В статье "О народном образовании" Толстой утверждает: "неизменный закон движения вперед образования"-"потребность к равенству". А в статье "Прогресс и определение образования" дает свою формулировку прогресса вообще: "Закон прогресса, или совершенствования, написан в душе каждого человека и, только вследствие заблуждения, переносится в историю. Оставаясь личным, этот закон плодотворен и доступен каждому; перенесенный в историю, он делается праздной, пустой болтовней, ведущей к оправданию каждой бессмыслицы и фатализма".
Ссылаясь на "Историю цивилизации в Англии" Генри Томаса Бокля, английского историка первой половины XIX в., и споря с ним, Толстой выражает уверенность, что русские не обязаны подлежать тому же закону движения цивилизации, которому подлежат европейские народы. К тому же, по мысли Толстого, еще не доказано, что движение вперед ложной и ненужной народу цивилизации есть благо.
Эта же мысль и вся аргументация повторены спустя сорок лет в статье "Рабство нашего времени", где Толстой критикует политическую экономию, которая за образец общего порядка берет не "положение людей всего мира за все историческое время", а положение людей в "маленькой, находящейся в самом исключительном положении Англии в конце прошлого и начале нынешнего столетия".
Как же освободиться от рабства? Как уничтожить частную собственность на землю?
Эти вопросы - главные в публицистике Толстого 1900-х годов.
Он по-прежнему уверен, что капиталистический путь не подходит для России. Советует всем людям: и рабочим, и капиталистам - исправлять самих себя, не участвовать в насилии, стремясь к жизненному идеалу - "общению людей, основанному на разумном согласии". Обращаясь ко всем русским людям: правительству, революционерам и народу, Толстой утверждает: "Для того, чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше", как для того, чтобы согрелся сосуд воды, надо, чтобы все капли его согрелись.
Для улучшения всей общественной жизни нужно "личное усилие", а не изменение внешних форм: "Чем выше в религиозно-нравственном отношении будут люди, тем лучше будут те общественные формы, в которые они сложатся…"
Как справедливо сказано в книге М. Б. Храпченко, "от идей возрождения человека Толстой приходит к принципам обновления жизни общества в целом, освобождения человечества от современного рабства, от власти частной собственности. Средства уничтожения общественного зла, предлагавшиеся писателем, были явно утопичными, но его анализ социальной жизни отличался необыкновенной проницательностью. Толстой отвергал революционный путь уничтожения несправедливой власти господствующих классов, революционный путь создания нового общества, но он не только видел неизбежность крушения старого порядка, не только горячо обличал его, но и страстно верил в торжество подлинно человеческих принципов жизни".
В год первой русской революции Толстой работает над статьями, где мечтает рассказать людям, как они могут стать счастливыми. По легенде, услышанной еще в детстве, счастье людей зависит от той доброй тайны, которая написана на зеленой палочке; палочка зарыта на краю обрыва (именно там Толстой завещал похоронить его)? Обращаясь от легенды к действительности, он выдвигает два главных, с его точки зрения, требования: в области экономической - освобождение земли от права собственности, в области политической - уничтожение "всякого насильнического правительства" ("Об общественном движении в России"). Тут особенно важно слово "насильническое". Толстой вовсе не был анархистом; он был уверен, что народ, освободившись от "разбойнических" форм правления, сам устроит свою жизнь и найдет нужные формы этого нового устройства.
Владение землею - "великий грех". Так названа одна из статей 1905 г., где, оценивая происходящие события, Толстой пишет: "Россия переживает важное, долженствующее иметь громадные последствия время".
Он по-прежнему думает, что земледельческая Россия всегда останется страной мелких крестьянских тружеников, лишь наделенных землею. "Разрешение этого великого, всемирного греха, разрешение, которое будет эрой в истории человечества, предстоит именно русскому, славянскому народу, по своему духовному и экономическому складу предназначенному для этого великого, всемирного дела".
"Великое историческое призвание" русского народа Толстой видит в том, что он "укажет другим народам путь разумной, свободной и счастливой жизни вне промышленного, фабричного, капиталистического насилия и рабства".
Слова звучат как пророчество.
Но, идеалист и утопист в самых глубоких основах своего миросозерцания, Толстой продолжает спорить с историей и теми действительными путями, которые она пролагала в России. Освобождение земли могло прийти только через революцию. Толстой же "единственным возможным решением земельного вопроса" и в 1906 г. выдвигает теорию американского экономиста Генри Джорджа, предлагавшего ввести "единый" прогрессивный налог на землю. Между тем еще раньше, в статье "Рабство нашего времени", он сам высказывал основательные (и справедливые) сомнения в том, что таким образом можно освободить людей от рабства.
