- Смотри же, будем ждать тебя! - сказал, садясь в коляску, Ченников, - Если не заедешь на обратном пути - клянусь, что не увидишь книг этих, как ушей своих! Помни же: грабь! - крикнул он уже на ходу, и коляска скрылась за воротами; пелена пыли, как дым от паровоза, разостлалась над улицей.
Через несколько минут на двор, звеня и бренча всеми железными частями, вкатилась запряженная парой лопоухих белых лошадок старая бричка с кожаным порыжелым и рваным сиденьем. Я уложил свои вещи, уселся. Мирон задергал вожжами, и мы среди бесновавшихся собак проехали немного по улице и свернули в проулок; кругом открылись желтые сжатые поля с темными линиями лесов на горизонте.
Мирон повернулся в полуоборот ко мне. Голубые глазки его внимательно осмотрели меня, словно взвесили, с сапогов до шляпы.
- К Батенькову едете? - проговорил он, - знакомые, что ли?
- Нет, по делу.
- Вот оно что! Овес, стало быть, покупать у него? Хороши овсы у него стояли, - во, истинный Бог! - Мирон показал рукой аршина на два от земли. - По купецкой части, стало быть, будете?
- По купецкой. А кто такой этот Батеньков?
- Батеньков-то?
- Да.
- Барин. Барин как есть, во всей форме! - с убеждением ответил Мирон.
- Молодой он или старый?
- Молодой. Годов двадцать два ему: опеку года два только как сняли, померши родители-то у него! - Мирон захихикал и закрутил носом. - И прокурат же! - добавил, - как это приедет из Питера с приятелями - киятры в дому, пиры горой… Веселый!
- Далеко до его имения?
- До Вихровки-то? Пятнадцать верстов, вот сколько! - Он глянул на солнце, стоявшее уже довольно высоко. - В шесть часов на месте будем.
Расчет моего возницы оказался математическим: ровно в шесть часов дня мы точно по коридору из подстриженной акации въехали на просторный двор. Справа густой стеной стоял сад, слева, описывая широкий полукруг, отходила строго вытянутая линия хозяйственных строений. Из гущи сада, из-за кустов сирени блестели стекла мезонина барского дома.
Против него, между двух старых яблонь, одиноко росших на самой середине двора, бледно горели два костра; кругом них стояло четверо людей, помешивавших что-то в огне пламени. Тут же находились две большие бельевые корзины, наполненные разноцветными бумагами. Завидев нас, все оставили свое дело и повернулись в нашу сторону.
- Купца привез к тебе, Петра Иваныч! - прокричал Мирон, подъезжая к кострам. - Весь овес заберем!
Бричка остановилась, я слез.
- Могу я видеть господина Батенькова? - осведомился я у человека средних лет, сделавшего несколько шагов навстречу мне.
Одет он был в синюю русскую рубаху, подпоясанную ремнем, в пиджак и в высоких сапогах. По всей его фигуре сразу можно было заключить, что перед вами приказчик; весь он был настороженный, строгий и вместе с тем готовый сейчас же стать слаще акрид и меда.
- Барин в Петербурге, - слегка свысока ответил он, - чем могу служить?
В эту минуту из-за его спины взвились две книги и, растопырив листы как крылья, шлепнулись в огонь.
- Что вы это тут делаете? - спросил я вместо ответа и поспешил к корзинам. Обе они верхом были нагружены книгами, книги же горели вместо дров и в кострах.
- Очисточку производим, - снисходительно пояснил приказчик, - дрянь всякую велел барин посжечь!
Появилось еще двое людей, приволокших новую корзину с книгами.
- Ради Бога подождите, не жгите! - воскликнул я, - дайте сперва мне пересмотреть, может быть, я куплю их у вас?
- Пожалуйста… только смотреть не на что: одно лохмотье!.. А вам по какому делу желательно было видеть барина?
- По личному. Ах, как жаль, что его нет; нарочно ведь к нему приехал!
