- Делать ему нечего, вот он книжные садки и устраивает!
- В таком случае разрешите мне ограбить вашу библиотеку!.. - решительно заявил я.
- Да сделайте одолжение! - воскликнул Лазо. - Пожалуйста. Хоть всю берите!..
- И хорошо бы сделали! - заметила Нина Павловна.
После чая, несмотря на приставания хозяина идти смотреть с ним какое-то необыкновенное симментальское страшилище - быка и лошадей, я отправился в кабинет и занялся библиотекой. Лазо развалился на диване, курил и говорил без умолку. Анекдоты, смех, разные воспоминания, топанье от восторга ногами - все беспрерывно чередовалось у этого двуногого Нарзана. Я подавал реплики иногда невпопад, и это заставило Лазо изощряться на мой счет в остроумии и хохотать еще больше.
Просмотр занял часа два; отобрать пришлось всего около полусотни книг - все остальное было частью прострелено, частью изорвано и вообще находилось в самом невозможном виде. К концу моей работы к нам присоединилась и Нина Павловна.
- Вот безобразник!.. вот безобразник!!. - несколько раз произнесла она, видя, что снятая мною с полки книга оказывалась простреленной, и я, качнув головой, ставил ее обратно.
- Мамочка, не осуждай и не осуждена будешь!.. Ведь это же у меня наследственное!.. - восклицал Лазо. - Нельзя против наследственности протестовать! И рад бы не стрелять, но не могу, понимаете, не могу - тянет. Святоотеческие предания!.. Ведь я же охотник: вот она, подлая, лежит, а мне уже кажется, что летит!..
- Молчи, молчи!..
- Вот эти бы книги я у вас приобрел?.. - сказал я, указывая на отобранные мною.
- Только и всего? - удивился Лазо. - Голубчик, возьмите их все!
- А вправду, возьмите все?.. - поддержала хозяйка.
- Да зачем? - возразил я.
- Нет, в самом деле? Шутки в сторону: на кой черт они мне?
- Правда, правда!.. - опять вмешалась Нина Павловна.
- Забирайте все, ей-Богу! Только место они у меня занимают. Пыль от них разводится, блохи!..
- Ну, уж блохи-то от твоих собак, положим!.. - заметила Нина Павловна.
- Нет, мамочка, от книг, ей-Богу от книг!.. - возопил Лазо. - Как только в руки возьмешь ее, так по тебе блохи сейчас и запрыгают! Берите, дорогой мой, - от чистого сердца отдаю, с блохами: разводите их на здоровье в Питере!
Едва мне удалось отговориться от настояний обоих хозяев; излишне упоминать, что о какой-либо плате не было допущено и речи.
После веселого завтрака, о котором человек, находившийся по соседству, непременно подумал бы, что в нем участвует по меньшей мере десяток горластых хохотунов, я хотел проститься с милыми хозяевами и ехать дальше, но и это оказалось невозможным. Лазо зажал себе уши - кстати сказать, крохотные и плотно прижатые к голове, затопал и закричал, чтобы я об этом и не думал. Энергично запротестовала и Нина Павловна, и было решено, что свободу я получу только на следующее утро.
День промелькнул незаметно. Лазо водил меня на конюшни и к симментальскому быку, действительно чудовищу, познакомил меня с десятком Жозефин и Цезарей - собак всяких охотничьих пород, обошли мы фруктовый сад и старинный тенистый парк, сыграли в шахматы, причем Лазо совершенно не давал думать, и каждая партия наша, на манер поддавков, длилась не более пяти минут.
Лазо не оставлял меня одного ни на минуту, и, даже когда я заглянул в место уединения, он ждал меня, как конвойный арестанта, у двери.
На полочке этого учреждения лежала половина какой-то книги: от другой уцелели только мелкие обрывки от корешка. Я взглянул на заголовок, имевшийся над каждой страницей, и увидал, что то был роман когда-то очень модного Шпильгагена - "О чем щебетала ласточка".
- Послушайте, греховодник вы эдакий, это что же такое? - спросил я, выходя к Лазо с остатками творения Шпильгагена в руке.
- Как что - книга. "О чем щебетала ласточка"!
- Да где же она у вас щебечет-то?
Лазо с хохотом принялся колотить себя кулаком в грудь.
- Драгоценнейший, я люблю почитать, ей-Богу! Но ведь умственные занятия уединения требуют, тишины! Только здесь и возможно, так сказать, насладиться!
Лазо держался за бока от смеха.
Мы прошли на веранду и расположились в плетеных креслах около Нины Павловны, вышивавшей цветными шелками какую-то бесконечную серую полосу.
Дормидонт без всякого приказа поставил между мной и своим барином легкий столик, и на нем появилась бутылка белого вина и гравированные стаканчики тончайшего стекла.
