Интерес Достоевского к книгам для народа был в духе времени: в 1850-1860-х годах появилось множество хрестоматий, специальных народных изданий, огромное число рецензий на всю эту литературу, программных статей о просвещении крестьянства, среди которых серьезностью тона и глубиной обобщений выделялись статьи H. А. Добролюбова, Д. И. Писарева, Φ. И. Буслаева, К. С. Аксакова. Вспоминали шестидесятники и ранние попытки организации народных журналов-хрестоматий, особенно "Сельское чтение" В. Φ. Одоевского и А. П. Заблоцкого и серию рецензий на него В. Г. Белинского. Отношение Достоевского к "Сельскому чтению", как об этом свидетельствует "Село Степанчиково и его обитатели", было ироническим.
Достоевский, конечно, знал рецензии Белинского на "Сельское чтение" и не мог не обратить внимания на то, как постепенно становился прохладнее тон критика. Белинский хорошо принял первые выпуски "Сельского чтения", противопоставлял их как удачные и добросовестные опыты разным фальшивым и бульварным изделиям вроде "Воскресных посиделок". Но позже, по-прежнему подчеркивая важность дела, затеянного В. Ф. Одоевским, Белинский резко отозвался о статьях Д. С. Протопопова "Кто такой Давид Иванович, и за что люди его почитают" и В. И. Даля "Что легко наживается, то еще легче проживается": "Такими мертвыми идеями никого не убедишь ни в чем; им никто не поверит". С раздражением писал Белинский о "крепостническом" языке, свойственном отдельным статьям "Сельского чтения", предваряя свою полемику с Гоголем: "…одно, что мы можем не похвалить в "Сельском чтении", - это употребление презрительно-уменьшительных собственных имен: Ванюха, Варька, Сенька, Васька, Машка и т. п. "Сельское чтение" должно способствовать истреблению, а не поддержанию отвратительного обычая называть себя не христианскими именами, а кличками, унижающими человеческое достоинство…" Ряд позитивных и полемических положений в "Книжности и грамотности" восходит к традициям Белинского. Это и настоятельное требование верного "тона" в сочинениях для народа, чуждого высокомерия, учительства и подделки под народность, и особенно полемика с идеалистическим взглядом славянофилов. Именно с ними полемизирует Достоевский, с их идеализированным образом народа, когда пишет: "Вообще душу народа как-то уж давно принято считать чем-то необыкновенно свежим, непочатым и "неискушенным". Нам же, напротив, кажется (то есть мы в этом уверены), что душе народа предстоит поминутно столько искушений, что судьба до того ее починала и некоторое обстоятельства до того содержали ее в грязи, что пора бы пожалеть ее бедную и посмотреть на нее поближе, с более христианскою мыслью и не судить о ней по карамзинским повестям и по фарфоровым пейзанчикам". Достоевскому чужды утопические построения "мистических философов", отрицающих реальные факты, конструирующих фантастический, идеализированный образ народа, он упрекает их в антиисторичности.
Но, разделяя многие мысли Белинского, Достоевский в то же время, следуя принципиальной линии журнала на устранение крайностей "западнических" и "славянофильских" теорий и на выработку синтетической, нейтральной программы, выдвигал тезис, который, не являясь в прямом смысле "славянофильским", несомненно был антизападническим: "А вдруг <…> народ узнает <…> что ведь и нас, обратно, он мог бы многому научить, а мы-то и ухом не ведем и не подозреваем этого, даже смеемся над этой мыслью и подступаем к нему свысока с своими указками. А научить-то народ нас мог бы, право, многому; вот хоть бы тому, например, как нам его учить". Каламбурно заявленная мысль здесь кажется случайной, но введена она с умыслом и представляет собой убеждение Достоевского, вынесенное им из Сибири: впоследствии он будет ее настойчиво повторять и варьировать - вплоть до январского выпуска "Дневника писателя" за 1881 г.
Несомненно также, что Достоевский в полемике с Щербиной использовал острую и справедливую славянофильскую критику различных изданий для народа. Во всяком случае отдельные его иронические замечания по духу и тону близки к обстоятельной и яркой рецензии К. Аксакова на "Народное чтение" А. Оболонского и Г. Щербачева. Осуждение К. Аксаковым "приманок", "официального вмешательства", "наград" в деле просвещения народа созвучно возмущению Достоевского предложениями Щербины дарить "Читальник" мужикам "как бы в награду за их грамотность" и распространять его с помощью начальства.
Приступая к разбору проекта "Читальника" и статьи Щербины, Достоевский отказывается судить о других книжках и проектах, как явно неудачных и не стоящих внимания. Он упоминает только оцененные отрицательно критикой "Красное яичко для крестьян" M. П. Погодина, "Народные беседы" Д. В. Григоровича, а также официально-патриотические рассказы для солдат И. H. Скобелева и повести А. Ф. Погосского, о которых тогда много писали.