- Откуда изволили прибыть?
- Из Питера.
Строгая официальность исчезла с лица приказчика: персона превратилась в лакея. Он засуетился.
- Пожалуйте в дом-с! - совсем иным тоном заговорил он, - отдохните-с…
- Но ведь нет барина? - усомнился я.
- Так что же-с? Да они меня со свету сживут, ежели узнают, что я приезжего к ним не принял, пожалуйте-с! Бери, разиня, вещи, неси в дом!.. принц тоже! - крикнул он на облаченного в белый передник долговязого малого, уставившегося на меня, как в столбняке. Тот очнулся, ухватил мой багаж и стремглав побежал с ним вперед. Несмотря на уговоры приказчика, собиравшегося для моего удобства отослать корзины обратно в дом, я остался у костров и пересмотрел все, приготовленное к аутодафе.
Это были, главным образом, журналы: "Москвитянин", "Современник" и другие, но среди них попались мне Снегиревские: "Русские в своих пословицах" и "Простонародные праздники и суеверные обряды", изданные в сороковых годах.
- Обидно, что разминулись вы с барином!.. - соболезновал тем временем приказчик. - Всего только третьего дня изволили они отбыть. Досадовать будет!
Неся отобранные мною книги, мы направились к дому.
От двора его отделяла длинная овальная курена, засаженная жасминами и сиренью; свежепосыпанная песком дорога огибала ее и проходила мимо подъезда. Дом был большой, темно-серый, еще александровской стройки, с обычными белыми колоннами той эпохи.
Мне показалось, что я где-то в окрестностях Петербурга: в такой чистоте и порядке все содержалось, начиная от подстриженных шпалер из акаций и кончая массивными медными ручками входных дверей. Контраст с Фирсовским имением был разительный.
Я не мог удержаться и, остановившись перед домом, вслух похвалил порядок, в котором все содержалось.
Приказчик был чрезвычайно польщен.
- Чистота у нас первое дело-с! - ответил он. - И сами барин с утра выйдут, как стеклышко, и с других того же требуют. Нельзя иначе: Европа-с!
Дверь подъезда стояла распахнутой; ее почтительно поддерживал долговязый малый в переднике, очевидно, состоявший в лакейской должности. Плетенная из веревки серая дорожка покрывала несколько ступеней лестницы и вестибюль; мы вошли в обширную лакейскую, обставленную кругом деревянными диванами, на которых когда-то сидели и дулись в носки поколения лакеев. Она была пустынна.
Малый в переднике очутился впереди нас и распахнул, как на сцене для входа короля, среднюю дверь. Мы вошли в похожую на коридор, довольно узкую комнату, всю увешанную портретами. Кое-где у стен стояли небольшие столы из карельской березы, а по бокам их, попарно, так же стулья с твердыми, как кирпичи, небесно-голубыми сиденьями и спинками.
- Патретная-с… - словно по секрету пояснил приказчик; в доме он, должно быть по привычке, стал объясняться только вполголоса.
Со всех сторон из потускнелых золоченых рам - этих окон с того света, на меня глядели напыщенные лица рода Батеньковых. Пудреные парики и разноцветные кафтаны указывали на Елизаветинскую и Екатерининскую эпохи. Выпяченные груди многих украшали многочисленные ордена и звезды.
- Все в рыгалиях-с! - благоговейно произнес мой спутник, - заслужить тоже надо было-с! А вот это папаши нашего нонешнего барина, Владимира Григорьича, - он остановился перед портретом благодушного, тучного старика, одетого в простой черный пиджак, - скончались шесть годов назад и как необыкновенно, - на антресолях библиотека существует, а в ней диван турецкий замечательный-с: лошадь на нем поперек уложить можно! Григорий Михайлыч - это они-с, - он осторожно лбом указал на портрет, - очень этот диван после обеда обожали. Велят завести граммофон, возьмут в руки книжку и лягут. Подержат-подержат книжку и уснут-с. А граммофон им для лучшего сна играет да играет - особый человек для заводу его состоял; ровно час должен был играть! Только однажды легли они, отыграл им граммофон все, что полагалось, стал их человек будить, ан в них уже и дыханья нет: отошли… Так все и осталось там наверху; молодой барин и к граммофону ни разу не коснулись, даже нота на нем лежит та самая, под которую Григорий Михайлыч скончались… Не узнать-с человеку назначения своего! - вздохнув, философски добавил мой спутник.