В 1905 г., в самый разгар революционных событий начала века, Толстой пишет В. В. Стасову: "Я во всей этой революции, состою в звании, добро и самовольно принятом на себя, адвоката 100-миллионного земледельческого народа. Всему, что содействует или может содействовать его благу, я сорадуюсь, всему тому, что не имеет этой главной цели и отвлекает от нее, я не сочувствую" (т. 76, с. 45).
Он по-прежнему обличает жестокость и неразумие правительства, высоко оценивает самоотверженность революционеров, но мечтает, вопреки совершающимся событиям, убедить правящие классы добровольно отказаться от власти и связанного с нею "греха", а революционеров и народ отвратить от "насильственных" действий.
Под натиском революционных событий 1905–1907 гг. "крепостная, пребывавшая в медвежьей спячке, патриархальная, благочестивая и покорная Россия совлекла с себя ветхого Адама". В статье "К оценке русской революции" Ленин писал: "Наше крестьянство создало в первый же период русской революции аграрное движение несравненно более сильное, определенное, политически сознательное, чем в предыдущих буржуазных революциях XIX века". Во время революции 1905 г. "великорусский мужик начал… становиться демократом, начал свергать попа и помещика". Революция потерпела поражение, за нею последовал временный спад революционного движения. Но она всколыхнула крестьянские массы, разбудила их к новой исторической деятельности.
Крестьянство освобождалось от патриархальных взглядов самим ходом экономического развития страны: рост капитализма и пролетаризация крестьянства с неизбежностью разрушали патриархальную феодальную идеологию. В 1908 г. Ленин писал: "В самом крестьянстве рост обмена, господства рынка и власти денег все более вытесняет патриархальную старину и патриархальную толстовскую идеологию".
Начало XX в. ознаменовалось целым рядом революций в странах Востока, на "неподвижность" которых ссылался Толстой. Исторические события со всей очевидностью свидетельствовали, что "1905 год был началом конца "восточной" неподвижности. Именно поэтому этот год принес с собой исторический конец толстовщине, конец всей той эпохе, которая могла и должна была породить учение Толстого…".
Самыми разнообразными путями доходили до Толстого вести о волнениях в среде многомиллионного крестьянства. В Ясной Поляне бывали теперь крестьяне, для которых, по словам самого Толстого, "недаром прошла революция". В Дневнике 1910 г. он записал: "Революция сделала в нашем русском народе то, что он вдруг увидал несправедливость своего положения. Это - сказка о царе в новом платье. Ребенком, который сказал то, что есть, что царь голый, была революция" (т. 58, с. 24).
Жестокая расправа с революционерами и еще большее закабаление народа приводят Толстого, вопреки его отрицанию всякого насилия, к выводу: "Мучительное чувство бедности, - не бедности, а унижения, забитости народа. Простительна жестокость и безумие революционеров" (т. 57, с. 82).
С особенной, потрясающей силой начинает звучать голос Толстого, обличающего правительственную расправу с народом.
Всех людей Толстой-проповедник призывает усвоить "религиозное сознание", "любить друг друга", хотя с мучительной ясностью сознает, что "закон насилия" торжествует. В 1909 г. в Дневнике появляется горькая запись: "Главное же, в чем я ошибся, то, что любовь делает свое дело и теперь в России с казнями, виселицами и пр." (т. 57, с. 200).
Его пугает бешеный рост милитаризма во всех европейских "цивилизованных" странах, и в 1909 г. он, 81-летний старец, собирается поехать на Стокгольмский конгресс мира, приготовив специальный доклад. Сторонникам мира он намеревался сказать: "Мы собрались здесь для того, чтобы бороться против войны… Как ни ничтожны могут показаться наши силы в сравнении с силами наших противников, победа наша так же несомненна, как несомненна победа света восходящего солнца над темнотою ночи".
В эти годы могучий голос Толстого-публициста звучит не в одной России, а во всем мире, повсюду обличая несправедливость, насилие, жестокость. Судьба абиссинцев, буров, индусов, борющихся с колониальным гнетом, волнует его не меньше, чем положение русского народа. Люди из разных стран обращаются к яснополянскому мыслителю и проповеднику, мечтая о нравственной поддержке, защите, словах утешения и правды.
В жизни самого Толстого непереносимой остроты достигает стыд от мучительного несоответствия своей жизни в барской усадьбе с исповедуемым идеалом.
В уходе из Ясной Поляны осенней ночью 1910 г. сошлось много сложных причин - общественных, семейных, личных. Но главная причина состояла в том, что Толстой желал остаток жизни провести так, в таких условиях, в каких постоянно находится рабочий народ.
