- Всем. Некоторым красавцам и высокого роста и больше платят… А в России разве ничего не платят?
- Нет. Взяли - и шабаш! - ответил Дунаев.
- Жду неделю, другую, третью ответа на мое прошение. Ответа никакого. Наконец через месяц я получил ответ и двадцать пять фунтов обратно. В ответе этом было сказано, что просьба моя была рассмотрена как следует во всех подходящих канцеляриях и что она отклонена, как законному удовлетворению не подлежащая… Прочитал это я и тогда же решил про себя бежать со службы в Америку. В тот год как раз много народу переселялось, и об этом много писали в газетах… Но только первое время бежать нельзя было: очень сторожили новобранцев и никуда не выпускали из казарм. Строго было, и дезертиров, ежели ловили, присуждали к строгому заключению в тюрьме… Ну, я, разумеется, не пожелал, как вы догадаетесь, джентльмены, променять казармы на каторгу и решил выждать время… И так эта мысль мною завладела, что я ее и днем и ночью имел в голове… Разбогатеть думал в Америке… И берег эти самые двадцать пять фунтов, чтобы на них уехать… Потом, когда я приехал в Америку и наработал денег, я эти двадцать пять фунтов, конечно, вернул! - не без гордости прибавил Старый Билль.
- Кому вернули? - спросил Чайкин.
- Правительству. В свой полк послал…
- И вы ни разу не были потом в Англии, Билль? - спросил Дунаев.
- А разве вам можно было бы ехать в Англию? - осведомился Чайкин.
- Разумеется, можно. Всякие давности моей вины прошли, и никто бы меня не смел тронуть, тем более что я американский гражданин, слава богу! - с гордостью проговорил Билль. - Но только я в Англии с тех пор, как убежал из нее, не был. Да и что мне там было делать? Я там был бы один как перст… Родных ни души… Друг один был яличник, так и тот утонул в пьяном виде вскоре после моего отъезда, - я об этом в Нью-Йорке в газетах прочитал. Нет, я не ездил, джентльмены! - повторил Билль.
Вдруг он примолк и, сделав знак рукой, чтобы молчали, зорко смотрел пред собой на траву.
- Чайк! Несите охотничье ружье! - чуть слышно прошептал он. - Обойдите сзади к фургону.
Через минуту Чайкин вернулся с ружьем.
Тогда Билль лег ничком и пополз в траве.
Дунаев и Чайкин молча следили за движением Билля…
Вдруг с громким кудахтаньем из травы тяжело поднялась, шумно хлопая крыльями, пара фазанов, блестя на солнце перьями. Раздались один за другим два выстрела, и через несколько минут Билль вернулся с двумя крупными птицами.
- Вот у нас, джентльмены, и отличное жаркое будет к обеду! - весело проговорил он… - Кто из вас ощиплет и выпотрошит птицу, пока я буду рассказывать вам историю своей жизни?
- Я это дело обработаю, Билль! - сказал Дунаев, беря из рук Билля фазанов.
- Экие красивые куры. Как их зовут, Дунаев?
- Фазаны! - ответил Дунаев.
- У нас в России их нет?
- На Кавказе есть… черноморские матросики говорили. Вкусная птица!
И Дунаев принялся ощипывать птиц.
А Билль зарядил ружье, положил на траву и, усевшись, продолжал:
- Шесть месяцев, джентльмены, я прослужил на службе ее величества королевы Виктории, а на седьмой месяц, как получен был приказ об отправлении нашего полка в Индию, я ночью удрал из казарм, продал форму и купил себе дешевую пару платья, шляпу и две смены белья - и с утренним поездом в Ливерпуль, как раз к отходу эмигрантского парохода в Америку. Бумаги свои мне дал мой друг яличник, и я под его именем был принят палубным пассажиром на пароход.