- Кваску после путешествия? - предложил Лазо, наполняя стаканчики. - В жару незаменимая вещь - от солнечного удара предохраняет!
- Расскажите нам что-нибудь из ваших приключений? - попросила хозяйка. - Наверное, у вас много приключений было?
- Особенного ничего не случалось, - ответил я, - а встречи, действительно, были любопытные!.. - И я рассказал о некоторых из своих поездок.
Хозяева слушали с большим интересом. Особенное впечатление на увлекающегося Лазо произвело описание сожжения книг целыми бельевыми корзинами.
- Вот свиньи?!. - воскликнул он. - Серьезно, это же безобразие, как мало ценят у нас культурные сокровища!
- Миша, ты бы помолчал?.. - обратилась к нему Нина Павловна.
Лазо сделал было большущие глаза, но, видимо, вспомнил про свою садку книг и залился смехом.
Я заговорил о дальнейшей поездке; выполнять программу Прова Ивановича уже не приходилось, и надо было составить новую.
- Я знаю, к кому тебя направить!.. - закричал Лазо.
- Миша, ты уже на "ты" перешел?.. - остановила его Нина Павловна.
- Мамочка, это у меня сорвалось: полет души, вы, женщины, этого не понимаете! Иначе нельзя! Мы с вами на брудершафт должны выпить! На "вы" всего не выскажешь! "Вы", например, и "свинья" - не идет, не подходит?!.
- Миша?!.
- Мамочка, да ведь это же я к нему не отношу, я вообще говорю, философствую!!.
Он наполнил мой стакан вином, вскочил и подал мне. Нина Павловна сложила на своем шитье ручки и, виновато улыбаясь, глядела на нас.
Брудершафтов я не люблю, но отказаться значило обидеть хозяина. Я продел свою руку под галантно подставленный мне локоть Лазо, и стаканы опрокинулись над нашими ртами. Мы сочно поцеловались.
- Психопат!.. - отчеканил Лазо, уставясь на меня.
- Дубина! - от души вырвалось у меня, и мы оба захохотали: ритуал брудершафта был соблюден полностью. Лазо впал в совершенный восторг.
- Дормидошка, шампанского!!. - заорал он, топая ногами и ероша на себе волосы.
- Миша, Миша?! - слабо слышался среди гама и крика протест Нины Павловны, но Миша уже превратился в коня, закусившего удила.
- И я с тобой вместе поеду! - кричал он. - Мамочка, ты не будешь в претензии, что я тебя на два-три дня одну оставлю?
- Поезжай, пожалуйста!.. очень рада за тебя буду!
- Ведь его никак нельзя отпустить одного: ты же блаженный! Вместе сокровища спасать будем! Черт возьми, ведь, серьезно, безобразие кругом!
В темный потолок щелкнула пробка от шампанского, Дормидонт налил его в наши стаканы, поставил бутылку и удалился.
- Ваше блаженство, пожалуйте?.. - вопил Лазо, тыча мне в руку шампанское. - За твое здоровье! За нашу дружбу! За здоровье главнокомандующего!!. Урра!
Лазо хохотал и пил.
- Мамочка, а ты что же? И ты должна выпить за Сергея Рудольфовича!
Нина Павловна чокнулась со мной стаканом мужа и отпила половину.
- Весь, весь надо!.. - запротестовал Лазо. - Иначе наша дружба непрочна будет!
Нина Павловна исполнила требование мужа, и он уселся на свое место.
- Господа, теперь серьезно поговорить надо: нельзя же в самом деле все ржать! - сказал Лазо таким тоном, как будто именно мы с Ниной Павловной были виновниками криков и хохота, разносившихся по всему саду.
- Мамочка, ты у меня министр, как думаешь, к кому нам с ним ехать? Во-первых, к баронессе…
- Во-первых, узнай - желает ли Сергей Рудольфович твоего общества?
- Помилуйте? - возразил я. - Я очень рад буду, если Михаил Дмитриевич со мной поедет!
- Ну разумеется! Значит, сперва к баронессе!
- По-моему, не так, Миша: завтра день св. Филиппа, именинник Филипп Савельевич; вот бы к нему вы прямо и проехали!
Лазо треснул себя ладонью по лбу.
- Идея! - вскрикнул он, - какими там растягаями угостят, как у Тестова в Москве! А наливка?!
- А найдем ли мы у него что-нибудь, кроме наливок? - осторожно осведомился я: у меня зашевелилось предчувствие, что Лазо превратит мою поездку в развеселый пикник по всем уездным именинникам.
- Найдем. Все что угодно найдем - от наливки до портрета Сократа! Ученейший человек, магистр географии и каланча, ей-Богу!
- Миша, неправда!!. - перебила его Нина Павловна. - Это наш уездный почтмейстер! У него есть кое-что, что заинтересует вас: он, или жена его, наследство несколько лет тому назад получили…
На веранде начали накрывать на стол: был уже шестой час.
