Было тихо; во всем чувствовалась умиротворенность, будто твоя усталость передалась всему вокруг. Косилка тоже перестала стрекотать, но трактор еще продолжал урчать где-то на малых оборотах.
- Ну, Андрюха, когда же будешь нас агитировать? - спросил Авданя, нарочно сбавляя шаг, чтобы идти со мной рядом.
- А я считаю, что уже сагитировал.
- И то, языком-то всяк может. Вон твой дружок, бывший наш председатель Володька Полунин, как разведет лясы, что тебе соловей, заслушаешься. А ты с косой к нам пришел. Оно конечно, так-то агитировать доходчивее получается. - Евдоким Кузьмич поддернул сползшие штаны и, оживившись, продолжал: - Скажите ведь, сколько я этих агитаторов за свою жизнь видел! Тьма-тьмущая! Во! Не даст господь бог соврать… - Авданя перекрестился и заговорил еще торопливее: - Сейчас-то свои пошли… на трудовые копеечки, можно сказать, выучили. А бывало, все из района приезжали. Как начинается какая кампания, так, глядь, является уполномоченный и ну агитировать… Раз, помню, это вскоре после войны было… Явился на ферму агитатор по надою. Я рядом был, на конюшне. Вижу такое дело - пришел послушать. Я страсть как люблю, когда агитируют. Да… Явился в шляпе, в драповом пальто с председателем, - одним словом, все как положено. А бабы как раз коров доють. "Плохо, говорит, у вас, товарищи колхозницы, с надоем!" А Таня Виляла - она и теперь баба озорная, а тогда и вовсе, помоложе была. Выступила она вперед, да и отвечает: "Мы бы рады, отвечает, только наши коровы больше дать не могут". - "А почему другие больше получают?" - спрашивает тот. "У наших коров, - отвечает Таня, - только по четыре соска. И сколько их ни дергай - больше не надоишь". - "А зачем же в таком случае, - говорит агитатор, - вы держите дефективных коров? Надо таких коров выбраковывать из стада. Вон в Сандырях, к примеру…" - "А сколько же у сандыревеких-то коров сосков?" - спрашивает тогда Таня. Тот важно так подумал, откашлялся и говорит: "Гм! Во всех передовых хозяйствах, говорит, коровы имеют по шесть сосков…" Ох, ну и смеху было! Не верите - у меня портки чуть не свалились наземь, до того ржал!.. А теперь свои агитаторы пошли… - заключил Авданя. - И тоже по бумажке говорить норовят…
III
Посмеиваясь над незатейливыми рассказами дяди Авдани, мы незаметно дошли до полевого стана. У самого ключа, в низине, горел костер. Повариха бабка Лукерья, старуха лет семидесяти, в фартуке, в старой, линялой кофте, босоногая, снимала чугунок с подставки. Девушки, хихикая, умывались у родника.
- Девки, хватит вам! Идите ужинать! - звала их Лукерья.
- А нас-то кормить будешь, тетя Луш? - Авданя приставил косу к свежесметанному стожку сена и подошел к костру.
Лукерья отставила чугунок, подула на обожженные руки.
- Вам, мужикам, снизу - погуще.
Ослепив всех фарами, подъехал к костру трактор. Огромнейшее - в человеческий рост - ребристое колесо появилось из темноты, покатилось, покатилось и встало. Фары погасли. Трактор пофыркал немного на холостых оборотах и заглох. Подминая кирзовыми сапогами жесткую траву, к костру подошел тракторист. На тракторе работал Назарка - старший сын нашего колхозного бухгалтера Петра Никодимыча. У бухгалтера много детей, и все они очень красивые: чернобровые, большеглазые. И Назарка красивый парень. Он недавно демобилизовался из армии. У него не успели еще отрасти волосы на голове, и он их зачесывает под модных героев итальянского кино. Он донашивает солдатские галифе, но вместо гимнастерки на нем уже яркая клетчатая ковбойка. Не простая ковбойка, а с короткими рукавами, узкая, так что ее можно, не забирая, носить поверх брюк.
- Ну, девчата, чудо! Что мы сейчас со Сливой видели! - сказал Назарка, подходя к ручью, возле которого мылись девушки.
- Клад нашел, что ль?
- Нет, хуже: русалку видели.
- Брось сочинять-то! - отозвалась от родника Света Коноплина. - Ты своей Верке сказки рассказывай. Соскучилась небось.
