Перед нами была огромная и высокая, странная зала - белая, с темным клетчатым потолком. Только несколько минут спустя я сообразил причину ее необычайности: потолок был покрыт старинною крупною подрешеткою, самой же штукатурки на нем давно не существовало.
У стен, точно в магазине, было нагромождено множество старой мебели. У двери имелся уголок, устроенный наподобие гостиной; у стены справа безмолвствовал длинный рояль красного дерева с украшениями из золоченой бронзы.
Хозяин ткнул нам пальцем по направлению кресел, жавшихся кругом овального стола, а сам пошел за женою.
Мы сели. Опускаясь в кресло, я заметил, что сажусь на растрепанную мочалу: обивка на сиденье и спинке отсутствовала и только по клочьям синей ткани, удержавшейся кое-где на гвоздиках, можно было судить, что таковая когда-то имелась. Я перевел глаза на диван и другие кресла и убедился, что все они были в таком же состоянии. Мебель в зале находилась всевозможная: диваны красного и орехового дерева со сломанными спинками, кушетки, стулья, кресла александровской эпохи с перебитыми ножками и т. д. Все это было изодрано и испачкано, и только немногие предметы казались целыми.
- Рояль Глинки!.. - многозначительно проронил Ченников.
Я оглянулся и тут только заметил, что ножек и педали у рояля нет и что драгоценный инструмент стоит на трех толстых и круглых березовых поленьях. Мой спутник откинулся на спинку кресла, вытянул вперед ноги и с видом Мефистофеля закачал острыми носками ботинок. Мое изумление его забавляло.
А я был поражен как никогда! Я ехал в гости к великой тени и был убежден, что наследники и родственники автора "Жизни за царя" и "Руслана и Людмилы" любят и берегут его уголок - и что я найду последний хотя бы в приблизительной неприкосновенности.
- Белый зал!.. - вполголоса отчеканил Ченников. - Посмотри - на стенах остатки золоченых шпалер… Представляешь себе Глинку, гуляющего или сидящего здесь?
- Нет! - вырвалось у меня. - Это хоромы Плюшкина!
Отворилась левая из двух противоположных дверей, и показалась довольно полная блондинка не первой молодости и свежести, в белой, очень похожей на ночную, кофте и в полосатой юбке. За ней понуро шагал глава дома.
- Здравствуйте! - приветливо заговорила она, идя к нам. - Как это мило, Дмитрий Филиппович, что вы вспомнили, наконец, своих соседей!
Ченников представил меня, и хозяйка жестом театральной гранд-дамы указала нам на кресла. Мы опустились на них, и среди рынка начался "светский" разговор.
Хозяйка, видимо, не понимала всей его нелепости и вознеслась в эмпиреи. Ченников порол ей в тон всякую околесицу, а я сидел, как на иголках: хотелось поскорее уйти прочь, заглянуть во все уголки старого дома, пройтись по парку, нашептывавшему Глинке его мелодии…
Ченников понял наконец мое душевное состояние и обратился к хозяйке с просьбой разрешить мне посмотреть дом.
- Да, да, разумеется, конечно!.. - любезно согласилась она. - Только сперва мы выпьем кофе, не правда ли? Я уже распорядилась… Ваничка, поторопи…
Ваничка, все время с видом жертвы рассматривавший свои ноги, встал и ушел торопить. Через несколько минут босая, растрепанная девка, со щелками вместо глаз и рта, ухмыляясь, видимо, необычайному ей делу, внесла большой поднос с четырьмя чашками бледно-рыжего кофе и со всем, что в деревне к нему полагается - с ломтями белого хлеба, маслом и густыми сливками.
Иван Павлович водворился на прежнее место и принялся жевать хлеб и пить кофе.
- А библиотека Глинки у вас сохранилась? - спросил я хозяйку.
- Библиотека? - удивилась та и повернулась к мужу, - Ваничка, где у нас библиотека?
Тот вынул из чашки свой нос и задумался.
- Была в курятнике… - несколько погодя, ответил он.
- В старом?
- Нет…
Должно быть, глаза у меня вылезли на лоб от их мирной беседы; хозяйка приметила мое изумление и поспешила пояснить обстоятельство дела: - Это, видите ли, угловая комната у нас в доме, - сказала она, - библиотечная стала сильно протекать, книги и перенесли в угловую. А потом на зиму пришлось перенести туда кур, они ведь боятся, знаете ли, холода!
- Если эти книги не составляют для вас семейных реликвий… - осторожно стал я подходить к цели моей поездки, - то, может быть, вы не откажете часть их продать мне?
- Он великий любитель книг, - вступился Ченников. - У него замечательная библиотека!
- Да… но какие же книги у нас? - все хлам, старье: ни модных романов, ничего порядочного…
- Чем старше, тем лучше!.. - ответил я.