"Красное яичко для крестьян" (1861) M. П. Погодина состояло из двух статей - "Слухи о решении крестьянского вопроса" и "5-е марта в Москве", с дополнением двух грамоток-обращений к народу от 24 марта и 17 апреля и разных приложений. Неестественный, фальшивый тон грамоток вызвал всеобщее раздражение. "Детским бредом" назвал слащаво-верноподданнические восторги Погодина Герцен, иронически отозвался о грамотках и Чернышевский. С резкой статьей "Новый наставник русского народа" выступил критик "Светоча" Л. Ф. Пантелеев. "Мы думаем, - писал Пантелеев, - что вместо всех похвал натуре русского человека, его кротости, благородной памяти за добро лучше сделал бы г-н Погодин, если б указал на факты, обстоятельства, способные вывести этого человека, действительно весьма умеренного и спокойного, из его нормального состояния, показал бы необходимость и в то же время возможность устранения таких обстоятельств, как могущих затруднить положение совершившейся реформы в жизни". "Время" также откликнулось на грамотки и статьи Погодина во "Внутренних новостях" Неуклюжая проповедь российской "внесословности" вызвала сопротивление публициста журнала, вполне согласного с тезисом о коренном отличии России от Запада, с "сущностью мысли" Погодина, но тем более раздраженного неуместной иллюстрацией, способной ее лишь скомпрометировать. "Ведь если два человека имеют какой-нибудь недостаток, - уточнял обозреватель "Времени", отмежевываясь от нелепых сравнений Погодина, - только один наследственный, а другой - перенятый от соседа, то это не значит, что последний лучше первого; он только может надеяться скорее избавиться от него, и пусть он принимает целительные меры и питает в себе прекрасную надежду, а мудрому наблюдателю подобает поддерживать ее, но не забегать вперед и не восхвалять до небес красоту человека, хотя с временным, но еще довольно сильно бьющим в глаза изъянцем". Такова была позиция журнала Достоевских, и к ней отсылал писатель, упоминая в статье "Красное яичко" Погодина.
Разочарование современников вызвали "Народные беседы" Д. В Григоровича, от него - автора "Деревни" и "Антона-Горемыки" - ожидали совсем не таких плодов. Рецензент "Светоча" выражал общее мнение, отмечая, что они "не только недостойны нашего народа, но нимало недостойны и самого г-на Григоровича" ""Народные беседы" стали в некотором роде, наряду с грамотками Погодина, общественным "событием"". Достоевский присоединяется к общей реакции прессы, но не пускается в критику книжек Григоровича, просто констатируя их неудачу как неоспоримый факт.
Заметное явление в "народной" литературе 1860-х годов составили повести и рассказы А. Ф. Погосского, чем и вызвано было выделение Достоевским его имени. Произведения Погосского для солдат противопоставлялись критикой ультрапатриотическим, консервативным рассказам И. H. Скобелева, очерк о котором Д. В. Григорович поместил в брошюре "Русские знаменитые простолюдины". Достоевский пренебрежительно, мельком упомянул в статье о рассказах Скобелева. Историк и публицист M. Семевский в статье "Иван Скобелев" противопоставлял псевдонародным произведениям Скобелева "прекрасное издание г-на Погосского", считая, что тот "едва ли не первый у нас писатель, который с большим талантом соединяет необыкновенное знание солдатского быта, их воззрения, их нужды, радости и печали". Доброжелательно о произведениях Погосского писали В. Водовозов в статье "Русская народная педагогика", В. Аничков в специальной рецензии "А. Ф. Погосский и его "Солдатская беседа"". Отношение самого Достоевского к рассказам Погосского не совсем ясное, вряд ли однозначное, но, несомненно, сочувственное. Поговорить "особенно" о Погосском Достоевскому не удалось. В журнале вообще не появилось специальной статьи о нем, только в сноске к обзору "Внутренние новости" извещалось как о примечательном событии: "Г-н Погосский, издатель журнала "Солдатская беседа", объявляет, что он получил разрешение на издание другого подобного же журнала под названием "Беседа, народный вестник начального образования"".
В статье "Книжность и грамотность" Достоевский присоединялся к демократической постановке вопроса о народном просвещении. Но его позиция не была и не могла быть адекватной воззрениям "Современника" и "Русского слова", критиков и публицистов которого Достоевский упрекал в незнании и непонимании духа народа.
Достоевский настороженно относился как к идеализации, так и к сатирическому изображению народа. С иронией пишет он о намерении Щербины преследовать разные "отрицательные стороны народа" "сатирической солью и насмешкою, выраженною в образе", но вовсе не потому, что сомневается в существовании таковых сторон народа или является противником сатиры. Он не находит оснований для Щербины брать на себя роль учителя, обличителя и исправителя нравов. Его коробит тон и незыблемая уверенность автора проекта "Читальника" в собственной правоте, та легкость, с которой он берется обличать и переделывать то, что ему известно поверхностно и из книг. Вот почему Достоевский находит, что такое наивное и прямое выражение педагогической цели "скверно". Отсюда и сарказм писателя: "И вообразить не можем, как это можно нам появиться перед этим посконным народонаселением не как власть имеющими, а запросто?". Весь разбор проекта и статьи Щербины Достоевский подчиняет одному последовательно проводимому публицистическому принципу: доказывается, что благородство мыслей и побуждений автора поминутно вступает в противоречие с теоретическим, кабинетным представлением о народе. Результат такого несоответствия, доказывает Достоевский, естествен и печален: странная смесь умных и справедливых мыслей, с которыми писатель согласен, соседствует рядом с полным непониманием народных нужд, с такими рекомендациями и сонетами, которые почти сводят на нет программу просвещения народа, предложенную Щербиной. Достоевский стоит на гуманистической точке зрения, призывает к уважительному и деликатному отношению к обычаям, вере и предрассудкам народа. Просветитель, по его глубокому убеждению, должен в первую очередь обладать тактом и реальным, а не "кабинетным" знанием народа.