Из портретной мы попали в зал. Он был наполовину меньше Глинковского, но все же достаточно просторный. Несмотря на день, в нем было сумрачно: густая зелень кустов и деревьев почти вплотную закрывала окна и с левой и с правой стороны. Вдоль темных стен белели стулья с малиновыми, сильно выцветшими сиденьями. У противоположной стены безмолвно прижался рояль. Наши шаги и потрескиванье прекрасно натертого паркета нарушили тишину: отозвалось эхо, точно проснувшееся где-то под потолком.
Мы миновали сиреневую гостиную, наполненную мебелью еще Елизаветинских дней, отразились в высоком простеночном зеркале, с улыбкой проводил нас взглядом бронзовый золоченый амур, опершийся на такие же часы, и мы оказались в небольшой, но весьма уютной комнате; вдоль двух стен ее, в виде буквы Г, тянулся сплошной зеленый диван. Около него лежали мои вещи.
- Диванная-с… - произнес приказчик, - все приезжие господа здесь теперь останавливаются. Угодно помыться будет?
- Будьте добры… - ответил я.
Мой спутник указал на другую дверь.
- Там ход в столовую и в сад, ежели пройтись пожелаете. Может скушать чего угодно?
- Да, не отказался бы! - сознался я.
Приказчик вышел, а вместо него появился тот же малый с белым полотенцем в руке, с тазом и с кувшином воды.
- Как вас зовут? - спросил я, разоблачаясь.
- Гамлетом-с, - ответил он.
Я остановился.
- Гамлетом-с, - повторил тот, переступил с ноги на ногу, потупился и принял позу жеманной горничной. - Схожу я очень с этим принцем-с, барин и приказали так зваться! - скромно пояснил он.
Я не мог скрыть улыбки: передо мной стоял петый дуралей; нос у него был в виде кларнета, с раструбом, глазки удивительно напоминали пару подсолнечных семечек. Белобрысая голова его была густо напомажена, разделена ровным пробором и украшена такой гигантской бабочкой из волос, закрывавшей весь лоб и виски, какой я еще не видывал.
- А Офелия у вас есть? - осведомился я.
Гамлет хохотнул.
- Имеется-с…
- Кто ж такая?
- Девушка-с Глаша она, конечно, ну да барин Офелией кличут-с!
- Веселый барин у вас, как видно! - заметил я.
Гамлет опять похихикал.
- Веселые-с! - согласился он.
Только что я успел вымыться и одеться, вошел приказчик.
- Сейчас самоварчик поспеет, - сообщил он мне, - уж извините, не ждали вас, так кроме яичницы и цыпленка не сообразил ничего повар.
- И великолепно! - ответил я. - А пока до самовара вы, может быть, покажете мне дом и библиотеку?
- С великим удовольствием-с!
Комната за комнатой мы обошли весь низ дома; он казался музеем старинной мебели, нельзя сказать, чтобы роскошной, но все же стильной и выдержанной. Преобладал ампир, но что удивило меня, - ни безделушек, ни бронзы, ни часов, кроме виденного мною уже амура, в доме не имелось.
Я высказал свою мысль приказчику.
- Полно всего этого было! - ответил он. - Опекли только все вчистую. Двое опекунов ведь было, возьмите это в соображение-с?..
Мы очутились перед широкой деревянной лестницей, ведшей на площадку, а оттуда делавшей обратный поворот на антресоли. Ее огораживала дубовая балюстрада.
