Как мы часто детски любим
Недостойное вниманья!"
Эпиграмма № I
"Вы любите ли сыр?" - спросили раз ханжу.
"Люблю,- он отвечал,-я вкус в нем нахожу:
Червяк и попадья
Басня
Однажды к попадье заполз червяк за шею;
И вот его достать велит она лакею.
Слуга стал шарить попадью...
"Но что ты делаешь?!" - "Я червяка давлю".Ах, если уж заполз к тебе червяк за шею,
Сама его дави и не давай лакею.
Эта басня, как и всё, впервые печатаемое в "Полн. собр. сочинений К. Пруткова", найдена в оставшихся после его смерти сафьянных портфелях за нумерами и с печатною золоченою надписью: "Сборник неоконченного (d'inachere) №".
Аквилон
В память г. Бенедиктову
С сердцем грустным, с сердцем полным,
Дувр оставивши, в Кале
Я по ярым, гордым волнам
Полетел на корабле.То был плаватель могучий,
Крутобедрый гений вод,
Трехмачтовый град плавучий,
Стосаженный скороход.
Он, как конь донской породы,
Шею вытянув вперед,
Грудью сильной режет воды,
Грудью смелой в волны прет.
И, как сын степей безгранных,
Мчится он поверх пучин
На крылах своих пространных,
Будто влажный сарацин.
Гордо волны попирает
Моря страшный властелин,
И чуть-чуть не досягает
Неба чудный исполин.
Но вот-вот уж с громом тучи
Мчит Борей с полнощных стран.
Укроти свой бег летучий,
Вод соленых ветеран!..
Нет! гигант грозе не внемлет;
Не страшится он врага.
Гордо голову подъемлет,
Вздулись верви и бока,
И бегун морей высокий
Волнорежущую грудь
Пялит в волны и широкий
Прорезает в море путь.
Восшумел Борей сердитый,
Раскипелся, восстонал;
И, весь пеною облитый,
Набежал девятый вал.
Великан наш накренился,
Бортом воду зачерпнул;
Парус в море погрузился;
Богатырь наш потонул...
И страшный когда-то ристатель морей
Победную выю смиренно склоняет;
И с дикою злобой свирепый Борей
На жертву тщеславья взирает.И мрачный, как мрачные севера ночи,
Он молвит, насупивши брови на очи:
"Все водное - водам, а смертное - смерти;
Все влажное - влагам, а твердое - тверди!
И, послушные веленьям,
Ветры с шумом понеслись,
Парус сорвали в мгновенье;
Доски с треском сорвались.
И все смертные уныли,
Сидя в страхе на досках,
И неволею поплыли,
Колыхаясь на волнах.
Я один, на мачте сидя,
Руки мощные скрестив,
Ничего кругом не видя,
Зол, спокоен, молчалив.
И хотел бы я во гневе,
Морю грозному в укор,
Стих, в моем созревший чреве,
Изрыгнуть, водам в позор!
Но они с немой отвагой,
Мачту к берегу гоня,
Лишь презрительною влагой
Дерзко плескают в меня.
И вдруг, о спасенье своем помышляя,
Заметив, что боле не слышен уж гром,
Без мысли, но с чувством на влагу взирая,
Я гордо стал править веслом.
Желания поэта
Хотел бы я тюльпаном быть,
Парить орлом по поднебесью"
Из тучи ливнем воду лить
Иль волком выть по перелесью.Хотел бы сделаться сосною,
Былинкой в воздухе летать,
Иль солнцем землю греть весною,
Иль в роще иволгой свистать.Хотел бы я звездой теплиться,
Взирать с небес на дольний мир,
В потемках по небу скатиться,
Блистать, как яхонт иль сапфир.Гнездо, как пташка, вить высоко,
В саду резвиться стрекозой,
Кричать совою одиноко,
Греметь в ушах ночной грозой...Как сладко было б на свободе
Свой образ часто так менять
И, век скитаясь по природе,
То утешать, то устрашать!
Память прошлого
Как будто из Гейне
Помню я тебя ребенком,
Скоро будет сорок лет;
Твой передничек измятый,
Твой затянутый корсет.Было в нем тебе неловко;
Ты сказала мне тайком:
"Распусти корсет мне сзади;
Не могу я бегать в нем".Весь исполненный волненья,
Я корсет твой развязал...
Ты со смехом убежала,
Я ж задумчиво стоял.
Разница вкусов
Басня [1]
Казалось бы, ну как не знать
Иль не слыхать
Старинного присловья,
Что спор о вкусах - пустословье?
Однако ж раз, в какой-то праздник,
Случилось так, что с дедом за столом,
В собрании гостей большом,
О вкусах начал спор его же внук, проказник.