По приезде в Америку я бумаги вернул ему по почте и записался под своею фамилией: "Билль Робине", если вам интересно знать мою фамилию, хотя уже давно меня зовут в этой стране просто Старым Биллем. Прежде звали дядей Биллем, но уж теперь какой же я "дядя"…
Когда я ступил после пятнадцатидневного плавания - тогда пароходы не так шибко ходили, как нынче - на берег в Нью-Йорке, у меня был один фунт… Но я скоро нашел работу - поступил кочегаром на буксирный пароход, и дело мое было сделано… Не стану вам рассказывать, джентльмены, сколько я перепробовал профессий за два года: был я и конюхом, и разносчиком, и сторожем в цирке. Через два года у меня была тысяча долларов, и мне повезло… я попробовал играть на бирже, и через шесть месяцев у меня было двадцать тысяч долларов, а еще через шесть я все спустил… Но легкая нажива уже соблазняла меня, джентльмены… Работа казалась уж мне нестоящим трудом… Мне хотелось быстро разбогатеть, и я отправился в южные штаты пробовать там счастия… Но в Ричмонде, вместо того чтобы начать работать, я стал посещать игорные дома и сделался профессиональным игроком. Шулером не был, в этом могу вас уверить, но играл каждый день, водил компанию с подозрительными джентльменами и пьянствовал. Наконец и играть не на что стало… А уж привычка к праздной жизни сделала свое дело. Мне не хотелось работать и хотелось жить хорошо… И опять дьявол взял меня в свои когти, но на этот раз уже крепче, чем когда я ездил по Темзе на шлюпке… Я поступил в шайку агентов, но не убийц, а только грабителей… мы останавливали дилижансы на большой дороге и грабили плантаторов. Жизнь мы вели кочевую, то на одной дороге, то на другой, и снова у меня появились денежки, и снова я пьянствовал и кутил, пока… пока не случилось того, чему лучше бы не случаться, джентльмены, хоть этому я и обязан тем, что стал другим человеком. Но я вам все расскажу. Раз начал, так надо все рассказать!.. Да и почты еще не видать! - проговорил глухим голосом Билль, взглядывая на дорогу, по которой должна была ехать почта.
И хотя Старый Билль и хотел рассказать то, чему "лучше было бы не случаться" и что случилось много-много лет тому назад, тем не менее он все-таки не решался и, опустив глаза, уставил их на кучку золы погасшего костра.
Чайкин украдкой взглядывал на Старого Билля и понимал, как трудно ему продолжать. И ему жаль было этого симпатичного старика, и ему очень хотелось, чтобы он не продолжал, не вспоминал бы вновь, что ему, очевидно, хотелось бы совсем забыть.
И Чайкин поднялся с места, сделав и Дунаеву знак подняться.
- Куда вы? - спросил Билль.
- А немного пройтись… Ноги размять… И утро уж очень хорошее! - отвечал, несколько смущаясь, Чайкин.
Билль, по-видимому, понял и оценил деликатность Чайкина и необыкновенно ласково взглянул на него.
- Далеко не заходите! Пожалуй, и почта скоро придет! - сказал Билль.
- Мы недалеко.
Когда русские матросы отошли, Дунаев спросил:
- Ты чего позвал?
- А так… пройдемся… Пусть Билль один побудет…
- А что?
- Да ему что-то не хочется рассказывать. Верно, что-нибудь тяжелое для него…
- Не хочется, так и не расскажет. Это его дело. А здесь, братец ты мой, в этих краях у многих бывали такие дела, про кои неохота рассказывать… Ну да быль молодцу не в укор…
- А все-таки совесть зазрит…
- Здесь не у многих. Было и сплыло. Никому дела нет, что я в прошлом году делал, - веди только себя хорошо в этом году. А Биллю нечего прошлого стыдиться… Он зато давно правильным человеком стал. Его во всей округе почитают и уважают за его справедливость и честность… Старики здешние говорят, что Билль первый человек… Его в Денвере хотели в шерифы выбирать…
- Не пошел?
- Не пошел. "Лучше, говорит, дилижанщиком останусь".
- Не зарится на должность?
- Простой… И добер к человеку… Поможет в беде. Он многим помогает по малости. У него есть деньжонки… Скопил кое-что.
- Так отчего он не оставит своей работы? Трудная…
- Привык, и, сказывают, бытто зарок себе дал никем другим не быть, как дилижанщиком.
- Почему?
- А бог его знает. Так болтают. Может, и зря.
Они продолжали идти молча по дороге. Солнце уж поднялось высоко и пригревало изрядно. Хорошо еще, что ветерок умерял зной.