- Но я боюсь, что мосье испачкается: там пыль, паутина!..
- Это не страшно!.. Разрешите встать и пройти взглянуть?
Хозяйка с любезной улыбкой наклонила голову, и затылок ее показал мне фигу из жидких волос.
- Пожалуйста! Ваничка, проводи…
Ченников остался любезничать с хозяйкой, а я вслед за Иваном Павловичем пересек зал и вышел в широкий коридор.
Слева и справа вели куда-то высокие двери. Коридор заполняли всяких размеров кадушки, пустые и с огурцами; между ними торчали бутылки, валялись пузырьки и даже два задних колеса от телеги. Казалось, что я шел по какому-то "развалу", куда ветошники вынесли для торга всякую заваль и никудышину.
Мой вожатый отворил последнюю дверь справа, и мы очутились в полу сумерках. Свет золотыми полосками проникал в щели между досками двух больших, заколоченных окон.
Иван Павлович подошел к ближайшему и ударом ноги отшиб одну тесину, затем другую, и в комнате стало светло. Справа и слева от входа, наклонившись вперед, темнели два хромоногих, больших комода. Ящики из них были полувыдвинуты и виднелось содержимое - книги и тетради. Поперек комнаты, лестницей, были устроены нашесты для кур, занимавшие всю заднюю половину. Под нашестами аршина на полтора в вышину грудился куриный помет, спекшийся от времени в твердую кору.
- Только и всего у вас книг? - осведомился я, указывая на комоды.
Иван Павлович глубокомысленно придержал себя двумя пальцами за самый кончик бородки.
- А тут-то? - ответил он, показывая глазами на кучу навоза.
- И там книги? - вскрикнул я.
- Ну да. Навозу на них совсем чуть-чуть, разве на четверть. Куры ведь только зимой здесь у нас сидят!
Я забрался под нашест и увидал, что спутник мой был прав. Навоз был совершенно сухой и легко снимался целыми пластами. Я скинул пиджак и долго не мог найти место, куда бы возможно было приткнуть его без риска превращения его в шкуру пятнистого ягуара; стены были в паутине; комоды покрывала, по крайней мере, на палец толщиною, пыль. Я повесил, наконец, пиджак на ручке двери и приставил калеку-стул к левому комоду.
- Нельзя ли щетку или метелку у вас попросить? - обратился я к Ивану Павловичу.
- Зачем?
- Местечко на полу для книг надо очистить - класть их из комодов некуда.
- Да пол-то на что?
- Грязен он очень!
- Какая же это грязь? это пыль… мягко, что им там сделается? Книга пыль любит. Валите к стене и ладно!
Я обтряхнул носовым платком стул, отчего золотистое облако наполнило на несколько минут комнату, затем уселся и с волнением приступил к разборке.
Иван Павлович молча сопел позади меня:
- А я уж уйду?.. - проговорил наконец он. - Если понадоблюсь, покричите!
Я остался один.
Поймете ли вы, читатель, то, что испытывал я в те минуты? Курятника не стало, дом омолодел, зазвенели давно умолкнувшие голоса. В шелесте листов альбомов и писем слышался шелест платьев, чувствовался их аромат, незримые тени плыли мимо…
Но надо было торопиться! Я бережно, на платок, отложил особою кипою письма и рукописи и принялся за просмотр книг. К прискорбию моему, почти все они оказались разрозненными, а главное, испорченными: целые десятки листов были вырваны из них чьими-то злодейскими руками.
Покончив с комодами, я перебрался к груде и принялся отдирать навозные слои.
Впервые здесь я убедился, какой благодетель куриный помет для русских книг и как великолепно они сохраняются под ним! Портятся только самые верхние облицовочные книги и то лишь в том случае, если они без переплетов. Зато ни одна каналья не полезет под нашест, чтобы вытащить "на цыгарки" загаженную книгу, и всегда предпочтет запустить лапу в шкаф или ухватить что ни попало и выдрать наискось столько страниц, сколько захватят корявые пальцы. Книги главным образом были Екатерининского времени, но попадались и издания времен Анны Иоанновны и Елизаветы. Пару книг я выудил Петровской эпохи, а затем несколько масонских, изданных в царствование Александра I.
Раза два ко мне наведывался и что-то говорил Ченников, безмолвно сопел за моей спиной хозяин, звали меня завтракать, но было не до того: как можно говорить о завтраках, когда у тебя в руках "Описание о Японе", увидавшее свет в 1734 году? С пола я встал только тогда, когда перебрал все книги до последней. Отдельно я отложил порядочную кучку книг, рукописей и альбомов.
Выйти в гостиную в виде зебры было немыслимо. Я воззвал в коридоре к Ивану Павловичу и, когда он появился, показал ему чумазые руки и такие же невыразимые, и он повел меня мыться и чиститься.