Девушки захихикали. Все знают, что Вера Хапрова, дочь Тани Вилялы, сохнет по Назарке. Не одна она сохнет, и другие девушки вздыхают при виде тракториста. Но, как я успел заметить, Назарка равнодушен к этому. У него с детства страсть к машинам. Он большой выдумщик. Нет такого прибора в моем физическом кабинете, который он в свое время не поломал бы, разбирая и собирая. Теперь я часто вижу его возле кузни. Они с Вирдюком вечно над чем-нибудь мудрят.
- Не верите? А ну, Слива, подтверди! - Назарка перестал намыливать руки и требовательно посмотрел на прицепщика, стоявшего в стороне.
- Точно, девчата… - сказал подросток, стараясь казаться как можно солиднее.
- И ты видел, Слива?
- А то как же.
Девушки умывались. Вода в ключе была холодная; всякий раз, когда Света плескала воду себе на шею и плечи, она чуть слышно охала и задорно трясла головой.
- Ну, раз Слива подтверждает, тогда рассказывай. Ох ты, холодно-то как!
- Вот, верите, только сейчас было… - начал Назарка. - Стали мы отцеплять сенокосилку, вдруг слышу, будто что-то плеснулось в ручье за осокой. Взглянул, стоит что-то белое…
- Ври уж! - вытирая лицо полотенцем, Светлана посмотрела на Назарку блестящими в отраженьях костра глазами.
- Честное комсомольское! Слива, подтверди!
- Точно, Света.
- Хочешь, Светик, пойдем вместе посмотрим! - горячо продолжал Назарка. - Куст осоки, а из-за него, вижу, белеет. Сначала голова поднимается, потом выше, выше, и уже грудь видна и все такое… Говорит: "Назарка!.. Иди купаться со мной. Я тебя поцелую…" Я ключом стукнул. Сгинь! - говорю. А она как засмеется, захохочет да руками по воде зашлепает. Я задрожал весь.
Света уткнулась лицом в полотенце и затряслась от хохота.
Назарка помолчал.
- А ну, Слива…
- Точно, так и сказала: "Иди, я тебя поцелую".
- Да, я задрожал весь, - повторил Назарка. - Не растерялся - и разом к трактору. Включил фары, и красоточка сразу смоталась. Только вода в том месте заходила кругами.
- Чего ж ты испугался? Покупался бы с ней… - сказала Светлана мягко, и я догадался, что они вели понятный только им двоим разговор.
- Ну ее! Холодная она… - отозвался Назарка.
- Страх-то какой! Мы теперь всю ночь не заснем - будет мерещиться! - удивлялись девушки.
- Эй, девки! Бросьте вы лясы Назаркины слухать! Ужин готов! - звала бабка Лукерья, громыхая алюминиевыми мисками.
IV
Умывшись, девушки отходили от родника к костру. Неподалеку стояла телега, на которой приехали косцы, а рядом разваленная копешка сена. Девушки присаживались к копешке; Лукерья черпала деревянной ложкой кашу из чугунка и подавала каждому миску. При этом она непременно что-нибудь приговаривала. "Это Ирочке-милочке, - говорила она. - А это Светику-семицветику"…
Потом получили ужин и мы, косцы. На некоторое время стало тихо. Только и слышалось дружное позвякивание ложек о края мисок да тяжелое дыхание натрудившихся за день людей.
Поднялась луна. Широкие светлые полосы пролегли по полям. А тут, в низине у родника, было сыро и сумеречно.
Поев, девушки относили пустые миски к костру и, зябко поводя плечами, возвращались; садясь, жались друг к дружке.
Вдруг неподалеку, у ручья, раздался пронзительный крик, и не успело погаснуть эхо, как что-то там зашумело, захлопало крыльями.
Все насторожились.
- Это, Назарка, тебя русалка кличет, - пошутил дядя Авданя.
- Кстись ты, Авданюшка! На ночь-то глядючи про нечистую силу вспомнил! - Лукерья перекрестилась.
- Цапля небось, - сказал я, чтоб разговор о нечистой силе не зашел слишком далеко: после ужина мне наконец хотелось начать беседу.
- Нет, цапля кричит жалобно. Это не ее крик. Это непременно нечистый, - настаивал Авданя.
- А ну как и вправду русалка? - встрепенулась Света. - Тут, у Денежного, все может быть.
