Вот почему его дивили все эти чествования, которые устраивали американцы Чайкину, и нисколько не удивил отказ Чайкина от больших денег, предложенных ему отцом спасенной девочки. И когда об этом отказе Кирюшкин узнал от Дунаева, он только сказал Чайкину:
- Правильно ты, Вась, поступил, что побрезговал деньгами…
- А то как же?..
- Оправдал, значит, себя…
И Чайкину необыкновенно приятно было услышать одобрение именно от Кирюшкина.
Обыкновенно за четверть часа до семи, вдоволь наговоривши Чайкину обо всем, более или менее интересном, что, по его мнению; происходило за день на клипере, Кирюшкин уходил, обещаясь завтра навестить своего любимца. И Чайкин всегда нетерпеливо ждал его прихода.
Однажды, прощаясь с Кирюшкиным, он сказал:
- Уважь, Иваныч, голубчик, принеси черного сухарика. Давно не пробовал… Тут все белый хлеб. И хотя меня кормят до отвала и всяких пирожных дают, а по ржаному сухарику я соскучился.
Кирюшкин обещал принести и заметил:
- То-то оно и есть… И по сухарику соскучился… Так как же останешься ты в этой Америке?.. Совсем пропадешь в ней…
3
Однажды утром, когда Чайкин первый раз встал с постели и необыкновенно довольный, что раны его заживают и нет уже никаких болей, сидел в кресле около стола, на котором стоял чудный букет чайных роз, присланных ему матерью спасенной девочки, и разговаривал с верным Дунаевым, неотлучно находившимся при нем, в комнату вошла сиделка и сказала Чайкину:
- Вас хочет видеть русский адмирал, начальник эскадры. Хотите его принять, Чайк?
В первую минуту Чайкин был изумлен и испуган.
"Зачем ко мне идет адмирал?" - думал Чайкин и не знал, как ему быть.
- Если вам визит этот неприятен, Чайк, то я могу сказать, что вы чувствуете себя нехорошо и не можете его принять… Вы, кажется, не расположены видеть адмирала, Чайк? - прибавила в виде вопроса сиделка.
- Нет, зачем же врать! - промолвил смущенно Чайкин.
- Так, чтоб не врать, я просто скажу, что вы не хотите его видеть, Чайк. Сказать?
- Это будет обидно для адмирала…
- А ну его… Пусть обижается! - заметил по-русски Дунаев.
- За что зря обиждать… Он, может, от доброго сердца пришел, а я скажу: "Уходи!.."
И, обратившись к сиделке, Чайкин сказал:
- Попросите адмирала…
И с этими словами он несколько испуганно оправил свой халат; смахнул со стола хлебные соринки и не без некоторого страха прежнего матроса ждал появления адмирала, несмотря на то, что слышал о нем много хорошего.
Тот же страх испытывал и Дунаев, хотя и хотел показать, что он совершенно равнодушен к приходу адмирала.
- А я пока уйду… Может, он захочет с тобой о чем-нибудь секретно говорить, Вась…
И Дунаев пошел к выходу и, встретившись около дверей с адмиралом, невольно вытянулся по-военному и провожал адмирала глазами.
- Бывший матрос? - спросил, останавливаясь, адмирал и ласково улыбнулся.
- Точно так, ваше превосходительство! - отвечал Дунаев по старой привычке.
- С какого судна?
- С "Люрика", ваше превосходительство.
- Давно здесь?
- Пять лет, ваше превосходительство.
- Какие занятия?
- Возчиком был, а теперь вот около Чайкина нахожусь, ваше превосходительство!
- Слышал… хорошо, что Чайкин не один…
- К нему еще российский ходит: Кирюшкин, ваше превосходительство.
- Знаю. Тебе здесь нравится? Дунаев, кажется?
- Точно так, ваше превосходительство. Очень нравится!..
- А по какой причине ты оставил судно?
- Претензию подавал адмиралу на капитана "Люрика", ваше превосходительство.
Адмирал не сомневался, что Дунаев говорит правду: командир "Рюрика" даже и в те отдаленные времена считался жестоким командиром и был уволен от службы.
