- Ты? - воскликнула Алевтина Павловна, - ах, ты, бессовестный!!
- А примерный муж посвятил нового друга в историю своей женитьбы? - осведомилась Тася.
- А что такое? почему? - удивился Лазо на этот раз совершенно искренно. - Кажется, все хорошо прошло, дай Бог всякому; всю посуду в доме перебили!
- А при разъезде гостей вы что учинили? - настаивала Тася.
Лазо вспомнил что-то и покатился со смеху.
- Пожалуйста, без сплетен, господа!! - закричал он на всю веранду.
Все дружно захохотали, Алевтина Павловна улыбалась, качала головой и грозила Лазо пальцем.
- Нет, уж раз начали, так договаривайте! - вступил я в разговор. - Он, я вижу, утаил от меня какое-то обстоятельство?
- Да разве это обстоятельство, вздор это! - закричал опять Лазо. - Просто я барышню одну проводить хотел! Муху в слона превратили!
- Это ты с мухой-то был! - заявила Алевтина Павловна. - Будь я на месте твоей жены, год бы я тебя после такой штуки на глаза к себе не пустила!
- Что же он натворил такое? - заинтересовался я.
- Да на собственной свадьбе вообразил, что он не на Нине Павловне, а на подружке ее женился; с ней и уезжать решил и в коляску влез! Его вон тащат, а он упирается, бушевать начал, так и укатил с той! Десять верст до самого ее дома откатал; по дороге-то обдуло его, должно быть, опомнился и назад на той же чужой тройке вернулся. Ах, скандалист!!
Лазо хохотал, мотал головой и махал руками.
- Милый, это клевета!! - кричал он, - здесь все ненавидят меня! Факт верен, но он вздор! Пойми душу мою: произошла ошибка, добросовестное заблуждение, за него и закон не карает! Суть в том, что на радостях был выпит всего один лишний стакан шампанского! Это же естественно? Спутать в такие минуты долго ли: все в белом, все в цветах, поэт в душе, крылья ведь иногда растут у человека! Я и взлетел! Жена поняла это - она у меня гений!!
- А плакал кто, ожидая вас? - осведомилась Тася.
- Н-ну?.. - Лазо развел руками. - Все женские программы воздействия на мужей слезы содержат! Но у нас они заняли всего полчаса и затем наступили мир и любовь! Но до чего злопамятны здесь люди? Пятнадцать лет прошло, и все помнят!!
Началась общая перекидка шутками и остротами.
- Господа, гулять идемте! - возгласила Люлю и поднялась со стула.
- "Ночь смотрит тысячами глаз,
Любовь глядит одним!!" -
продекламировала она с видом пророчицы, вытянув в сторону сада правую руку и откинув назад голову.
Ночь еще не стала, но была близка. На темной сини неба наметились бледные искорки звезд. Парк казался первозданным хаосом из черных глыб и скал, нагроможденных друг на друга.
- А разве любовь одноглазая? - скроив глупое лицо, обратился неизвестно к кому Булкин.
- Вероятно, если я могла за тебя замуж выйти! - отозвалась Мися, встав тоже. - Я предлагаю катанье на лодке устроить.
- Великолепно!! - закричал Лазо.
Запротестовал, ссылаясь на сырость, только один Тренк, но Тася смерила его ледяным взглядом, и он с достоинством оправил на себе галстук, умолк и стушевался. Кроме прародительницы, Алевтины Павловны и бесцветной, давно вылинявшей дамы средних лет с подвязанною щекою, все стали спускаться в сад. Мися споткнулась на последней ступеньке, и муж подхватил ее под руку.
- Зачем же это вы спотыкацию, сударыня, учинили? - укоризненно сказал он - Вам на это нет полагации!
- Гитару возьмите!.. фонарики!.. и мантильи надо!.. - раздавалось со всех сторон.
- Фонарики, сударики
Горят себе, горят! -
хрипло запел Лазо.
