Рулетка
Хозяйка рылась с артелью на огороде, когда прибежала ее племянница и сказала, что пришли в квартиру какие-то люди и требуют хозяев.
- Господи боже мой, что им нужно-то?
- Уж не обмеривать ли комнаты пришли? - сказала соседка.
- Спаси, царица небесная… К нашим соседям пришли с рулеткой, обмерили, а потом выселили. Кубатура, говорят, не сходится.
- Вот, вот, все про кубатуру про эту говорят, чтоб она подохла!
- А, может, с обыском? Не прячь ничего, а то хуже: все отберут.
- Вот до чего запугали, ну, просто…
Хозяйка, вытирая о фартук руки, тревожно пошла к дому. У порога стояли, дожидаясь ее, трое молодых людей.
- Вы хозяйка?
- Я… - сказала та, испуганно глядя то на одного, то на другого.
- Позвольте осмотреть квартиру.
Хозяйка с испуганным лицом открыла дверь. Все вошли. В это время с огорода с растрепавшимися волосами прибежала прачка и испуганным шепотом успела сказать хозяйке:
- Мандат спроси…
Хозяйка растерянно оглянулась и, нерешительно продвинувшись вперед, только было хотела спросить мандат, как один из пришедших молодых людей в кожаной куртке сказал товарищу:
- Рулетку взял?
- Взял, - отвечал тот.
Хозяйка побледнела и, в растерянности оглянувшись на стоящий в дверях любопытный народ, попятилась к двери.
- Вот это было налетела… - сказал кто-то негромко в сенях.
- Теперь пропала.
Хозяйка еще тревожнее оглянулась в ту сторону, откуда было сказано, потом, как бы желая загладить свою вину, выразившуюся в намерении спросить мандат, сказала, обращаясь к молодому человеку в кожаной куртке, который был, очевидно, главным:
- Может быть, выслать народ-то, батюшка?
- Пусть остаются: чем больше народу, тем лучше. Меряй стену, - сказал он товарищу.
Тот размотал рулетку и стал мерить. Хозяйка со страхом смотрела на рулетку.
- В этом сундуке что у вас? - спросил главный.
- Белье, батюшка, тут ничего окромя белья нету…
- Откройте!
- Вот только еще мыла два кусочка положила вчера, да мучицы…
- Откройте! Сами увидим, что вы тут положили.
Хозяйка открыла сундук.
- А сахар зачем тут? - спросил, строго нахмурившись, главный.
- Да это я, батюшка, два фунтика положила от мышей.
- Когда положен?
- Вчера… нет, третьего дня.
- Меряй сундук, - сказал главный, обращаясь к товарищу с рулеткой. Тот удивленно взглянул на приказывающего, но сейчас же стал мерить, покрутив головой и сказавши про себя: "Черт ее что…"
- Кладовые показывайте!
- А сундук-то, батюшка, останется? - робко спросила хозяйка.
- Сундук при вас останется, - отвечал главный. - Можете его держать сколько угодно.
Пошли осматривать кладовые.
Осмотрели там два сундука, причем хозяйка все загораживала один. Но и его приказано было открыть. В сундуке был сахар, белая мука… Хозяйка, держась за сердце, стояла, побледнев, и ждала результатов.
Все затаили дыхание.
- Сейчас скажет "забирай", - и крышка, - послышался сзади голос соседки. Спаси, царица небесная…
- Ничего, это подходит, - сказал главный, закрывая крышку сундука.
Хозяйка торопливо подняла глаза к потолку и, облегченно вздохнув, перекрестилась.
- А этот обмеривать не будете?
- Нет, на глаз видно.
- Это, значит, ничего, батюшка, подходит? - спросила она робко, не потому, что не расслышала, а от радости, как бы желая показать, что она так чиста и невинна сердцем, что не боится переспросить.
И когда главный ответил, что подходит, она в приливе неудержимой радости почувствовала потребность уже самой показать даже то, чего и не спрашивали:
- Вот сюда, батюшка, вот еще сундучок осмотрите. Тут у меня посуда есть, серебро, только немного, конечно, что сама своими мозолистыми руками добывала.
- И это подходит, - сказал главный.
- Да к чему подходит-то, спроси, - сказал тихо сосед. Но хозяйка досадливо отмахнулась от него и опять украдкой перекрестилась.
- Господи батюшка, а уж мы так напуганы, все приходят какие-то неделикатные, каждый фунт сахару отбирают.
- После нас ничего уж не отберут. Держите все, что мы осмотрели, и никуда не прячьте и не перепрятывайте.
- Спасибо, батюшка.
- Благодарить не за что. Мы исполняем долг и только. Какие жильцы в квартире? Прислуга есть?