- И не скучаешь по России?
- Прежде скучал, а теперь мало скучаю, ваше превосходительство.
- Совсем американцем стал! - улыбаясь, проговорил адмирал, оглядывая с ног до головы Дунаева, и направился к креслу, где сидел похудалый, побледневший и испуганный Чайкин.
Когда адмирал подошел к Чайкину, тот стоял у кресла.
- Здравствуй, Чайкин!
- Здравия желаю, ваше превосходительство! - отвечал тихим, утомленным голосом Чайкин.
От стояния на ногах он чувствовал, что у него кружится голова.
- Садись, садись скорей! Тебе нельзя стоять! - участливо проговорил адмирал, увидавший побледневшее лицо Чайкина.
- Трудно еще, ваше превосходительство… Первый раз встал с постели.
И словно бы виновато улыбаясь, что не может стоять перед адмиралом, Чайкин опустился в кресло. Адмирал сел в другое.
- Я давно собирался навестить тебя, да боялся потревожить! - проговорил он.
- Чувствительно благодарен, ваше превосходительство.
- А я пришел к тебе, чтобы сказать, как я рад был узнать о подвиге русского матроса.
Чайкин застенчиво молчал.
- Но мне, признаюсь, очень жаль было узнать, что ты русский человек и принужден оставаться на чужбине… Я знаю, что тебя вынудило остаться здесь… Страх перед наказанием? Да?
- Точно так, ваше превосходительство… Я опоздал на шлюпку и боялся, что меня накажут… и остался…
- Слушай, Чайкин, что я тебе скажу. Ты, конечно, волен остаться здесь, и никто тебя не может отсюда вытребовать… Но если ты хочешь вернуться, даю тебе слово, что ты никакому наказанию не подвергнешься. Я буду за тебя просить начальство. Оно уважит мою просьбу.
- Премного благодарен на добром слове, ваше превосходительство! - с чувством произнес Чайкин.
- И знай, что милостью нашего государя телесные наказания отменены… На клипере новое начальство, и того, что было прежде, не будет… Тебя сделают унтер-офицером.
Чайкин молчал.
- Так хочешь вернуться? Даю тебе слово, что тебе ничего не будет! - еще раз ласково повторил адмирал, объяснявший молчание матроса недоверием к его словам.
- Никак нет, ваше превосходительство! - тихо, но твердо ответил Чайкин.
- И ты не боишься, Чайкин, что стоскуешься на чужбине?
- И теперь иной раз тоска берет, ваше превосходительство.
- Что ж ты думаешь здесь делать? Опять матросом будешь, как был, на купеческом бриге?
- Никак нет, ваше превосходительство, - при земле буду. Как поправлюсь, поеду работником на ферму. У меня уж и место есть.
- Ну, дай бог тебе успеха, Чайкин… Будь счастлив! - сказал адмирал, поднимаясь.
- Счастливо оставаться, ваше превосходительство!
- Не нужно ли тебе чего?..
- Покорно благодарю. Ничего не нужно, ваше превосходительство!
- Может, деньги нужны… Ты скажи. Я ведь русский, а не американец!
- Дай вам бог за ласковое слово, ваше превосходительство, что не погнушались зайти к беглому матросу! - взволнованно проговорил Чайкин. - Но только не извольте беспокоиться: я ни в чем не нуждаюсь, у меня и деньги есть.
- Прощай, братец… Кирюшкин тебя навещает?
- Навещает, ваше превосходительство!
Адмирал ласково кивнул головой и вышел из комнаты. Сейчас же явился Дунаев.
- Ну, что он с тобой говорил?
- По-хорошему говорил, словно и не адмирал. Прост. И так он ласково обошелся, что у меня и страх прошел… И я ему все обсказал без всякой опаски… С ним не страшно говорить.
- Добер. Сразу видно! - подтвердил и Дунаев.
- Кабы таких адмиралов да побольше было! - промолвил Чайкин.
- Зачем же он к тебе приходил?
