, что накроют всем гуртом и забьют до смерти.
Затея Антона привлекала все новых и новых сторонников.
- Конечно, здорово! - говорили ребята, - все одно вечером слоны слоняем, сами себе надоели, а тут такая штука - и поет тебе, и играет.
- Вот семь целковых наберем, тогда попрошу заведующего, чтоб купили все нужное, и в мастерской сработаем как игрушечку, - разъяснял монтер.
На следующее утро коробка, спущенная дежурным в третий раз, очень долго висела неподвижно. Дежурный решил, что прохожий не заметил, и потянул, но услыхал окрик:
- Погоди. - Немного спустя он услышал: - Подымай!
В поднятой коробке оказалась записка. Все сбежались и стали разворачивать листок, затаив дыхание.
"Мальчата! Я инженер, работаю по радио. Рад счастливой встрече. Вы умеете сделать приемник? Может, нужно помочь? Пишите".
- Стой, братишки! Давай карандаш, сейчас я ему все досконально насчет техники, - засуетился монтер.
Он быстро начиркал ответ: "Товарищ енжинер. Приемник умеем делать, толька нет дениг штоб усилитель, без его плоха слышный. Памагите".
Коробка вернулась с запиской: "Ждите завтра оклика".
- Вот это подвезло, - сказал довольно монтер, - инженер, - он собаку съел, он во что сделать может.
Но наутро все стояли у окошка, ждали, а оклика не дождались. На занятия пошли мрачные и подавленные. Сообразили, что инженер надул, и проклинали его на все лады.
Среди работы дверь мастерской открылась и на пороге появился заведующий, а за ним какой-то неизвестный рыжеватый высокий человек в сером пальто.
Заведующий оглядел мастерскую и сказал:
- Антон Заровняев, Василий Ключарев, подойдите сюда!
Антон и монтер подошли, недоумевая.
- Вы почему ничего не сказали мне, что затеяли делать радиоприемник? Почему вы занимаетесь попрошайничеством? - строго спросил заведующий, но под усами его забегала лукаво-добрая усмешка.
Антон и монтер стояли повеся головы. Было ясно, что инженер не только надул их, но еще и нажаловался.
- Нужно было сказать сразу, - продолжал заведующий, - я бы разрешил вам и дал бы материал.
Антон и монтер молчали.
- Ну, ничего. Не вешайте головы. Вот товарищ Татаринов решил заняться с вами.
Человек в сером пальто поздоровался с мальчиками за руку.