- Что вы, что вы, какая прислуга, - воскликнула испуганно хозяйка, - я всю жизнь своими руками…
- Ладно, сами служите?
- Нет… то есть да… У меня и все служат.
- Все?.. Значит, нетрудового элемента нет?
- Нет, нет, боже избави…
- Смотрите, приду завтра днем проверить. Если до пяти часов кто-нибудь дома окажется, тогда… Ну, все, кажется.
- Коза есть еще, батюшка.
- Коза не подойдет, - сказал главный, подумав.
- Отчего, батюшка… Все же держат… налог заплатила… - говорила, побледнев, хозяйка.
- Впрочем, все равно. Где она?
Осмотрели и козу.
- Ну, слава тебе господи, - говорила хозяйка по уходе молодых людей. - Все, говорят, подошло.
- Да к чему подошло-то? - спросил опять сосед.
- Это уж их дело.
На другой день около дома был переполох. Вся квартира была обокрадена.
Побежали искать хозяйку, нашли на огороде. Но она, увидев людей, почему-то бросилась от них и убежала.
- Уж не умом ли помешалась? - сказал сосед.
- Ей кричат, что обокрали, она ничего не понимает и твердит, чтобы уходили: пяти часов еще нет. За коим чертом ей пять часов понадобилось?
Когда она пришла и увидела, в чем дело, то схватила себя за волосы и осталась в таком положении.
- Взяло дюже здорово, - сказал сосед.
- Мандат надо было спросить.
- Она и хотела спросить, а они рулетку вынули. Ну, она и прикусила язык.
- Все, говорят, подошло, - сказал сосед, взяв себя за бороду. - Да к чему подошло-то? Вот вся суть-то в чем была.
- Сама, окаянная, все показала, - сказала наконец хозяйка с тем выражением, с каким причитают над умершим сыном, причиной смерти которого считают себя. Пять часов на огороде высидела.
- А что ж козу-то не обмеряли? - спросил сосед, подмигнув.
- На глаз прикинули, - сказала прачка. - Ах, головушка горькая! Чиновники приходят, их за жуликов принимаешь, - попал! Жулики пришли, их за чиновников принял. Опять попал. Вот жизнь-то заячья!
Видение
I
Учитель музыки давал урок, а в соседней комнате, надрываясь, кричал ребенок. Потом его кто-то стал пороть, он еще сильнее закричал.
- Ну, вот, черт его возьми, каждый раз так! Учитель бросил в угол потухшую папироску и сказал:
- Какая тут, к черту, может быть культурная жизнь в такой обстановке! Ведь это вся моя квартира была. А теперь нагнали сюда посторонних людей, - видите, что делается. Тут бы нужно наорать на них как следует, а я деликатничаю, молчу.
- Напрасно, - сказал ученик.
- Я сам знаю, что напрасно. Но не могу… Пользуются моими вещами, посудой. Все это ужасно раздражает, а сказать неловко. Мой приятель Василий Никифорович, тот, что привез мне в начале революции эту обстановку, бежал с женой за границу. Звал и меня, а я не решился. И вот теперь живешь в стране дикарей, где нет ни права, ничего.
В дверь постучали. Учитель вышел в переднюю. Там стояла молодая женщина, изящно одетая. У нее было робкое, несмелое выражение.
- Вы Андрей Андреич Сушкин? - спросила она.
- Да, - сказал учитель музыки, невольно остановившись взглядом на ее лице. Ее лицо - тонкое, хрупкое, точно освещалось огромными черными глазами.
- Я от Василия Никифоровича, - сказала молодая женщина.
- От Василия Никифоровича? Да где же он? Приехал?..
- Нет, он не приехал… я приехала.
- Простите, а вы кто же?
- Его жена… - сказала она не сразу.
- Его жена?.. Но простите, у него была другая жена…
- Я вторая…
- Ах, вторая?.. Ваше имя и отчество?
- Вера Сергеевна.
- Что же я вас держу здесь, вот так гостеприимный хозяин! Идемте сюда.
- У меня извозчик, ему нужно отдать пятьдесят копеек, - сказала, смутившись, молодая женщина, - а я забыла у знакомых сумочку и в ней письмо к вам от Василия Никифоровича.
- Ах, какая большая сумма - пятьдесят копеек! - и, сбегав вниз, он отпустил извозчика.
- Не успела приехать, как уже заставляю людей тратить на себя деньги.
- И очень хорошо, - говорил Андрей Андреич, снимая с нее пальто и чувствуя какую-то необыкновенную, непривычную для себя свободу в обращении с женщиной, как будто этот заплаченный за нее полтинник дал ему право свободного и дружески покровительственного обращения с этой незнакомой женщиной. - Вот как мы живем здесь, в одной комнате. Вам, наверно, странно и дико?