- Проведать приходил… А еще звал на клипер. Обнадеживал, что ничего мне не будет. Унтерцером сулил сделать… Да я не согласился…
- А он осерчал? уговаривал?
- И не осерчал и не уговаривал. "Живи, говорит, счастливо!"
Чайкин примолк и задумался.
- Да, брат Дунаев, если бы побольше таких начальников, то и нашему брату легче было бы жить! - наконец промолвил он.
- Редки только такие. С таким легко, а как заместо его да другой поступит, других понятиев, - еще тяжелей станет жить флотскому человеку… То ли дело здесь…
- Зато здесь бедному плохо… Богачи утесняют… Везде, братец ты мой, какая-нибудь неправда да живет!..
Глава VII
1
- О господин Чайк!.. Не подумайте обо мне дурно, господин Чайк, ежели я до сих пор не заходил к вам, не скажите: "Какая неблагодарная скотина Абрамсон!.. Какая свинья Абрамсон!.." О, если б вы знали, отчего я до сих пор не приходил к вам…
И Абрамсон, в обтрепанном платье, похожем на лохмотья, ставший, казалось, совсем немощным стариком, бледный, осунувшийся, с лицом, полным скорби и отчаяния, крепко пожал своими костлявыми пальцами руку Чайкина и, беспомощно опустившись на кресло, примолк.
Чайкин в первую минуту подумал, что Абрамсон потерпел полную неудачу со своей ваксой, и, желая подбодрить его, проговорил:
- Нечего падать духом, господин Абрамсон. Бог даст, дела поправятся… Ежели вакса не пошла…
- Какая вакса, господин Чайк?!. О, если б вакса!..
- Что же такое?..
- Ривка… Я только вчера мою Ривку закопал в землю… Дитю свою единственную, Чайк!
И старик опустил голову и вытирал слезы своей грязной рукой.
- И вольный воздух не помог, - заговорил он через минуту, едва сдерживая рыдания, - и доктор не помог… Каждый день ездил… по три доллара платил ему из тех денег, что вы дали на ваксу… лекарство прописывал, а не спас Ривку… "Ежели бы, говорит, раньше схватили… А то, говорит, у нее запущенная болезнь… повреждение легких…" Я в ноги ему кланялся, просил спасти Ривку, по пять долларов обещал давать, - он не согласился. "Я, говорит, не бог…" А она-то, дитю мое, все думала, что поправится… Меня успокаивала. "Не плачьте, говорит, папенька… Я здорова буду…" И все вас, Чайк, вспоминала… жалела вас, что вы за свое геройство пострадали… Газеты читала, где о вас было писано… "Вот, говорит, какой он"… И все собиралась идти к вам… Все надеялась… А сама что ни день, то худела и ровно свечка таяла… И я около нее безотлучно находился… Баловал ее на ваши деньги… И как она радовалась, что я больше не приводил матросов с тех пор, как вы помогли, Чайк… Как вас благодарила!.. "Вот, говорит, поправлюсь, беспременно сама поблагодарю"… И все требовала газеты о вас читать… Сама уж не могла… Вовсе ослабела. И какая она умница была, если б вы знали!.. И какое чувствительное у нее было сердце! И как наказал меня бог, Чайк, о, как наказал за мои грехи, за то, что я дурным гешефтом занимался… Ривочка часто плакала об этом… И тогда, когда я привел вас, Чайк, и велел приготовить вам нехороший пунш, она не согласилась, и жена не согласилась… И Ривка грозилась, что уйдет от меня, если с вами, Чайк, я нехорошо поступлю…
Чайкин сочувственно слушал горестные излияния старого еврея и жалел его и хотел как-нибудь смягчить его горе, но понимал, что это невозможно, что никакими словами не поможешь.
И, когда Абрамсон смолк и, подавленный скорбью, поник головой, Чайкин пожал его руку.
Скоро Абрамсон поднялся с кресла и стал прощаться.
Тогда Чайкин спросил:
- Вы на старой квартире, Абрам Исакиевич?
- Пока на старой… Хочу оставить ее…
- И скоро?