Старик, разгорячась, сказал среди обеда:
"Щенок! тебе ль порочить деда?
Ты молод: все тебе и редька и свинина;
Глотаешь в день десяток дынь;
Тебе и горький хрен - малина,
А мне и бланманже - полынь!"Читатель! в мире так устроено издавна:
Мы разнимся в судьбе,
Во вкусах и подавно;
Я это басней пояснил тебе.
С ума ты сходишь от Берлина:
Мне ж больше нравится Медынь.
Тебе, дружок, и горький хрен - малина,
А мне и бланманже - полынь.
[1] В первом издании (см. журнал "Современник", 1853 г.) эта басня была озаглавлена: "Урок внучатам",- в ознаменование действительного происшествия в семье Козьмы Пруткова.
Письмо из Коринфа
Древнее греческое
Посвящено г. Щербине
Я недавно приехал в Коринф.
Вот ступени, а вот колоннада.
Я люблю здешних мраморных нимф
И истмийского шум водопада.Целый день я на солнце сижу.
Трусь елеем вокруг поясницы.
Между камней паросских слежу
За извивом слепой медяницы.Померанцы растут предо мной,
И на них в упоенье гляжу я.
Дорог мне вожделенный покой.
"Красота! красота!" - все твержу я.А на землю лишь спустится ночь,
Мы с рабыней совсем обомлеем...
Всех рабов высылаю я прочь
И опять натираюсь елеем.
Романс
На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!..Упала девчина
И тонет в крови...
Донской казачина
Клянется в любви...А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.В соседней палате
Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.
Древний пластический грек
Люблю тебя, дева, когда золотистый
И солнцем облитый ты держишь лимон,
И юноши зрю подбородок пушистый
Меж листьев аканфа и белых колонн.Красивой хламиды тяжелые складки
Упали одна за другой...
Так в улье шумящем вкруг раненой матки
Снует озабоченный рой.
Помещик и садовник
Басня
Помещику однажды в воскресенье
Поднес презент его сосед.
То было некое растенье,
Какого, кажется, в Европе даже нет.
Помещик посадил его в оранжерею;
Но как он сам не занимался его
(Он делом занят был другим:
Вязал набрюшники родным),
То раз садовника к себе он призывает
И говорит ему: "Ефим!
Блюди особенно ты за растеньем сим;
Пусть хорошенько прозябает".
Зима настала между тем.
Помещик о своем растенье вспоминает
И так Ефима вопрошает:
"Что? хорошо ль растенье прозябает?"
"Изрядно,- тот в ответ,- прозябло уж совсем!"Пусть всяк садовника такого нанимает,
Который понимает,
Что значит слово "прозябает".
Безвыходное положение
г. Аполлону Григорьеву, по поводу статей его в "Москвитянине"
1850-х годов [1]
Толпой огромною стеснилися в мой ум
Разнообразные, удачные сюжеты,
С завязкой сложною, с анализом души
И с патетичною, загадочной развязкой.
Я думал в "мировой поэме" их развить,
В большом, посредственном иль в маленьком
масштабе.
И уж составил план. И к миросозерцанью
Высокому свой ум стараясь приучить,
Без задней мысли, я к простому пониманью
Обыденных основ стремился всей душой.
Но, верный новому в словесности ученью,
Другим последуя, я навсегда отверг:
И личности протест, и разочарованье,
Теперь дешевое, и модный наш дендизм,
И без основ борьбу, страданья без исхода,
И антипатии болезненной причуды!
А чтоб не впасть в абсурд, изгнал
экстравагантность.
Очистив главную творения идею
От ей несвойственных и пошлых положений,
Уж разменявшихся на мелочь в наше время,
Я отстранил и фальшь и даже форсировку
И долго изучал без устали, с упорством
Свое, в изгибах разных, внутреннее "Я".
Затем, в канву избравши фабулу простую,
Я взгляд установил, чтоб мертвой копировкой
Явлений жизненных действительности грустной
Наносный не внести в поэму элемент.
И технике пустой не слишком предаваясь,
Я тщился разъяснить творения процесс
И "слово новое" сказать в своем созданье!..С задатком опытной практичности житейской,
С запасом творческих и правильных начал,
С избытком сил души и выстраданных чувств,
На данные свои взирая объективно,
Задумал типы я и идеал создал;
Изгнал все частное и индивидуальность;
И очертил свой путь, и лица обобщил;
И прямо, кажется, к предмету я отнесся;
И, поэтичнее его развить хотев,
Характеры свои зараней обусловил;
Но разложенья вдруг нечаянный момент
Настиг мой славный план, и я вотще стараюсь
Хоть точку в сей беде исходную найти!