- Что видели, что слышали-
О том не говорят! -
подхватил тенором Булкин.
Через несколько минут балконные колонны осветились разноцветными огнями: каждому из нас вручили по длинной тонкой палочке, на концах которых качались китайские бумажные фонарики различных величин и форм. Осиянная ими вереница людей втянулась в аллею; из тьмы выступили ряды бочкообразных стволов лип; над нами, словно свод из сталактитов, сплетались сучья; листва казалась оливковой; кое-где под деревьями обозначались скамейки; будто гномы с россыпью огней пробирались куда-то в подземном царстве…
За перекрестком аллея зигзагом сошла вниз; впереди обрисовалась купальня и помост около нее; прижавшись к нему, недвижно спала длинная лодка. В темной глади реки отразились фонари; топот ног и говор вспугнули тишину; две дикие утки, крикнув, взлетели из-под близкого противоположного берега и опустились где-то неподалеку.
Булкин повесил на шест у купальни красный фонарь, растянутый в виде гармонии, затем принялся хлопотать около лодки. Мы разместились в ней и оттолкнулись от пристани. Наши палки с фонариками были воткнуты в особые гнезда в бортах; красные, синие, зеленые и лиловые огни без лучей зазыблились в воздухе и в черной воде кругом; и сверху и снизу глядели фонари и звезды; ночь пришла безлунная. Будто длинные крылья, взмахнули весла; мимо двинулись высокие, как бы углем очерченные, берега.
На корме, облокотясь на руль, сидела Люлю. Лазо с гитарой на коленях полулежал на носу; веслами беззвучно и мерно работал Булкин.
- Душа моя мрачна!.. скорей певец, скорей, вот арфа золотая!! - с пафосом произнесла Люлю.
- Спойте, спойте!! - поддержали другие; говор утих.
Среди глубокого безмолвия на носу прозвенел мягкий, грудной аккорд гитары, за ним второй.
- Булка, начинай! - проронил Лазо. - Я осип что-то немного от чая… - И он опять перебрал струны.
- Тихая, звездная ночь… -
вырвался в высь чистый, что хрусталь, голос Булкина:
- Трепетно светит луна…
Сладки уста красоты
В тихую, звездную ночь!..
Фет, музыка и ночь заворожили всех; ничто не ворохнулось в лодке, и она скользила вперед, с застывшими на взмахе веслами.
- Друг мой, я звезды люблю
И от печали не прочь!.. -
продолжали обвевать негой и лаской баюкающие, прозрачные слова и звуки. Но вот певец как бы оглянулся на оставленную им где-то далеко землю, серебряный голос его дрогнул и в нем зазвенела особая нежность:
- Ты же еще мне милей
В тихую, звездную ночь!..
- Браво! браво, мосье Трике!! - пропел Лазо, когда Булкин кончил. Раздались аплодисменты.
- Теперь песенку Трике! - приказала Мися, закутываясь плотнее в темную накидку.
- Какой прекрасен этот день!.. -
начал Булкин, и перед моими глазами как въявь вырос "француз, подбитый ветерком", с рукою у сердца и отвешивающий изящный и почтительный поклон.
- Когда под деревенски сень
Пробудишься ви… ви роза,
Ви роза бель Татиана!!.
За куплетами последовало несколько романсов Кюи и Вердеревского.
Музыка - это высшая магия. Хорошего певца или музыку вы слышите только в первые мгновения, затем все исчезает перед вами: звуки претворяются в образы и чувства. Время утрачивается: в секунде содержатся годы. Мир видишь сверху; в неожиданной, новой окраске вновь переживаешь изжитое, и, как птица, залетевшая в комнату, томится и бьется в тесной оболочке пробудившаяся душа.
После Булкина заставили петь Лазо, и он хриплым, но все еще приятным баритоном мастерски исполнил несколько цыганских романсов.
- Господа, а который час, не пора ли домой? - спросила наконец Тася.