За обедом стояли гвалт и хохот: мой новый друг пустился в повествование о местных помещиках. Он знал про всех самую подноготную, и рассказы его были фейерверком остроумия.
- Миша, ты старая салопница!!! - несколько раз восклицала Нина Павловна, смеясь вместе с нами.
- А что за тип ваш почтмейстер? - осведомился я.
- Филипп Савельевич? Господи, какая серость с твоей стороны! - возопил Лазо. - Во-первых, жердь; мы с тобой плебеи, от обезьяны происходим, а он происхождения высокого - от жирафы и унтер-офицера. В молодости был танцмейстером в Орле. Танцевал хорошо, но жена танцевала с предводителем еще лучше…
- Миша, вздор!!.
- Мамочка, не лгу, ей-Богу правда! Затем сломал одну из своих макарон - ногу, хотел я сказать, и по протекции персоны попал на службу на почту. Через пять лет достиг степеней высших: получил геморрой и должность почтмейстера. Но - горе! чина не имел! "Бесчинный почтмейстер", ведь это же землетрясение! А чтобы чин получить - экзамен пожалуйте сдать, иначе нельзя! Поехал я однажды в город - там я всегда в номерах у него останавливаюсь. Номера у него при конной почте самые лучшие, и клопы во всем городе самые малюсенькие! И вижу, два воза на дворе нагружаются: мешки с мукою на них кладут, куда с овсом, масла кадушку, яйца, куры, живые гуси… И Филипп Савельевич тут же высится, как с каланчи обозревает.
- Куда это, спрашиваю, Ноев ковчег собираете, почтеннейший?
- К экзамену готовлюсь!.. - отвечает. - Экзамен у меня завтра в уездном училище!
- Масло да гуси тоже, значит, экзаменоваться едут?
- Вы над гусями не смейтесь!.. - отвечает. - Гуси Рим спасли, а уж нашего брата вот как вывозят! Гусь-то он лучше профессора всякие экзамены выдержит! - Лазо залился смехом. - Зарезал, уморил!!.
- И что же, оправдали гуси его доверие? - спросил я.
- Еще бы! А у нас съезд был дворянский, мы на другой день целой компанией к смотрителю училища! - Жить вам, кричим, или умереть? Выдержал наш Филипп Савельевич экзамен или нет?..
А тот прехитрый старикан, крыса седая, Онуфрий премудрый. Глядит в свои щелочки, посмеивается. - Ну как, отвечает, - умному человеку не выдержать! Выдержал!
- Неужели правда?!.
- Совершеннейшая!
- Все знал?!.
- Что нужно знать - знал!.. и смеется, бестия. Мы "ура"! да всем табором к Филиппу Савельевичу - за здоровье гусей пить! Хохот, крик, шампанского с собой притащили, почту закрыли, такое крамбамбули загнули - на весь город. Почтмейстер сиял, почтмейстер горд был: вся знать сразу в гости к нему собралась!! Почти все ведь учениками его были!
- Сейчас разузнали, как экзамен происходил. Что ни спрашивали - он ни бе, ни ме, ни кукареку: Вену перстом в Сибири искал, Средиземное море с Каспийским спутал! Один из учителей видит, что дело - мат, уж прямо на смех спрашивает: - покажите, где море житейское? Филипп Савельевич и его искать давай! Возил, возил носом по карте в Белое въехал! "Вот оно"! - говорит. Животы надорвали учителя!!.
- Как же смотритель сказал, что он выдержал?
- И выдержал! - закричал, хохоча, Лазо: "что нужно знать - знал!" Житейская премудрость превыше всего! Мудрец, философ! Ах, как я теперь гуся уважаю! Превыше губернатора! Но, кроме шуток, разве не хорошо сделали, что не срезали человека? Не все ли равно миру - будет наш почтмейстер коллежским регистратором или нет? Он ведь не морж, на что ему Белое море? в Вену не собирается! А сколько человек утешил? Год за животики держались! Ведь это же оперетка, мамзель Нитушь! А с ним еще вот какое кипро-ко вышло…
- В нашу дыру ревизор какой-то приехал. К нам и вдруг ревизор - понимаешь ты эту ерунду? Филипп Савельевич, конечно, явился к нему в полном параде, при шпаге, на петличках одна полосочка - титулярный советник ведь теперь, ротмистр! Вошел, бодро, прямо, красота танцмейстер, хоть сейчас "Жизнь за царя" с мазуркой ставь! А назад, за дверь вытанцевал, как курица из ведра: даже волосы на лбу взмокли! Чинуши к нему: - что такое, что случилось? - спрашивают. А тот как потерянный. И шепотком эдак - "кукареку какое-то велел подать!" - Лазо задрыгал ногами от смеха. - А это кукареку - курикулум вите оказалось!!.