[1] В этом стихотворном письме К. Прутков отдает добросовестный отчет в безуспешности приложения теории литературного творчества, настойчиво проповеданной г. Аполлоном Григорьевым в "Москвитянине".
В альбом красивой чужестранке
Написано в Москве
Вокруг тебя очарованье.
Ты бесподобна. Ты мила.
Ты силой чудной обаянья
К себе поэта привлекла.
Но он любить тебя не может:
Ты родилась в чужом краю,
И он охулки не положит,
Любя тебя, на честь свою.
Стан и голос
Басня
Хороший стан, чем голос звучный,
Иметь приятней во сто крат.
Вам это пояснить я басней рад.Какой-то становой, собой довольно тучный,
Надевши ваточный халат,
Присел к открытому окошку
И молча начал гладить кошку.
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал...
"Ах, если б голосом твоим я обладал,-
Так молвил пристав,- я б у тещи
Приятно пел в тенистой роще
И сродников своих пленял и услаждал!"
А горлица на то головкой покачала
И становому так, воркуя, отвечала:
"А я твоей завидую судьбе:
Мне голос дан, а стан тебе".
Осады Памбы
Романсеро, с испанского
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,Все, по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессилье плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый.
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра
Налицо едва осталось
Девятнадцать человек.
Их собрал дон Педро Гомец
И сказал им: "Девятнадцать!
Разовьем свои знамена,
В трубы громкие взыграем
И, ударивши в литавры,
Прочь от Памбы мы отступим
Без стыда и без боязни.
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело
Перед совестью и честью:
Не нарушили ни разу
Нами данного обета,-
Целых девять лет не ели,
Ничего не ели ровно,
Кроме только молока!"
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев,
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
"Sancto Jago Compostello![1]
Честь и слава дону Педру,
Честь и слава Льву Кастильи!"
А каплан его Диего
Так сказал себе сквозь зубы:
"Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским".
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
"Подарить ему барана;
Он изрядно подшутил".
[1] Святой Иаков Компостельский! (исп.)
Эпиграмма № 11
Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? - в их детище смешались две натуры
Сын архитектора - он строить покушался,
Потомок птичницы - он строил только "куры".
Доблестные студиозусы
Как будто из Гейне
Фриц Вагнер, студьозус из Иены,
Из Бонна Иеронимус Кох
Вошли в кабинет мой с азартом,
Вошли, не очистив сапог."Здорово, наш старый товарищ!
Реши поскорее наш спор:
Кто доблестней: Кох или Вагнер?" -
Спросили с бряцанием шпор."Друзья! вас и в Иене и в Бонне
Давно уже я оценил.
Кох логике славно учился,
А Вагнер искусно чертил".Ответом моим недовольны:
"Решай поскорее наш спор!" -
Они повторили с азартом
И с тем же бряцанием шпор.Я комнату взглядом окинул
И, будто узором прельщен,
"Мне нравятся очень... обои!" -
Сказал им и выбежал вон.Понять моего каламбура
Из них ни единый не мог,
И долго стояли в раздумье
Студьозусы Вагнер и Кох.
Шея
Моему сослуживцу г. Бенедиктову
Шея девы - наслажденье;
Шея - снег, змея, нарцисс;
Шея - ввысь порой стремленье;
Шея - склон порою вниз.
Шея - лебедь, шея - пава,
Шея - нежный стебелек;
Шея - радость, гордость, слава;
Шея - мрамора кусок!..
Кто тебя, драгая шея,
Мощной дланью обоймет?
Кто тебя, дыханьем грея,
Поцелуем пропечет?
Кто тебя, крутая выя,
До косы от самых плеч,
В дни июля огневые
Будет с зоркостью беречь:
Чтоб от солнца, в зной палящий;
Не покрыл тебя загар;
Чтоб поверхностью блестящей
Не пленился злой комар;
Чтоб черна от черной пыли
Ты не сделалась сама;
Чтоб тебя не иссушили
Грусть, и ветры, и зима?!
Помещик и трава
Басня
На родину со службы воротясь,
Помещик молодой, любя во всем успехи,
Собрал своих крестьян: "Друзья, меж нами связь -
Залог утехи;
Пойдемте же мои осматривать поля!"
И, преданность крестьян сей речью воспаля,
Пошел он с ними крупно.
Что ж здесь мое?" - "Да все,- ответил голова.-
Вот Тимофеева трава..."
"Мошенник! - тот вскричал,- ты поступил
преступно!
Корысть мне недоступна;
Чужого не ищу; люблю свои права!
Мою траву отдать, конечно, пожалею;
Но эту возвратить немедля Тимофею!"Оказия сия, по мне, уж не нова.
Антонов есть огонь, но нет того закону,