- Не знаю!.. у моих часов заржавел организм! - ответил Булкин.
- Этот господин коверкает язык и воображает, что он декадент! - презрительно произнесла Люлю, обращаясь ко мне.
- Разве? - лукаво удивился Булкин. - А я думал, что совершенствую его, как вы! Надо же идти в ногу с веком!
Лодка описала широкую дугу и устремилась обратно в непроглядную темень. Из-за одного из поворотов красным глазом уставился на нас фонарь, и скоро мы шумно стали высаживаться на пристани.
Опять рассыпались огни по аллее. Булкин завозился у лодки, отстал и, размахивая длинным красным фонарем, бегом догнал нас.
- Погодите, неблагодарные!! - кричал он. - Я вас катал, а вы ускакацию от меня сделали! Мадам? - тоном нежного укора обратился он к жене, продевая руку под ее локоть. - Отчего вы меня не по дожде?
- Ванька, а ведь ты в самом деле начинаешь вырождаться! - ответила Мися.
На балконе на накрытом для ужина длинном столе уже горели в белых матовых колпаках три высокие лампы.
Увидав расставленные всем тарелки с простоквашей, Булкин скроил страшную физиономию.
- Как, опять проскакаша?! - воскликнул он.
- Ешь, ешь!! - ответила Алевтина Павловна. - Это полезно, особенно Тасе с Мисей в их положении!
- Но ведь я-то не в положении?! - прижав обе руки к груди, вопросил Булкин. - Я-то за что осужден каждый вечер проскакашей питаться?!
Его усадили, Мися подвязала его салфеткой и приказала съесть всю тарелку. Ужин начался весело.
Среди ужина Тренк вдруг выпрямился и раздул щеки.
- Ваших взглядов я никак не уясняю себе! - оскорбленным тоном произнес он, продолжая свой разговор с Булкиным, сидевшим против него. - Помилуйте? - как бы апеллируя, обратился он ко всему столу. - Все от мужика до барина ходатайствуют завести у себя все лучшее… - Тренк загнул палец: - петуха породистого… - Он загнул второй палец и стал продолжать делать это и дальше, - собаку породистую, свинью породистую, корову породистую, лошадь породистую! Стало быть, порода что-то значит? Значит, в породе есть все дело?
- Совершенно верно! - согласился Булкин. - Но ваша теория, как выдающегося коннозаводчика, кажется мне несколько односторонней: чтобы осчастливить и переродить человечество, еще недостаточно послать в турне по России несколько десятков племенных баронов! Кроме породы, нужны и реформы…
Барон опешил и несколько секунд сидел, шевеля бритыми губами и не зная, что ответить.
- Позвольте?! - взъерошился наконец он. - Но разве про племенных баронов я что-нибудь говорил? - я имел в виду странное, неестественное желание упразднить дворянство и поставить, как это говорится, в углу стены, холуя!
- Кто же вам сказал об этой жажде обзавестись холуем?
- А хоть бы вы: пять минут назад вы объявили, что лучший способ правления - республиканский!
- Вы изумительно верно схватили мою мысль, но холуя в виде мечты я не выставлял!
- Вы хвалите республику, это одно и то же! Сегодня объявят республику, а завтра в ней президентом рассядется и будет через зубок плевать ваш лакей Ванька Беспалый?
- Алевтина Павловна, да запретите им говорить о политике?! - закричал Лазо.
- Да, да!.. курить сигары и ссориться можете на дворе! - поддержала Тася.
В тоне ее все время чувствовалось какое-то пренебрежение.
Алевтина Павловна постучала палкой.
- Я вас помирю! - сказала она, - наилучший образ правления - это палка… и при том самая крепкая! А звать - зовите ее как угодно!
Лазо захлопал в ладоши и принялся целовать руку Алевтины Павловны.
- Браво! вы Соломон!! - кричал он. - Совершеннейшая истина! Первое дело - твердым по голове и сейчас все придет в порядок и прояснение мозгов сделается!!