- Да-а… местечко тут!.. - подхватил Авданя. - И как ему не быть в Денежном, нечистому-то! Ведь, почитай, одного золота спрятано тут более тыщи пудов. А этих самых бриллиантов и всякого там жемчуга и никто не считал.
- Тогда чего ж наши мужики не откопали клад? - опросил Назарка. - Миром взялись бы и…
- Пробовали… - Дядя Авданя погладил усы и многозначительно замолк.
- И вы, дядь? - подала голос Света.
- Как же! И я копался. Уж женатым был. Вот приехали мы раз сюда с дедом Евсеем. Старик он был забавный. Здоровенный, в гренадерах служил. А трусоват под старость стал. Наступила ночь… Ты помнишь его, Лукерья, Евсея-то?
- А то как же!
- Ну вот, наступила ночь. Луна еще не взошла. Только начали мы копать - глядим, от Затворного полем к Денежному катит катафалка. Белые лошади в мыле, храпят. Из-под колес повозки - искры огненные. А на колеснице гроб…
- Э-э, читали! - сказал Назарка. - Сколько их было, этих сказок про заколдованное место!
- Помолчал бы, старый! - уговаривала Лукерья Авданю. - Дети ведь…
Однако Авданя не послушался увещеваний поварихи. Завернув самокрутку, он привалился спиной к колесу телеги и ну сочинять всякие небылицы про Денежный. Василий Кочергин поддакивал ему. Девушки, затаившись, слушали. Только один Назарка изредка возражал, перебивая Авданю короткими и ехидными репликами: "Брось заливать, дядя Авдань!" или: "Во! Похлеще Жюль Верна!" Однако Евдоким Кузьмич не обращал внимания на его наскоки. Уж раз начал Авданя свои байки, его ничем не остановишь. Он любого оратора, даже самого Цицерона, заговорит.
"Ну вот, - подумал я, - значит, все, никакой политбеседы провести не удастся. Две недели, а то и больше не было беседы. Столько событий, столько нового в мире, а тут - всякие байки про огненные колесницы и прочую чепуху!"
Поначалу я растерялся, а потом решил пойти на хитрость.
- А ведь я тоже искал клад! - сказал я.
- Уж будя вам! Так и искали?! - усомнилась Лукерья.
- Не я, а дед Андрей. Но я был при этом.
- А-а! Максимыч-то, выходит, тоже искал! - оживился Авданя. - И ведь ни разу не проговорился! Скрытный был мужик!
И не успел Авданя присочинить что-либо о моем дедушке, как я сам начал рассказывать. Должен признаться, что рассказываю я интереснее, чем пишу. Только заговорил я, вижу, все отвернулись от Авдани и придвинулись ко мне. А на крестного моего никто и внимания не обращает. "Эка, думаю, перехитрил я тебя, крестный!" Думаю, расскажу сейчас "для затравки" про то, как дед клад искал, а там дальше - больше, перейду и к беседе по планчику.
V
- …Было мне лет десять, а может, и того меньше, - начал я. - Однажды за ужином дед и говорит: "Ешь быстро, Андрюшка, и сразу спать ложись. Завтра чуть свет разбужу. Поедешь со мной пахать к Денежному". Я удивился, поскольку знал - у нас в Денежном не было своего надела. А тут "пахать"! Однако спросить у деда побоялся. И лишь когда он ушел в сарай спать, я спросил о наделе у матери. "Дедушка выменял надел у дяди Ефрема", - сказала она.
Наутро меня разбудили затемно. Возле сарая стояла уже запряженная повозка. Я наскоро выпил кружку молока и забрался в телегу. На телеге сошниками вверх лежала соха. Я уселся в задок, рядом со жбаном для воды; тут же, на вязанке сена, белел узелок с едой. Едва повозка тронулась, как я заметил, что сижу на чем-то жестком. Посмотрел, под вязкой сена лежат лом и лопата. Помню, меня очень удивило это. Соха - это понятно, а к чему лом и лопата? Я спросил у деда. "Сиди себе и сопи в две ноздри!" - огрызнулся дед. Больше всю дорогу я не пытался с ним заговорить.