Мы взошли наверх и, миновав какую-то почти совершенно пустую комнату, вступили в святое святых.
Первое, что мне бросилось в глаза, было действительно необыкновенных размеров сооружение с высоченною спинкой, стоявшее у противоположной стены и более походившее на разрубленный пополам Ноев ковчег, чем на диван.
Три окна, полузакрытые тяжелыми портьерами из пестрой ковровой ткани, пропускали свет на правую стену; всю ее закрывали ряды книг, расставленных на открытых полках; между окнами, у среднего простенка, умещался круглый столик с граммофоном на нем; по бокам возвышались два готических кресла, обитые, как и диван, тою же ковровой тканью. Среди книг царил хаос: местами они лежали кучами, многие были растрепаны и не переплетены. У полок стояла бельевая корзина, наполненная ими же.
- Вы это все намерены сжечь? - с ужасом спросил я приказчика, указывая на полки.
- Зачем же все-с? - ответил он. - Только что без переплетов, то приказали барин изничтожить! Извольте сами видеть - срамота ведь, лавочка на толкучке, а не как в Европе-с!
- Значит, можно будет отобрать у вас кое-что из того, что без переплетов?
- Да хоть все заберите-с, - для нас одно удовольствие! И эту дубину сожгем! - угрожающе добавил он, видя, что я снял с полки одну из лежавших поперек нее книг большого формата. - Хоть и в переплете, а никуда не входит! Что не под ранжир, все, значит, приказали барин похерить!
- Да сам-то он пересматривал книги?
Приказчик даже как будто обиделся.
- Что вы-с? до этого они, извините, не доходят-с! Они что стеклышко всегда, а тут извольте видеть что - разврат-с. Мне приказано: "На эти книжки, - изволили они сказать-с, - только смотреть возможно, а читать их не мысленно-с!" А вот не угодно ли взглянуть на диван: книжечка кожаная на подушках лежит, та самая-с, что покойный барин в ручках перед смертью держивали… Чтобы не соврать, годов двадцать здесь ее помню!
Я развернул ее: то было туманное английское творение Юнга "Плач, или ночные мысли о жизни, смерти и бессмертии", изданное в Петербурге в 1799 году.
- Каждый день он ее читал? - удивился я.
- Нет-с… в ручках только держали, для сну, так я полагаю-с! Однако, самовар, надо быть, уже на столе; пожалуйте откушать сперва, а потом, коли вам в охоту с книжками разбираться, воротиться сюда можно-с!
Мы сошли вниз, в сплошь отделанную темным дубом длинную столовую. Резной, великолепный буфет, словно монумент, вздымался в глубине ее. На овальном столе, покрытом белой скатертью, пускал пары никелированный самовар, имевший вид вазы; поодаль стоял обеденный прибор для одного и фарфоровое плато с нарезанным черным хлебом.
Мгновенно, с той же стороны, откуда мы вошли, вывернулся Гамлет с подносом в руке, на котором помещалась тарелка с яичницей и маленькое блюдо с цыпленком.
- Пожалуйте-с! - произнес приказчик, отодвигая для меня стул.
Я сел.
- Присаживайтесь и вы со мной, Петр Иванович! - сказал я, указывая на свободное место.
Приказчик даже покраснел от неожиданности.
- Что вы, помилуйте-с!.. я и постою!..
- Садитесь, садитесь, - настойчиво потребовал я, - побеседуем, мне одному скучно. Чайку вместе попьем…
После нескольких повторений с моей стороны приказчик откашлянулся, присел напротив меня и стал разглаживать бородку, имевшую вид детской лопатки. Гамлет стоял, как в столбняке, раскрыв рот и не сводя с нас немигающих белесоватых глаз.
Приказчик покосился в его сторону.
- Пшел вон! - вполголоса, внушительно произнес он. Малый встрепенулся и пропал в мгновение ока.