Статья "Книжность и грамотность" заняла видное место в разноголосой публицистике 60-х годов, с энтузиазмом обсуждавшей проблему просвещения раскрепощенного народа, приобщения его к плодам цивилизации - науке и искусству. Бесспорен гуманистический и демократический дух выступления Достоевского, реализм и трезвость взгляда писателя, во многом обусловленные его личным жизненным опытом. Закономерно, что в статье также много говорится о трагической поре жизни писателя: "Книжность и грамотность" многими деталями, наблюдениями, выводами перекликается с "Записками из Мертвого дома". Воспоминания в статье - реальный и мощный аргумент, используемый автором в полемике с отвлеченно-теоретическими суждениями о народе. Они выделяют статью из множества других аналогичных по тематике публицистических выступлений тех лет. Воспоминания о собственных переживаниях в Мертвом доме оправдывают и объясняют тон Достоевского и сущность его скептической, но лишенной в то же время пессимистических оттенков позиции. Они привносят в статью ноту подлинного драматизма, лирической взволнованности. "Простолюдин будет говорить с вами, рассказывая о себе, смеяться вместе с вами; будет, пожалуй, плакать перед вами (хоть и не с вами), но никогда не сочтет вас за своего. Он никогда серьезно не сочтет вас за своего родного, за своего брата, за своего настоящего посконного земляка. И никогда, никогда не будет он с вами доверчив". Воспоминания, наконец своим реальным, трезво-скептическим содержанием независимо от воли автора статьи противостоят тем утопическим иллюзиям которые как и многие его современники, Достоевский испытывал в год объявления высочайшего манифеста: "…правительство <…> до половины завалило ров разделявший нас с народом, остальное сделает жизнь и многие условия, которые теперь необходимо войдут в самую сущность будущей народной жизни".
Статья вызвала разноречивые отклики в печати. Публицист "Русской речи" во "Внутреннем обозрении", отдавая должное знанию автора "Книжности и грамотности" народа, находил в то же время содержание в целом "замечательной" статьи неясным, терминологию Достоевского - неопределенной. Статья Достоевского и фельетон П. Кускова вдохновили и критика "Светоча" на большую статью об изданиях для народа, из которых преимущественно разбирается "Опыт о книге для народа" Щербины. Статья критика "Светоча" развивает почти все главные тезисы "Книжности и грамотности", оттуда заимствуются оценки, тон и идеи. А. С. Суворин в письме к M. Ф. де Пуле 27 декабря 1861 г., отрицательно оценивая критический отдел "Времени" в целом ("вельми слаб"), выделяет, однако, статьи Достоевского: "…что-то новое только и есть в статьях Φ. Достоевского ("Книжность и грамотность")" H. Φ. Щербина, по-видимому, был раздражен статьями П. А. Кускова и Ф. M. Достоевского о его проекте "Читальника" Об этом косвенно можно судить по тем резким эпитетам, которыми он наделяет журнал "Время" в письме к M. H. Каткову от 16 марта 1863 г "ловкий заискиватель", "комедиант", "петербургский зазыватель".
Проблема народного просвещения была неразрывно связана с другой не менее важной проблемой - народознания. Этим тенденциям и требованиям времени в значительной степени удовлетворяли как статья "Книжность и грамотность", так и "Записки из Мертвого дома": они не только стали значительным литературно-общественным явлением 60-х годов, но и реально, фактически продвинули вперед вопрос о народе. В творчестве Достоевского последующие обращения к народной теме и народным типам восходят к этим произведениям писателя. Контурно намеченная в них мысль о необходимости "преобразоваться в народ вполне" станет одной из центральнейших в "Дневнике писателя" Будет впоследствии возвращаться Достоевский и к проблеме народного чтения. В "Дневнике писателя" за 1876 г. Достоевский по-прежнему констатировал: "…в нашей литературе совершенно нет никаких книг, понятных народу. Ни Пушкин, ни севастопольские рассказы, ни "Вечера на хуторе", ни сказка про Калашникова, ни Кольцов (Кольцов даже особенно) непонятны совсем народу" (XXII, 23).
V. Последние литературные явления
Газета "День"
Впервые опубликовано в журнале "Время" (1861. № 11. Отд. II. С. 64–75) без подписи.