- Тоже вот и мой бывший капитан Блэк. Должно, и у него много на душе разных делов! - наконец проговорил Чайкин, словно бы отвечая на занимавшие его мысли.
- Мало ли у этакого отчаянного дьявола… Ты рассказывал, как он расправлялся.
- То-то, расправлялся, как зверь, можно сказать А все-таки должна подойти такая линия, что бросить дол жен человек все такие дела. Кому раньше, кому позже… Может, перед самой смертью…
- От этого людям, брат, не легче…
- А когда-нибудь будет легче? Как ты полагаешь?
- Бог знает… А ты, Чайкин, не нудь себя такими мыслями, вот что я тебе скажу.
- Отчего?
- Оттого, что только себя в тоску вгоняешь. Что будет, то и будет, а пока что каждый человек должен около себя заботиться… А ты уж больно допытываешься: как да почему все вокруг происходит… Ну да здешняя сторона тебя скоро обломает… Однако идем назад… Солнце-то больно греет.
Они повернули и через несколько минут возвратились к фургону.
Билль по-прежнему сидел угрюмый и задумчивый.
- Присаживайтесь-ка, джентльмены. Нагулялись? - спросил Билль.
- Нагулялись, Билль.
- А почты все нет…
- То-то, нет.
- Так уж я вам докончу про свои прежние грехи… Я понял, зачем вы уходили, Чайк. Благодарю вас! Но почта не пришла, и я пораздумал. Пораздумал и сказал себе: "Нечего скрывать, Билль, того, что было, хотя бы и очень дурное…"
- Зато, Билль, сколько у вас было хорошего! - заметил Дунаев. - Вас все уважают.
- Это правда, уважают. И я, по чести скажу, ничего умышленно дурного не сделал с тех пор - подчеркнул Билль. - А с тех пор прошло лет тридцать пять… Так слушайте, джентльмены, почему Билль, прежний пьяница, мот и игрок, стал совсем другим Биллем. Дайте только закурить трубку.
И Билль с видом какой-то суровой решимости начал:
- Как теперь помню, было это позднею осенью. Сидел я в гостинице в одном из городов южного штата, - зачем вам название города? - как ко мне входит наш президент Томми (он давно повешен, джентльмены!) и говорит: "На днях хорошее дельце будет, Билль. Едет в Нью-Орлеан богатый плантатор с семейством и с деньгами. Так не худо, говорит, поживиться его капиталом. Кошелек туго набит". Мы вчетвером в ту же ночь и уехали из города и расположились лагерем вблизи одного ущелья, вроде Скалистого, будто охотники. Ну, разумеется, провизии было взято достаточно, вина тоже, и мы весело проводили время в ожидании поживы… А тем временем мы успели поживиться шестьюдесятью долларами и лошадью одного мексиканца, который имел неосторожность проезжать мимо нас… Так прошло два дня… Эти два дня только Томми был совершенно трезв, а мы трое не то чтобы совсем пьяны, а так, в достаточном возбуждении. Томми нарочно держал нас в таком состоянии, угощая вином. Это он называл "поддать пару". Так вот, джентльмены, были мы под парами, когда на третье утро, на заре, мы вчетвером, в масках конечно, подъехали к большой дорожной карете и приказали кучеру остановиться… Карета остановилась. Но сидящие в карете, вместо того чтобы встретить нас благосклонно и отдать свои кошельки, пустили в нас несколько зарядов из револьверов, и двое из наших упали с лошадей… Тогда Томми крикнул: "Билль, защищайся!" - и разрядил свой бульдог… Выстрелил и я, честное слово, почти не глядя, и вдруг услышал жалобный детский стон… Этого стона я никогда не забуду… Бывают времена, когда я его слышу… Он стоит в ушах и напоминает мне, что я - детоубийца.
Старый Билль помолчал.
- Дальше нечего рассказывать. Томми прикончил своими пулями плантатора, его молодую жену и девочку, негритянку-няньку, а я маленькую, лет пяти… Томми пристрелил и кучера негра… Когда я увидел убитую мною девочку, то я почувствовал весь ужас своего злодейства… А Томми говорит: "Пожива нам досталась хорошая!" И вынул из кармана мертвого кошелек и разбил шкатулку. Она была вся полна золотом… А я, джентльмены, глядел на все и ничего не понимал. Словно бы на меня вдруг столбняк напал… И потом, как снова пришел в себя, я во весь дух поскакал прочь от этого места…
Билль снова примолк.