- Уж вы извините, совсем он дурашный! - обратился ко мне приказчик. - Уткнется вот эдак в кого-нибудь глазами - до утра, выпучившись, простоять может.
- А почему его Гамлетом зовут?
- А вы уж знаете-с? Да ведь как же не Гамлет, глуп он очень! - Приказчик вдруг тряхнул головой и усмехнулся. - Барин, конечно, все это произвели: киятер тут со скуки на Рождестве затеяли. Этого самого Ваньку в Гамлеты поставили, а Глафиру, горничную, в Офелии. С тех пор их так все и кличут-с!
- Ну, а что же вышло из этого театра? - заинтересовался я. - Расскажите, пожалуйста. все.
- Оно занятно, конечно-с! - согласился приказчик. - Такое, можно сказать, вышло, что чуть не до самоубийства публика от смеха дошла. По-настоящему все производили, как в заправском театре-с. Костюмы актерам пошили, на Ваньку парик долгогривый нацепили, шпагу на бок ему повесили. Офелию в белое платье обтянули; полная она у нас очень, так будто в трике в каком вышла. Гостей созвали только особых-с, с пониманием которые. Подняли это занавес, первым Ванька отжаривать начал: "либо быть, либо нет" отчитал. Ну, в публике смешок. А как проголосил про стоптанные башмаки - того пуще-с; один гость плакали даже! Потом Офелия вышла, стали вдвоем раскомаривать; он по сцене от ней шарахается, она за ним, ловит его. Бежит она, а фасады у ней спереди и сзади в землетрясении… Он ей: "ты, говорит, мне не нужна!" и все с такой, знаете, с дамской жестикуляцией. "Иди в монашенки, у меня по царству и без тебя всего достаточно!" Ну она - "ах-ах!", конечно, да басом, голосок-то у ней, что у протодьякона. Да цоп за сердце себя - пронзило ее будто очень Гамлетово невежество. А уж какое там, извините, сердце: два дня до него не дорыться; прямо, значит, за молочный бидон себя ухватила, а они у нее бутылок на пять кажный-с! Публика выть начала: как поросята иные визжали, ей-Богу-с! Один барин, как откинулся назад в кресло, так и вымолвить ничего не могли; хотят что-то сказать, а сами "ик" да "ик" - вместо слов только одни пузыри выходили! Такой потехи наделали - трое суток потом в себя прийти не могли; до дрыганья ног доходили!
Смеялся и я, и это придало куражу моему собеседнику. Он нажал грушевидную кнопку электрического звонка, висевшую на лампе, и появился Гамлет.
- Скажи Глаше, чтобы ром к чаю принесла! - распорядился Петр Иванович.
Гамлет исчез. Приказчик деликатно подмигнул мне.
- Нарочно велел Офелии придтить! - сказал он. - Сами взгляните какова!
Приказания в этом доме исполнялись, как по щучьему велению. Очевидно, Батеньковские досуги были велики и обильны и он посвящал их на дрессировку слуг. Не прошло и трех минут - в дверях показалась невысокая, полная девушка лет двадцати четырех. Круглое белое лицо ее с густым здоровым румянцем было миловидно, и только густые, черные брови, крутым изломом сросшиеся на переносице, придавали ей что-то грозное и несколько портили общее приятное впечатление. Из-под них приветливо глядели большие карие глаза.
В обнаженных до локтя белых руках она держала подносик с порядочных размеров хрустальным графинчиком, наполненный темно-красной жидкостью.
- Здравствуйте… - глубоким грудным контральто произнесла она, наклоняя голову так, как давно уже разучились делать это женщины городов. Неторопливо она поставила около меня графинчик и обратилась к Петру Ивановичу.
- Барин где ночевать будут - в диванной?
- Да, - ответил тот, - там сготовьте постелю…
Девушка удалилась.
- Видали? - спросил, выждав с минуту, приказчик.
- Красивая!.. - ответил я. - Очень приятное лицо у нее!..