- Первого числа… Наймем с женой комнату…
- Так вы, Абрам Исакиевич, дайте ваш новый адрес… Я, как выпишусь, зайду к вам… А пока позвольте мне, как компаньону, внести еще деньги на вашу ваксу… Вот получите сто долларов…
Абрамсон энергично закивал отрицательно головой, и слезы блестели на его глазах, когда он наконец проговорил:
- Не надо… не надо. Вы и так помогли. И у меня еще осталось пятьдесят долларов. Мы, бог даст, как-нибудь проживем… Я с ларьком буду ходить… а не то газеты продавать… Спасибо вам, Чайк!
И Абрамсон, словно бы боясь соблазна в виде банкового билета, поторопился уйти.
2
Однажды утром, за несколько дней до выписки Чайкина из госпиталя, к нему явился высокий господин пожилых лет, в каком-то необыкновенно ярком полосатом пиджаке и в таких же штанах, в цилиндре, и, пожавши Чайкину руку, сел в кресло, заложил нога на ногу, сплюнул на пол и спросил:
- Имею честь видеть знаменитого мистера Чайка?
- Я самый.
- Очень приятно, сэр… А я директор общедоступного театра, в котором даются ежедневно всякие представления… Доллар за вход во всякие места… Публики всегда множество.
И с этими словами директор вынул из кармана красную, необычайных размеров афишу, сунул ее в руку Чайкина и, указывая пальцем на конец афиши, сказал:
- Прочтите!
Несколько изумленный Чайкин прочел напечатанный крупнейшими буквами анонс:
"В непродолжительном времени будет поставлена пьеса: "Пожар на пристани, или Спасение ребенка"".
- Прочли? - спросил директор.
- Прочел! - отвечал Чайкин.
- И поняли, конечно, зачем я пришел к вам, мистер Чайк?
- Нет, не понял.
Директор пристально взглянул на Чайкина своими плутоватыми глазами и проговорил:
- Я пришел предложить вам выгодное дельце…
- Какое?
- Участвовать в этой пьесе.
- То есть как это?
- А так… Когда дом будет в пламени, вы подыметесь по лестнице и снесете ребенка. Разумеется, после этого вы не попадете в госпиталь! - смеясь прибавил директор, - огонь театральный не обожжет… Вы только вымажете лицо сажей, когда будете спускаться… И по окончании спектакля получите пятьдесят долларов. Хотите на десять представлений условие? Публика валом повалит, когда прочтет, что настоящий мистер Чайк будет спасать в общедоступном театре ребенка. Пятьдесят долларов за то только, чтобы подняться по лестнице и вымазать себе лицо сажей, - согласитесь, плата хорошая. Что вы на это скажете? Согласны, разумеется, получить пятьсот долларов в десять дней, а? - спрашивал директор, подмигивая глазом.
Чайкин в первую минуту ошалел: до того ему казалось странным и смешным это предложение - показываться перед публикой в театре и проделывать "не взаправду" то, что он сделал, рискуя своею жизнью.
И, добродушно рассмеявшись, он наконец ответил:
- Не согласен.
- Понимаю. Вы полагаете, что я должен семьдесят пять долларов предложить за вечер? - спросил директор, не без уважения к сообразительности Чайкина.
- Совсем не согласен…
- Значит, сто хотите? Что ж!.. Я заплачу вам и сто… так и быть… Тысячу долларов получить приятнее… А может, и больше, если пьеса будет иметь успех и выдержит больше десяти представлений… Вы ловкий парень, мистер Чайк. Понимаете выгоду своего положения!
Но когда в ответ на слова директора Чайкин объяснил, что он ни за какие деньги не пойдет, как он выразился, "срамиться" перед публикой, янки вытаращил на него глаза и, сердито сплюнув, поднялся с места и проговорил:
- У меня в театре срамиться?.. Чистые денежки получать, значит - срамиться?.. Отказаться от моего предложения - так это действительно значит осрамиться перед здравым смыслом! Прощайте, сэр. Очень жалею, что считал вас более сообразительным джентльменом.
И, кивнув головой, директор пошел к двери.