Незадолго до ухода он записал в Дневнике, обращаясь к ненавистным эксплуататорам: "Они (народ) растение, а вы вредные, ядовитые наросты на нем. Они знают, что придет время, потому что рано или поздно он дождется или добьется своего" (т. 57, с. 267).
Эта вера в народ и его будущее освещает внутренним светом всю публицистику Льва Толстого.
Комментарии к произведениям
О жизни. Философский трактат "О жизни" был отпечатан в 1888 г. московской типографией А. И. Мамонтова, но книга была запрещена и уничтожена цензурой. Уцелело лишь три экземпляра.
Сам Толстой считал "О жизни" одной из главных своих книг. В октябре 1889 г. на вопрос географа и литератора В. В. Майнова он ответил: "Вы спрашивали, какое сочинение из своих я считаю более важным? Не могу сказать, какое из двух: "В чем моя вера?" или "О жизни" (т. 64, с. 317).
Подобно тому как "Исповедь" и "В чем моя вера?" воплотили принципы религиозно-нравственного учения Толстого, как оно сложилось после перелома в мировоззрении, а трактат "Так что же нам делать?" - социальные и эстетические его взгляды, в трактате "О жизни" сформулированы философские основы миросозерцания. Первоначально сочинение было озаглавлено "О жизни и смерти"; по мере развития общей концепции Толстой пришел к убеждению, что для человека, познавшего смысл жизни в исполнении высшего блага - служении нравственной истине, смерти не существует. Человека освобождает от смерти духовное рождение. Он вычеркнул слово "смерть" из названия трактата.
Истоки книги - в тех напряженных размышлениях о жизни и смерти, которые всегда занимали Толстого и обострились во время тяжелой болезни осенью 1886 г. Тогда же он получил письмо на эту тему от А. К. Дитерихс (ставшей вскоре женой В. Г. Черткова). 4 октября 1886 г. Толстой сообщил Черткову: "От Анны Константиновны давно уже получил длинное хорошее письмо и вместо того, чтобы коротко ответить, начал по пунктам на все ее мысли. А так как одна из мыслей была о жизни и о смерти, то, о чем я так много заново думал, то и начал об этом и до сих пор все пишу, т. е. думаю и записываю" (т. 85, с. 389).
Писание трактата "О жизни" превратилось в продолжительный, напряженный и увлеченный труд (сохранилось восемь папок, включающих 2237 листов рукописей и корректур).
В марте 1887 г. Толстой прочитал свой философский реферат в московском Психологическом обществе, где председательствовал знакомый ему молодой профессор - Н. Я. Грот. В то же время он заметил в одном из писем: "Хочется и надеюсь выразить совсем просто и ясно, что жизнь есть совсем не та путаница и страдания, которые мы себе представляем под этим словом, а нечто очень простое, ясное, легкое и всегда радостное" (т. 64, с. 28). "Месяца полтора ни о чем другом не думаю ни днем ни ночью… - написал Толстой тогда Черткову. - Работаю для себя и для других: себе наверное многое уяснил, во многом себя утвердил и потому надеюсь, что хоть немного также подействует и на некоторых других" (т. 86, с. 42). Он надеялся, что его книга "прибавит счастья людям": "Видите, какие гордые мысли. Что делать, они есть и они-то поощряют к работе" (т. 64, с. 32).
Уехав в 1887 г., раньше обычного, 31 марта, из Москвы в Ясную Поляну, Толстой продолжал работать над трактатом, уже решив, что будет печатать его не в журнале, а отдельной книгой. Много заботится он об изложении, его простоте - "чтобы Тит понял. И как тогда все сокращается и уясняется. От общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общения с мужиками сжатость, красота языка и ясность" (т. 84, с. 25).
В апреле с рукописью Толстого познакомился художник Н. Н. Ге. Толстому он написал: "Я прочел о жизни и смерти, все там до того верно, что я иначе не мог думать и многое буквально говорил сам. Это у вас восторг! Это сама правда! Не думать так нельзя" ("Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка". М. - Л., 1930, с. 99). Такое же сильное впечатление произвели мысли Толстого на И. Е. Репина, посетившего Ясную Поляну 9-16 августа 1887 г.: "Как бы я желал прочесть ваши мысли "О жизни". Я тогда только разохотился перед самым отъездом… Как какой-то необыкновенно чистый, разительный сон…" ("И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей". М. - Л., 1949, с. 14).