- Довольно, довольно!!. - запротестовала Нина Павловна. - Почтмейстер премилый человек, все его очень любят!
- Мамочка, я первый его люблю! - воскликнул Лазо. - Но ведь нельзя же не рассказать правды: Бог правду любит! Ведь меня иначе священник к причастию не допустит?!.
День промелькнул незаметно.
Разумеется, я не забыл заглянуть на чердак и в амбары и, как почти повсюду, наткнулся в них на многое интересное: была там и кое-какая старинная мебель; на чердаке, в небольшом горбатом сундучке отыскались связки писем от времен императрицы Елизаветы, Екатерины II и Александра I. Мыши устроили из них себе гнездо, и добрая треть пачек оказалась обгрызанной, а часть и совершенно превращенной в мелкую труху. Среди безнадежно испорченных связок имелась одна, состоявшая из семи отдельных тетрадок в обертках из плотной синей бумаги и исписанных четким, убористым почерком конца восемнадцатого века. От всех них уцелела - и то в виде бахромы - только верхняя третья часть; на первых листах каждой тетради имелся следующий, крупно написанный титул: - "Приключения и жизнь майора и кавалера Андрея Денисовича Лазо, описанные им для своей фамилии касательно службы при его светлости, князе Потемкине-Таврическом, о злоключениях от Емельки Пугачева, о большом пожаре Москвы и протчем".
Нельзя передать, с каким огорчением и обидой я рассматривал жалкие клочья драгоценного документа. Я даже не сказал ничего своему спутнику - он ответил бы только смехом… Извлечь из записок что-либо, кроме отдельных фраз, было невозможно, и я положил остатки тетрадок обратно в сундучок.
Все уцелевшее от семейного архива было мной и Лазо унесено вниз и там поступило в мое полное обладание. Удовольствие, с каким я принял этот подарок, привело хозяина в восторг.
- Милый, а ты старые сапоги не собираешь? - вопил он на весь дом. - У нас их миллион валяется! Пантофли бабушкины целы: она ими по щекам своих горничных шлепала! Редкость, античная вещь!.. По ночам явления производят: оплеухи около них щелкают!
Ужинали мы на открытом балконе, под звездным небом. Ночь стояла черная. Маяками горели на столе две свечи в круглых стеклянных колпаках на высоких тонких подножках. И казалось, что мы сидим в ладье, а кругом раскидывается темный, беспредельный океан. Где-то на берегу его светился одинокий, желтый огонек - окно людской избы. Балкон висел над двором; внизу паслись лошади. Ни их и ничего вообще видно не было, но чувствовался запах конского пота, доносился хруст травы и фырканье. Раздалось звонкое ржание.
Лазо перегнулся через перила.
- Почему табун до сих пор не гонят? - закричал он во всю силу своих могучих легких.
- Счас погонят!.. - отозвался кто-то со двора. - Вечеряют!.. Антон из городу запоздал.
Хлопнула дверь, послышались торопливые шаги. В бездне внизу зашевелились люди; желтое пятно окна то и дело закрывалось двигавшимися тенями. Выстрелом из пистолета щелкнул в дальнем конце бич. "Готовы!!." - прозвенел совсем юный голос.
- С Богом! - напутствовал Лазо.
Затопотали сотни копыт: волнами и пятнами белой пены всколыхнулась чернота внизу. Гул стал удаляться и таять среди тишины. Безмолвие заворожило мир.
- Как хорошо!.. - тихо проговорила Нина Павловна.
- Ночь с настроением!.. - сказал Лазо, встав со стула и потягиваясь. - Настраивает ко сну!..
Мы разошлись по своим комнатам. А через какие-нибудь четверть часа я вернулся назад и долго сидел один среди темноты и тишины.
В людской погас огонь. Но кому-то, видимо, не спалось, как и мне: внизу сдержанно тренькнула балалайка, потом вполголоса пробренчал нехитрый мотив, и, будто испугавшись своей смелости, смолкла…
- Сколько до города? - спросил я.
- Двадцать верст… - ответил Лазо. - Здесь дорога дрянь, а вот выедем на тракт - покажу тебе, какова эта тройка!..
Давно опустели наши большаки! Широкой стошаговой зеленой полосой искрестили они Русь по разным направлениям, и только изредка встречает теперь глаз на них пешехода, подводу и еще реже обоз… Кое-где в северных губерниях еще стоят у них, потемнелые и покосившиеся, высокие деревянные дома и строения - былые постоялые дворы, но и они пустуют и, ненужные никому, доживают последние дни. В Орловской губернии их уже нет давно.
Ни одно государство в мире не имеет таких дорог, как наши большаки: есть на них, где разминуться хоть двадцати тройкам, есть, где выбрать нераскисшее место в распутицу!