Однако у дверей он остановился и, повернувшись к Чайкину, крикнул:
- Сто двадцать пять, и ни цента более!
Чайкин в ответ рассмеялся. Директор, пробормотав какое-то ругательство, скрылся за дверями и, увидевши в коридоре сиделку, спросил ее, указывая на двери комнаты Чайкина:
- Этот русский в своем уме?..
- Кажется.
- Сомневаюсь! - произнес директор и направился к выходу.
Когда сиделка вошла к Чайкину, он все еще улыбался, вспоминая директора и его предложение.
- Верно, веселый гость был у вас, Чайк? - спросила сиделка.
- Очень потешный… директор театра.
- Зачем же он у вас был? Что ему от вас надо?
Чайкин рассказал и объяснил, какие деньги предлагал ему директор.
- То-то он вас сумасшедшим считает! - со смехом объявила сиделка.
- За то, что я отказался?
- Разумеется. Тысячу долларов не скоро заработаешь.
- И вы считаете меня сумасшедшим? - смеясь спросил Чайкин.
- О нет… На такую работу, какую предлагал вам директор, и я бы не пошла на вашем месте, Чайк.
- Еще бы! Вы вот тут трудитесь по-настоящему, людям на пользу… И как я поглядел, так вижу, что очень трудная ваша работа ходить за больными, особенно за тяжкими…
- Трудная, Чайк! - отвечала сиделка.
Она была не старая девушка, и лицо ее, задумчивое и кроткое, сохраняло еще остатки былой красоты.
- Теперь еще я привыкла, а прежде тяжело было смотреть на людские страдания и утешать умирающих… говорить, что они поправятся, когда знаешь, что дни их сочтены…
- Никогда не забуду, как вы за мной ходили, мисс Джен! Вы да мисс Кэт меня и выходили!.. - с чувством проговорил Чайкин.
Мисс Джен промолвила:
- Да, вы очень были опасны, Чайк. Мы думали, что вы не выживете. И какие ужасные страдания вы перенесли и с каким терпением! Таких терпеливых мужчин, как вы, я не видела! - прибавила сиделка, взглядывая ласково, точно мать на ребенка, на своего пациента.
- А я не знал, что был так опасен.
- Не знали? Особенно доктора боялись за вас после операции. Не рассчитывали, что вы ее вынесете…
Чайкин с любопытством слушал о том, как он был плох, и теперь, почти здоровый, пополневший и чувствовавший в себе прежние силы, внутренне радовался и еще более проникался благодарностью и к докторам, которые его лечили, и к сиделкам, которые первые дни не отходили от него.
Особенно привязался он за время своей болезни к мисс Джен, которая была всегда так спокойно ласкова, так умело, ловко и в то же время без проявления хотя бы малейшего неудовольствия ходила за ним и одним своим видом как-то успокаивала больного.
- И давно вы так трудитесь, мисс Джен?
- Скоро десять лет, Чайк! - ответила девушка.
- Надо к такому делу особенную склонность иметь… Без этого не вынести таких трудов.
- Надо немножко любить ближнего - вот и все… А я поступила сюда после того, как научилась понимать страдания ближних. Прежде я этого не понимала. Я жила очень богато, Чайк… Я тратила на свои наряды столько, что и вспомнить стыдно… И у меня был жених, миллионер… Но, к счастию, я вовремя поняла весь ужас такой жизни, встретившись с одной несчастной семьей, и уехала от отца… Мать я давно потеряла.
- А отец ваш знает, где вы?
- Теперь знает.
- А раньше?
- Не знал. Но он обо мне получал известия.
- А жених ваш?
- Жених?! - переспросила мисс Джен, и на ее лице появилась горькая усмешка. - Он, как я узнала вскоре, назвал меня сумасшедшей и через месяц женился на другой девушке, богатой не менее, чем была я.
Чайкин слушал и проникался еще большею восторженностью к этой девушке, отказавшейся от богатства и поступившей на трудную должность сиделки. И у него невольно вырвался вопрос:
- И вы, мисс Джен, никогда не жалели о прошлой жизни?