- Бедный ты у меня тварючек! - произнесла Мися, - говоришь одни глупости! Вводить республику в России я тебе запрещаю!
- Слушаю! - воскликнул Булкин и приложил ко лбу ладонь правой руки.
После ужина Тренк и Булкин проводили нас в назначенную нам комнату; Тренк раскланялся у дверей ее, а Булкин вошел вместе с нами и заботливо осмотрел, все ли приготовлено как следует. Отведена нам была биллиардная - просторная и несколько мрачная. На длинных, темно-зеленых диванах, у противоположных стен, белели две постели. Я первым делом распахнул все три окна и открыл портьеру у своего изголовья.
- Вам свет помешает спать? - сказал Булкин.
Лазо схватил его за локоть.
- Тссс! не противоречь, - вполголоса, как бы по секрету сообщил он, - он ведь у меня поврежденный!
- Завтра я покажу рам весь дом, - пообещал Булкин, прощаясь со мной, - но заранее предупреждаю, что интересного в нем сохранилось мало!
Булкин ушел, и мы улеглись по постелям. Лазо долго не гасил свечи, курил и разглагольствовал.
- Ну, что, какое впечатление произвели на тебя господа туземцы? - поинтересовался он между прочим.
- Разнообразное, - ответил я, - а вообще говоря - изумительная смесь богемы и высшего круга! Босые горничные и княжеское палаццо, Булкин и Тренк, Люлю и маман…
- Двадцатый век, брат!.. Теперь везде сапоги всмятку! А на Марину Семеновну обратил внимание?
- Это еще кто такая?
- А с подвязанной щекой? Феномен замечательный!
- Чем?
- Я ж тебе говорил, что у нее лет пять назад муж сбежал и баронесса взяла ее к себе. Вечно с флюсом, вечно грустит и каждый год в таком положении!
- Что ты болтаешь? От кого же?
- От грусти, ей-Богу! Сама удивляется и не знает от чего! Так уж устроена!
- Будет врать! - сказал я. - Гаси лучше свечу!
Лазо повернулся на бок и задул свечу. В темноте красным пятнышком обозначилась его папироса.
- А фон-барон тебе понравился? - немного погодя заговорил Лазо. Я не отозвался. Лазо ткнул во что-то папироску, должно быть, в стакан с питьем, и она зашипела и погасла.
- Окочурился уже… шурум-бурум несчастный!! - пустил Лазо по моему адресу. - И поговорить вволю человеку не с кем!
Через минуту мы оба спали крепчайшим сном.
В семь часов утра я был уже на ногах, и оставив почивать своего приятеля, захватил полотенце и отправился купаться.
Дом безмолвствовал. Не встретив нигде ни души, я спустился в сад. Меня охватило благоухание; сад весь был свежесть и радость; цветы, как миллионная, изящнейшая в мире толпа, сошлись со всех сторон к шестиколонному храму земного божества - человека на поклонение. В аллею солнце и суета не проникали; там было сумеречно, торжественно и сыро. Липы-чудовища, наверное, помнили времена императрицы Екатерины II. Аллеи прямыми линиями разрезали огромный фруктовый сад - узкие дорожки то и дело уводили влево и вправо к развесистым яблоням, сплошь усыпанным уже начавшими румяниться яблоками.
Открылась река. Накануне, впотьмах, она казалась сверхъестественной и необъятной; теперь она жалась в крутых берегах, узенькая, обыкновенная, извилистая. Под обрывами противоположного берега стеной стояли камыши с черными, словно бархатными, банниками на концах; кручу за ними одевал густой лиственный лес. Куда ни обернись - ничего, кроме зелени леса и камышей, воды и неба, видимо не было.
После купанья я обошел парк. Средняя аллея была короче других и выводила на зеленую круглую лужайку. На ней в виде шапки возвышался небольшой холм, весь заросший жасминами. Из чащи их, как бы насторожась, выглядывала лукавая голова фавна с рожками.