А дорога была дальняя: через все село, через все наши липяговские поля, к самому что ни есть Ясновому. Это теперь, на машине, оно кажется, будто близко. А на телеге-то тряслись чуть ли не весь день. Кочки проехали, потом в гору поднялись. Села кругом видны, Куликовский столб вдали… Все для меня ново, все интересно…
Ну, доехали. Отыскали Ефремкин надел. Полоска была узенькая; одним концом упиралась она в ясновскую дорогу, а другим выходила к самому бугру над родником, к Денежному. Земля давно не пахана, не удобрена. Куда ни глянь - тощенький хвощ и реденькие кустики осота. Тишина. Простор. Мне понравилось тут, хотя и в ту пору я уже слышал всякие истории про Денежный.
Дед распряг кобылку, стреножил ее и отпустил на все четыре стороны. Потом велел мне взять жбан, и мы пошли к роднику. Спускаясь под гору, в лог, дед все время что-то мурлыкал себе под нос. Подойдя к колодцу, он сначала отвесил поклон часовенке. Потом, присев на колени, открыл крышку над колодцем, набрал воды в жбан. Он отпил несколько глотков, дал и мне попить. А потом и говорит: "Ну иди!" А сам остался. Поднимаясь в гору, я незаметно наблюдал за дедом. Оставшись один, дед осмотрелся, опасаясь, наверно, как бы кто не увидел его, и начал "обнюхивать" Денежный. Как лиса мышкует, так и он. Каждую канавку, каждый дубовый кустик осматривал. Бугорок попался - он тормошит его ногой; поковыряет-поковыряет, потом нагнется и примется разгребать землю руками. Весь день дед вел себя как-то странно. То запряжет кобылку и примется пахать, то вдруг бросит соху на полборозде и побежит опять к логу. До вечера куска хлеба в рот не брал.
Наконец наступила ночь. Дед постлал под повозкой полушубок, уложил меня. А сам взял с телеги лом, лопату - и к Денежному.
- Ох уж эти мужики! - вздохнула Лукерья. - Все бы им легкой наживы!..
- Обожди, Лукерья! - перебил старушечьи вздохи Авданя: крестному не терпелось дослушать мой рассказ.
- Ребята, они ведь какой народ? Любопытный, - продолжал я. - Едва дед скрылся, я выпорхнул из-под телеги - и к логу. Вижу, внизу перед часовенкой стоит на коленях дед и кладет земные поклоны богородице. Он за стол садился не крестясь, а тут перед часовней лоб о землю бьет! Видать, очень уж хотелось ему вымолить клад. Вот он встал, полез вверх, на бугор. Отошел сажен пятьдесят от родника, перекрестился и принялся копать землю… Земля тут на горе суглинистая, тяжелая. Дед расковырял ломом дернину и давай орудовать лопатой. Старик он был крепкий. Очень скоро выкопал яму чуть ли не в рост. Из-за выброшенной земли его совсем не видно, только мелькала лопата и слышались глухие удары ее лезвия о стенки ямы… Ночь была темная, безлунная. Мне жутко стало… А что, если сейчас явится какая-нибудь ведьма или прилетит огненноклювая птица?! Хотелось плакать. Побежал было к яме, но вернулся. Я знал: дед был суров. У него за столом лишний раз не повернешься - так ударит ложкой, что неделю будешь ходить с синяком на лбу. Помешать ему я не решился. Весь дрожа от страха, вернулся к телеге, забился с головой в полушубок и вскоре заснул.
…Проснулся я от страшного топота. Кто-то бежал из лога. Выглянул из-под телеги - вижу, дед. Без лопаты, без шапки, волосы дыбом. Растреножил кобылку, запряг; меня вместе с полушубком затолкал в телегу - и ну погонять! Даже соху впопыхах позабыл. Я с испугу заплакал. Дед на меня никакого внимания! Знай свое - погоняет кобылку, и все крестится, и все твердит: "Прости, богородица! Заступись, святая дева!" Громыхает, подпрыгивает телега. Окрест на десять верст слышно. Дорога тогда шла левее, почти по-над логом. Стали мы спускаться в Кочки; уже и светать будто начало… Вижу, навстречу человек с лопатой. "Дядя Андрей, подвези!" Поравнялся с нами, признали его. Это Прохор Рябой… Дед осадил лошадь. Тот сел. И как только сел в телегу, так сразу же перекрестился и говорит: "Крестная сила с нами! Копал я у Денежного, говорит, глубоченную яму выкопал. Уж что-то звенело там, под ногами. Вдруг слышу, как кто-то рядом чихнул. Прислушался - тук, тук! Затаился, слышу: кто-то стучит из земли. Я креститься: думал, почудилось. Ан нет, не перестает. Такая меня оторопь взяла. Схватил я лопату, и почем ноги держат!.."