Чайкин находился под впечатлением рассказа. Потрясенный, он весь как-то съежился, и лицо его подергивалось.
А Дунаев заметил:
- Вы ведь не нарочно, Билль, убили ребенка. Вы ведь нечаянно…
- А не будь я в ту пору мерзавцем, не будь я агентом, так и нечаянности этой не было бы, Дун… Какое уж это утешение. Надо правде в глаза смотреть. Правда, Чайк?
- Правда, - чуть слышно промолвил Чайкин.
И опять наступило молчание.
- Что ж дальше вы сделали, Билль? - спросил наконец Дунаев.
- Пролежал я около трех месяцев в одной уединенной ранче… Горячка была… На ранче говорили, что подняли меня без чувств на дороге… И когда я выздоравливал, то в это время я и думал о своей жизни и понял, какая она была позорная. И почувствовал к ней отвращение и дал себе слово стать другим человеком. Чтобы не было искушения в городах, я остался на ранче, отработал то, что был должен хозяину за мое содержание во время болезни, хоть он, добрый человек, этого и не требовал, и после уехал из южных штатов, чтобы больше никогда в них не возвращаться.
- Куда ж вы уехали, Билль? - спросил Дунаев.
- На Запад… Б Канзас… Тогда еще там жили индейцы.
- Что ж вы делали?
- Охотником был… Слонялся один с места на место…
- А индейцы вас не трогали?
- Не трогали. Я им зла не делал, и они мне не делали. Мы дружны были… Все меня звали и называли Белым Охотником. В таком одиночестве я пробыл, джентльмены, лет семь и, когда почувствовал, что нет для меня больше искушений, вернулся в город… Там открывалась компания дилижансов, и меня взяли кучером… С тех пор я и езжу по этой дороге, джентльмены, и надеюсь до смерти ездить и благополучно довозить пассажиров и почту, охраняя их от агентов.
- Не любите вы их, Билль! - заметил Дунаев.
- От этого и не люблю, что сам был агентом и знаю, как подло нападать исподтишка, и часто на безоружных людей. Есть здесь разбойники, которые и женщин не жалеют… Недавно была убита одна женщина вместе с мужем…
- А за что повесили Томми? За то дело?
- Нет! то дело так и осталось в тайне, - Томми ловко припрятал концы. Он уехал из страны на север и, как после я узнал, был повешен за убийство… Мне случайно попалась потом газета, в которой был напечатан судебный отчет и отчет о его казни. И на суде держал себя хорошо и умер без страха… Однако долго же не идет почта! - круто оборвал Билль разговор и сделался прежним серьезным и суровым и малоразговорчивым Биллем.
- Не случилось ли чего-нибудь! - заметил Чайкин.
- Здесь тихо. Не пошаливают. Да и кому охота нападать на письма.
Наступило молчание.
Между тем два фазана были ощипаны, выпотрошены и вымыты в свежей воде.
- Что с ними теперь делать, Билль? - спросил Дунаев.
- Я полагаю зажарить их, Дун.
- А успеем до прихода почты?
- Не успеем, так дожарим на станции, где будем обедать.
Чайкин собрал сучьев и развел огонь. Когда образовалась горячая зола, Дунаев обвернул фазанов в свежие листья и всунул в золу, наблюдая, чтобы жаркое пропеклось со всех сторон.
Сзади вдруг послышался лошадиный топот.
Билль обернулся и схватился за ружье.
Всадник скакал во всю мочь по дороге… Он подскакал к костру и спрыгнул с лошади.
- Дэк! - воскликнули изумленно Чайкин и Дунаев.
- Вам, Дэк, что нужно? - сурово спросил Билль.
- Я нарочно приехал сюда, чтобы предостеречь вас…
- От кого?
- От моего товарища. Мне нечем было прострелить ему голову, а то бы я прострелил. Я вам верно говорю, Билль.
- За что?