Та же босоногая девка принесла мне глиняный таз с водой, усердно, как конюх лошадь, со всех сторон поскребла меня стертой донельзя щеткой, и мы направились в гостиную.
И Ченников и хозяйка, видимо, изнемогали от зверской обязанности два часа беспрерывно занимать и приятно улыбаться друг другу.
Увидев меня, оба просияли.
- Ну, что, увенчались ваши труды успехом, нашли что-нибудь интересное? - обратилась ко мне хозяйка.
- О да! - ответил я. - И даже очень много!
- Отдохните, садитесь!.. - продолжала она. - Вы, я думаю, совсем измучились! Вот вы какой любитель… даже странно видеть в наш век.
От отдыха я отказался и выразил желание осмотреть дом и затем погулять по парку.
- В доме смотреть у нас нечего! - ответила хозяйка. - Все, знаете ли, протекает, так мы живем только в трех комнатах, остальное все пусто. Но если вы такой интересан, пожалуйста! Ваничка, покажи!
На этот раз Ченников предпочел наше общество тет-а-тет с хозяйкой и, взяв Ивана Павловича под руку, пошел с ним вперед.
Широко жили наши предки! Об этом свидетельствовала всякая комната, в которую вступали мы. Каждая из них легко могла вместить обычную петербургскую квартиру в три-четыре клетки. Хода наверх не было; вместо него загадочно глянула на нас дыра в потолке: лестница давно обвалилась и исчезла в печах в зимнюю пору.
Обходя дом, я понял, почему зал произвел на меня впечатление мебельного магазина: в него была поснесена обстановка почти из всех комнат; Иван Павлович распахивал одну дверь за другой, и темень и пустота обдавали нас запахом гнили и сырости; вглядевшись, можно было различить висевшие с потолка доски и зеленые и черные пятна плесени, расползшиеся по стенам.
- Протекает… - неизменно куковал перед каждою комнатой хозяин.
- А где же был кабинет Михаила Ивановича? - спросил я.
Иван Павлович молча открыл дверь с противоположной стороны коридора; в два больших окна лился свет, на нас глянул сад; одна из лип в самую комнату вдвинула свою зеленую руку. Рам не было и помина, но окна со стороны сада почему-то стояли не заколоченными.
- Кабинет… - произнес хозяин. - Рояль, что в зале, здесь стоял, а там другой был!
Жилища всегда сохраняют в себе излучения душ его обитателей. И мы, живые станции века беспроволочного телефона, чувствуем эти излучения и переводим их не только во впечатления, но и в ощущения.
И в пустой, высокой комнате я почувствовал присутствие Глинки. В ней впервые прозвучал "Дивный терем стоит". Пел ее калека-рояль, тогда полный звуков и сил, слушая молодежь, - теперь старые, разбитые стулья и кресла, да эти липы, что глядели и теперь в окно… Как ненужно и чуждо делается все остающееся от ушедшего поколения тем, кто сменяет его! Книги, мебель, оружие, даже монеты - все служит только одному, много двум поколениям. Редко-редко что-либо переходит из века в век! Кому-то нужна смена жизни и разрушения. И как хорошо, что существует детство, юность, осень и смерть!..
Из кабинета мы вернулись в коридор и вышли в сад.
- Пожалуйста, не церемоньтесь с нами! - сказал Ченников хозяину, - у вас, наверное, есть дела и идите себе. Я парк знаю и покажу его Сергею Рудольфовичу!
- Ну, что же!.. - с приметным облегчением согласился Иван Павлович. - Меня, действительно, того… ждет кое-кто!
Он исчез.
Мы вступили точно в тоннель со сводом из зелени: по обе стороны темнели неохватные стволы лип. Аллея густо заросла лопухами и травой, и только по самой середке куда-то в сумерки, в прохладу и даль вилась протоптанная тропочка: казалось, мы попали в сказочный лес; вот-вот впереди должна была показаться избушка на курьих ножках или домик из пряников!
- Видел, где я нашел книги? Под куриным навозом! - воскликнул я; я все еще нё мог прийти в себя от избытка впечатлений.
Ченников вздернул вверх угловатые плечи.
- Неблагодарный! - напыщенно произнес он. - Возблагодари судьбу, что там сидели только куры! Что бы сталось с твоими книгами, если бы в угловой прозимовала корова!
- Но почему же они живут так? - продолжал я. - В долгу они как в шелку, да?
- Отнюдь! Дворянское дно и только! Чувствуют себя оба прекрасно, нигде решительно не бывают и вот уже десять лет все решают, что делать - продать имение или строить новый дом.