"Так, значит, это ты стучал?" - спросил дед.
"Нет, я копал… - отозвался Прохор. - Стучал кто-то рядом…"
Дед ничего не ответил. Знаю только, что больше он уже никогда не искал клада. А вскоре начались разговоры про "коммушло", стало не до этого.
VI
- Эх, мужики-мужики! - сокрушенно проговорил Назарка. - В одиночку копались! Оно понятно - единоличники! Теперь иное дело. Надо взяться колхозом и расковырять весь лог. Небось быстро нашли бы!
- И что ты с этим кладом бы сделал? - спросил я.
- С золотом? Ха! Золоту всегда найдется место. - Назарка вылизал ложку и отставил миску на брезент, разостланный на траве вместо скатерти.
- Чужим добром не будешь богат, - сказала Лукерья. - Сколько в старину бывало всяких любителей разбогатеть за чужой счет. И конокрады были, и взломщики, и воры - купцов грабили… А бедность так и оставалась. Разбогатеть можно только трудом…
Назарка свистнул.
- Эвон! Куда махнула, тетя Луш! - сказал он. - Я ведь говорил, чтобы найти клад и обратить его на пользу всех, колхоза то есть. Построить фермы хорошие, тракторов, машин разных накупить.
- И к колхозу это относится! - поддержал я бабку Лукерью.
И незаметно, слово за слово, повел разговор на тему задуманной беседы. Про моральный облик людей будущего общества говорил, про нас самих, про свою артель.
Все слушают меня, не перебивая.
- А ведь верно! - говорит наконец Авданя. - Про богатство-то! Вот, помню, был у нас в председателях Тишка-огородник. Ух, как он мечтал, чтоб колхоз разбогател! Из кожи лез. Распахал он все луга - луком, морквой засеял. А ходить за огородом некому. Так все и позаросло травой. Тогда он стал лес колхозный продавать на сторону. Вали, круши - лишь бы деньги были. И что ж? Ни леса, ни денег…
- У нас и повыше Тишки были шишки! - отозвалась от костра бабка Луша. - Тоже так умом своим раскидывали - если, мол, одну и ту же корову поставить на весы трижды, то и мяса втрое станет больше. Ан что же вышло? Худо вышло…
Во время этого разговора из темноты появилась Вера. Она была с полотенцем на плече, с распущенными волосами. Короткий сарафан, мокрый от росы, прилип к ее ладным, округлым бедрам. Она, видно, не ожидала, что у костра так много народу. Застеснявшись, девушка попросила у Лукерьи ужин и сторонкой-сторонкой прошла к стожку, возле которого мы сидели. Прислонилась к стожку и стала есть.
- Ты где пропадала, Вера? - спросил я ее.
- А купалась…
- Вот и явилась твоя русалка, Назар, - сказал Авданя, толкнув Назарку в бок.
Назарка ничего не ответил, встал, потянулся и, пройдя к костру, стал тормошить его палкой. Вверх, в темноту летели искры. Костер догорал. Звездный полог, распростертый над нами, обозначился ярче, зримее: черные увалы горбатых склонов, закрытые кое-где туманной дымкой, как бы отодвинулись, отошли вдаль. Зато явственнее стали проступать звуки - ранее глухие, убаюкивающие, они стали вдруг осязаемо близкими, тревожными. Неподалеку от луга, во ржи, призывно кричал перепел: "Спать пора! Спать пора!" Над самым увалом Денежного в низкорослых дубках талдычил коростель: "дыр-дыр! дыр-дыр!"
Вдруг Назарка отошел от костра и, остановившись перед прицепщиком, сказал:
- Пошли, Слива!
- Это куда? - лениво отозвался подросток.
- Не хотят всем миром - мы вдвоем с тобой отроем клад! Поставим к трактору лопату, весь Денежный за ночь перевернем вверх потрохами!
Слива зевнул, потянулся. Видно по всему, идти никуда ему не хотелось.
- Оставь ты парня в покое! - заворчала Лукерья. - Ищи один, если тебе лихоманка не дает покоя. Иль не слыхал, сколькие мужики до тебя искали?!
- Баба Луша! Мы же на новом этапе, так сказать. Применяя передовую технику, - шутил Назарка.