Работа над книгой "О жизни" приносила Толстому душевное спокойствие и удовлетворение. 20 мая он написал H. H. Страхову: "Человек обязан быть счастлив. Если он не счастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения. Неудобство главное в том, что если человек несчастлив, то не оберешься неразрешимых вопросов: и зачем я на свете, и зачем весь мир? и т. п. А если счастлив, то "покорно благодарю и вам того же желаю", вот и все вопросы" (т. 64, с. 48). Оказавшись летом 1887 г. в Ясной Поляне, H. H. Страхов тоже прочитал рукопись книги и затем поделился впечатлением со своим другом, поэтом А. Н. Майковым: "Писание Л. Н. привело меня в восхищение; оно не только важно по мыслям, не только написано с тою заразительною задушевностию и простотою, с которою только он умеет писать, но и свободно от преувеличений, беспорядка, непоследовательности, которые так у него обыкновенны в его прозе. В сентябре он думает его напечатать, разогнав на требуемые 10 печатных листов; в нем нет ничего нецензурного - но тут наверное рассчитывать, конечно, трудно" ("Русская литература 1870–1890 годов". Свердловск, 1977, с. 138–139).
Против обыкновения, Толстой работал над трактатом все лето. 3 августа 1887 г. - дата окончания, проставленная в рукописи.
Работа над корректурами заняла еще три месяца, но уже в сентябре возникли опасения, что книгу не пропустят. Так оно и случилось, хотя в корректуре Толстой смягчил некоторые выражения. Духовную цензуру не удовлетворил главный смысл трактата "О жизни": утверждение законов разума, совести - взамен религиозных доктрин. В апреле 1888 г. синод подтвердил решение московского духовно-цензурного комитета. Архиепископ херсонский Никанор, читавший книгу по поручению синода, написал в частном письме Н. Я. Гроту: "Мы без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему… Толстому" ("Н. Я. Грот в очерках, воспоминаниях и письмах". СПб., 1911, с. 330).
"Жизнь есть любовь, и нет другой жизни, стоящей этого названия, - какая тема! А они - запретили вашу книгу", - огорчался Н. H. Страхов в письме к Толстому ("Переписка Л. Н. Толстого с H. H. Страховым". СПб., 1914, с. 372).
Еще в ноябре 1887 г. С. А. Толстая начала переводить "О жизни" на французский язык; издание появилось в Париже в 1889 г. Переведенная Изабеллой Хэпгуд, книга была напечатана в 1888 г. в Нью-Йорке, а затем появилась на датском, немецком, чешском и других языках. В России отрывки (с изъятием мест о Христе, тюрьмах, бомбах и т. п.) удалось напечатать в № 1–6 за 1889 г. петербургской газеты "Неделя". Полное русское издание выпустил в Женеве М. Элпидин (1891). В Собрание сочинений Толстого трактат вошел лишь в 1913 г. (т. XIII, изд. П. И. Бирюкова).
Благодаря книге "О жизни" Толстой познакомился с известным американским общественным деятелем и литератором Эрнестом Кросби. Служа в Александрии (Египет) представителем Соединенных Штатов Америки в международном суде, Кросби прочел французский перевод, написал Толстому взволнованное письмо, а в 1894 г. посетил его в Ясной Поляне. "Книга "О жизни" помогла ему жить", - отмечено в Дневнике Толстого 27 мая 1891 г.
Пора опомниться! Статья явилась заключением к брошюре американского священника, бывшего профессора химии Л. П. Пакина "О вреде спиртных напитков", изданной "Посредником" в самом конце 1888 или начале 1889 г.
Борьба с пьянством - и в народе, и в интеллигентной среде - составляла одну из важных задач в программе изданий "Посредника". В 1887 г. по инициативе Толстого было создано общество трезвости. Тогда же Толстой составил обращение к желающим вступить в общество - "Согласие против пьянства" (т. 90, с. 132) и первым подписал его.
Перевод брошюры Пакина (сделанный с французского языка) Толстой изменял, дополнял в рукописи и корректурах. В письмах к В. Г. Черткову от 8 и 9 февраля 1888 г. он рассказывал об этой работе. Написанное Толстым заключение потом перепечатывалось в виде отдельной статьи - в составе других сборников (например, "Грех и безумие пьянства". М., 1890).
Работая над брошюрой о вреде пьянства, Толстой писал художникам - И. Е. Репину и H. H. Ге, прося о рисунках: "…хочется под корень взять. Вот огромной важности предмет" (т. 64, с. 145–146).
В начале 1889 г. с призывом отказаться от вина Толстой обратился к студенческой молодежи, напечатав статью "Праздник просвещения 12-го января" (появилась в так называемый Татьянин день, отмечавшийся ежегодно как день основания Московского университета).