Аллея свернула влево; она в виде квадрата окаймляла обширный луг, очевидно, бывший когда-то сплошным цветником. Дом стоял на середине одной из сторон и виднелся отовсюду. Со стороны цветника он опирался на четыре колонны; за ними располагалась длинная крутая веранда.
Мне вдруг вспомнилась чудесная картина - "Все в прошлом". На заднем плане ее изображен совершенно такой же дом, и мне почудилось даже - уж не с него ли писал свою картину художник?
Мы обошли главную аллею и попали на двор.
Наши выпряженные лошади стояли среди него, поодаль от всех строений, привязанные к задку коляски, и ели сено. Кучер со скучающим и небрежным видом похаживал кругом них и помахивал веточкой жасмина.
- Закладывай, Ефим! - приказал Ченников. - Накормили тебя?
- Сыт-с, - с презрением в голосе ответил тот.
- Что, или плохо?
- Да добросовестно-с. Оно бы при таких хоромах и не шло даже! Я уже коней к стенам близко и не ставил: убьет, хорони Господь!
Мы взобрались в дом и опять мимо кулей с овсом вернулись в зал. Немедленно из дальних показались и хозяева. Отобранные мною книги высокой грудой лежали в "гостиной" на диване.
- Понравилось? правда чудесный парк? - спросила хозяйка. - Конечно, запущен немного…
- Парк дивный! - поспешил согласиться я. - Разрешите теперь закончить дело: сколько я вам должен за эти книги и рукописи?
- За эти? - она взглянула на груду, потом на мужа. Тот пожал плечами.
- Ничего, конечно!
Меня обдало, как холодной водой.
- Как ничего, помилуйте?!
- Разумеется ж ничего… это даже смешно говорить о таких пустяках!
- Да вовсе не пустяки! - Хозяйка не дала мне договорить. - Мы дворяне! - напыщенно произнесла она. - Дворяне книгами не торгуют.
- Но я-то в каком положении перед вами? Мне-то за что вы их дарите?
- На память о Глинке: вы такой поклонник его! Пусть они послужат вам в вашей библиотеке!
Делать было нечего! Пришлось шаркать ножкой, целовать ручку и говорить акафистные слова. Книги были увязаны в пачки, узкоглазая девка вынесла их на двор, и мы стали прощаться с хозяевами.
Оба вышли проводить нас. Я сунул в руку девки на чай рублевку, и она так ошалела от такой диковины, что сперва застыла, разинув рот и глядя на бумажку, и потом со всех ног, словно желая забодать, ринулась целовать мне "ручку". Я едва спасся в экипаже.
- Пошел! - сказал Ченников.
- Доброго пути! - крикнула хозяйка, посылая нам что-то вроде воздушного поцелуя. Мы, махая шляпами, беззвучно покатились по траве. Один поворот, и старый дом скрылся из вида…
III
- Да брат!..
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей! -
продекламировал мой спутник. - А посему -
Мертвый в гробе мирно спи,
Жизнью пользуйся живущий!
Я молчал; я еще был в аллее Глинки.
- Так ведь, а?.. - Ченников слегка хлопнул меня по коленке.
- Любопытная вещь, - ответил я, - в библиотеке Глинки отсутствовали французские книги; были почти сплошь все русские!
- Путное что-нибудь осталось?
- И даже порядочно. Я отобрал лишь квинтэссенцию.
- Что ж ты не сказал мне? - вскинулся Ченников, - все бы и забрали дочиста! Даром ведь отдавали!
Я отмахнулся.
- Полно! И так очень неприятно и неудобно вышло!..
Ченников неодобрительно посмотрел на меня.
- Ты вот что, друже, - назидательно произнес он, - коли взялся дело делать, так душевную меланхолию свою оставь! Грабь и тащи все, что ни увидишь - все равно собаке под хвост пойдет! Книги пыль разводят, места они много зря занимают, но и в печку их попросту запихать как-то неудобно, и вдруг является благодетель - твоя милость! Какие же тут могут быть церемонии?! А, во-вторых, - чем ты рискуешь? На тебя - извини за правду - все равно везде будут смотреть как на юродивого, ну какой нормальный человек поедет за сто верст киселя хлебать - за старыми книгами? Ведь это же мертвые души, ты Чичиков.
Меньше чем через час тройка принесла нас на постоялый двор в большое село. Там произошла пересадка.
Ченников, везде распоряжавшийся, как полицеймейстер на пожаре, вытребовал к себе некоего Мирона - рябого и невзрачного белобрысого мужичонку, занимавшегося извозом, и сам договорился с ним о дальнейшем моем путешествии, причем подробнейшим образом перечислил все имения, куда тот должен был меня завезти и на какую станцию железной дороги затем доставить.
Торг окончился к общему удовольствию, и Мирон побежал запрягать.
Я поручил свои книги приятелю, поблагодарил его за хлопоты, и мы распростились.