- А за то, что он не чувствует благодарности, и за то, что вы нас не повесили благодаря главным образом Чайку, он вам же собирается напакостить.
- Каким образом?
- Он уехал в Сакраменто, чтобы организовать на вас нападение… Он звал и меня, но я… я еще помню, кому обязан жизнью.
Билль несколько мгновений молчал, словно что-то обдумывал, и потом протянул руку Дэку и сказал:
- Спасибо вам, Дэк. Вы поступили как порядочный человек… Теперь вижу, что Чайк был прав…
- В чем?
- Он утверждает, что вы бросите вашу позорную жизнь и станете порядочным человеком. Ведь вы это говорили, Чайк?
- Говорил! - весело сказал Чайкин.
- Благодарю за хорошее мнение обо мне, Чайк. Быть может, вы и правы…
- Присаживайтесь-ка, Дэк, и не хотите ли закусить? - предложил Билль.
- Не откажусь. Я еще не успел позавтракать сегодня. Насилу достал лошадь в ранче у Косого Джима. Оставил залог…
- И стаканчик рома выпить не откажетесь, Дэк? - предложил Дунаев.
- В этом не может быть сомнения…
Скоро Дэк с аппетитом принялся уписывать за обе щеки принесенные Чайкиным мясо и ветчину, выпив предварительно стаканчик рома.
Билль что-то раздумывал и наконец проговорил:
- Недаром я хотел повесить вашего товарища, Дэк. Большой он мошенник!
- Оказывается, что большой, Билль. Я ему уж это сказал, когда он мне сообщил свое намерение.
- Что ж он?
- Он сказал, что это не мое дело… И так как он сильнее меня, то я должен был согласиться, что не мое дело, но объявил, что мы больше с ним не знакомы…
- И хорошо сделали, Дэк! - сказал Билль.
И когда тот позавтракал и после завтрака выпил еще стаканчик рома, Билль его спросил:
- Какую ему лошадь дал Косой Джим?
- Черную кобылу.
- Хорошая лошадь! Давно бы и Джима следовало повесить. Он укрывает агентов и помогает им… Что вы на это скажете, Дэк?
- Мне неудобно, Билль, быть судьей в этом деле… Разве со временем… Тогда я, - быть может, не откажусь высказать свое мнение.
- Правильно сказано. А в каком часу выехал ваш товарищ?
- В шесть вечера, как только мы добрались до Джима…
- Значит, он уж обогнал нас.
- Весьма вероятно. Для этого он и поехал.
Билль пристально взглянул в упор на Дэка. Тот глаз не отвел под испытующим взглядом Старого Билля.
- А вы, Дэк, что думаете делать теперь?
- Ехать в Сан-Франциско.
- Верхом?
- Верхом.
- Извините, Дэк… Еще один вопрос.
- Предлагайте сколько угодно, Билль…
- Вы… в самом деле… возмущены вашим товарищем?.. Нет ли какой ловушки?
Дэк вспыхнул.
- Какая же может быть ловушка? Я торопился единственно для того, чтобы отплатить хоть отчасти за жизнь, которой я обязан Чайку. Для Чайка больше и приехал… Ваше дело верить мне или не верить… И у меня револьвера нет! - прибавил в виде веского аргумента Дэк, выворачивая свои карманы.
- Довольно. Я верю вам, Дэк! - произнес Билль.
Дэк опять покраснел, на этот раз от удовлетворенного чувства.
- И сколько агентов, вы думаете, соберет этот мерзавец?
- Полагаю, человек шесть, по два на каждого из вас, и чтобы досталось по шести сот долларов на каждого.
- Как так? Почему по шестисот?
- Около этого… разделите-ка, Билль, на шесть три тысячи долларов Дуна да пятьсот долларов Чайка, которые зашиты у него и спрятаны на груди.
- А вы почем знаете, Дэк? - изумленно спросил Чайкин.
- Я слышал, как вы об этом говорили на пароходе…
- Но я вас не видал на пароходе…
- Не мудрено: я тогда был с бородой… Так разделите, говорю, три тысячи пятьсот долларов на шесть, и выйдет около шестисот на брата… Ради этакого куша молодцы выедут…
- А что, Дэк, если против шести будет не трое, а четверо?