Я продрался к нему через кусты и увидал мраморный бюст: он стоял на слегка обтесанном валуне. Бюст был итальянской работы восемнадцатого века и выполнен был мастерски. Плесень, как плющ, вилась в его волосах и в складках лица, и казалось, будто он выглядывает из стеблей травы. У пьедестала устроена была скамеечка для двоих, но, судя по тому, как задавили ее кусты, и по отсутствию хотя бы тропинки к ней, можно было заключить, что уже много лет подряд напрасно подкарауливал фавн появление парочки, идущей на свиданье к холму…
На балконе я встретился с Булкиным.
- Оккупацию уже сделали? - весело воскликнул он.
Я сообразил, что на местном языке это обозначало купанье.
- Да… - ответил я. - Славная вода!
- Великолепно, давайте вместе чаевничать? Кстати, что хотите - чаю или кофе?
Мы подошли к столу; девка усердно стучала вокруг него пятками, расставляя посуду и все необходимое.
- Попрошу кофе… - сказал я. - Но разве уже все встали?
- Нет. Здесь подымаются в неопределенное время; сходимся все вместе только к обеду и к ужину!
Мы уселись. Булкин, такой ядовитый задира накануне, оказался простым и милым человеком.
Беседа зашла о прошлом имения. Я осведомился, давно ли он в роду Штраммов.
- Оно не родовое! - ответил Булкин. - Покойный барон купил его лет тридцать назад у Велепольских…
- Вы, кажется, не особенно долюбливаете титулы? - намекнул я на вчерашнюю пикировку его с Тренком.
Булкин глянул на меня, и в зрачках его опять заискрился смех.
- Это как сказать?.. по экземпляру судя! А вот русские столпы отечества аус Рига - они действительно аппетит отбивают!
- Скажите, а от Велепольских не сохранилось каких-либо бумаг или писем?
Булкин раздумчиво качнул головою.
- Не знаю, не слыхал… Если и уцелели, то разве где-нибудь на чердаке!
- Вы мне разрешите сейчас осмотреть его?
- Сделайте милость. И я вместе с вами пойду!
Мы покончили с кофе и вошли в дом. В зале, за большим концертным роялем, согнувшись, сидел мальчик, встретивший нас накануне игрой на гармонии. Длинное лицо его было нездорового серого цвета. Услыхав наши гулкие шаги, он выпрямился, и словно два синих василька глянули из бурьяна и опять скрылись - он опустил глаза и наклонился над клавишами.
- Кто это? - вполголоса обратился я к своему спутнику.
- Кука!! - громко ответил тот. - Брат жены. Большой талант, но к сожалению, - Булкин постучал себе в лоб пальцем, - у него не "не все дома", а совсем никого дома нет!
- Разве он не понимает вас? - тихо спросил я, почувствовав неловкость.
- Нет, понимает только самые несложные вещи. И вместе с тем изумительный музыкант!
Мы подошли к мальчику, и Булкин погладил его по вихрастой, еще не причесанной голове.
- Здравствуй, Кука… - ласково проговорил он.
Мальчик взглянул на него синими глазами и улыбнулся, но улыбка эта не шла из глубины души, как обыкновенно бывает, а произведена была лишь поверхностью лица: в чертах его оставалось что-то неподвижное.
- Сыграй нам вальс… - попросил Булкин.
Мальчик потупился, опустил руки на колени и не шевелился.
- Сыграйте вы что-нибудь, - обратился ко мне Булкин, - он сейчас же безошибочно повторит все от начала до конца!
- Я не играю… - отозвался я, продолжая наблюдать странное и несчастное существо, сидевшее перед нами.
Мальчик сильно сутулился; руки и особенно пальцы у него были сильно развиты.
- На рояле он играет неважно: самоучка ведь, - продолжал мой спутник. - Но на гармонии виртуоз! Ну, да вы его, вероятно, еще услышите сегодня!