Молодая женщина, войдя в комнату и не снимая шляпы, осмотрелась.
- Я так себя браню, что не уехал из этой чертовой страны. Каждый год ждали, что все у них полетит к черту, нет, выплыли каким-то родом, - говорил хозяин, а сам смотрел на эту красивую молодую женщину. Ее шляпа с острыми краями и красным пером, изящный весенний костюм, в боковом кармашке которого торчал уголок шелкового голубого платка, точно внесли в его одинокую комнату струю свежего весеннего воздуха.
- А я, представьте, только что говорил сейчас о Василии Никифоровиче, продолжал возбужденно Андрей Андреич, и с этим возбуждением он смотрел в глаза молодой женщине, с которой он чувствовал, что может говорить тоном близкого знакомого, как друг ее мужа, и встречаться с ней глазами, как с интересной женщиной, приехавшей сюда без мужа.
Ученик ушел. А хозяин взял стул, поставил его против гостьи, севшей на диван, и почти придвинув свои колени к ее коленям, улыбаясь, смотрел на нее несколько времени своими подслеповатыми добрыми глазами, точно они давно были знакомы, долго друг друга не видели и теперь нечаянно встретились.
Ее глаза, большие и серьезные, тоже смотрели на него. И наконец она, как бы поняв простую и чистую душу собеседника и поверив ему, улыбнулась.
- Вы точно светлый луч из другой, прекрасной жизни. Я сейчас сидел здесь в раздражении, в унынии, и вдруг являетесь вы, смотрите с простой, милой улыбкой, точно вы только вчера здесь были. Я себя не узнаю: ведь я дикарь ужасный и женщин боюсь. Сижу один в своей скорлупе. И вот досидел до сорока лет.
- А мне странно и… тепло от такой милой встречи, - сказала она, задумчиво глядя на него. - Я очень много боли и зла видела от… людей. И привыкла от них ждать или зла, или корысти.
- Да, это правда, теперь особенно стало много черствости, расчета и эгоизма. Может быть, оттого, что жизнь тяжела. Теперь уже совсем и следа не осталось былой радости жизни, романтизма, беспечности. Разве вот только мы, старые хранители былых традиций, еще держимся. Да и то, хоть меня взять, думал ли когда-нибудь я, - композитор, что буду торговать мебелью, буду бояться выйти из бюджета. А когда-то все мы, интеллигенты, были только непрактичными романтиками, вечно влюбленными, вечно в мечтах…
- Мне кажется, вы и сейчас такой же, - с ноткой нежности сказала молодая женщина.
- Дай бог, если я такой. Я, правда, все-таки мало изменился. Но вообще наш брат интеллигент сильно подался, все, кто прежде были непримиримы, теперь стали как-то необычайно пугливы, шкурно-податливы… вообще, некрасиво. Нет, но как я вам рад! Как будто я вас ждал! - сказал Андрей Андреич, сжав перед грудью руки и откинувшись на спинку стула и глядя удивленно-радостными глазами на молодую женщину.
- А для меня это вдвойне неожиданно, я ехала сюда со страхом.
- Почему?
Она замялась.
- Жутко очутиться одной среди чужих людей. И я никогда не забуду, как вы меня встретили. Это какой-то символ: я думала, что здесь я - одна во всем мире, а оказалось… Ну, как же вы живете здесь? - спросила она, точно желая переменить слишком взволновавший ее разговор.
- Как живу?.. Живем кое-как. На одного хватает. Конечно, отказываешь себе во многом. Композиторство мое мне ничего не дает, но зато уроки довольно прилично. Да что же вы в шляпе? Снимайте скорей.
Вера Сергеевна покорно сняла шляпу и подошла к зеркалу. Каким-то домашне-простым движением поправила волосы.
А он от этой ее простоты почувствовал почти умиление.
- Как здесь свободно все-таки в сравнении с заграницей, - сказала она, заложив сбоку в волосы резную черепаховую гребенку. - Там много лжи и ханжества, и прийти к незнакомому мужчине в комнату - значит совершить преступление.
- Да, в этом отношении у нас теперь все просто. Сейчас устроим музыку: чайник на спиртовку, чашки - на стол. Вспомним милую, беззаботную, студенческую юность, когда жизнь представлялась легкой, прекрасной, полной романтических грез.
Когда чай был готов, он сбегал в лавочку и принес конфет и закусок. Они, смеясь, развертывали кульки, и молодая женщина раскладывала на тарелочки колбасу и сыр.
Он смотрел на нее, чужую, незнакомую, как она, точно своя, близкая, хлопотала у стола, разливала чай своими маленькими руками. И то, что она была чужая жена, жена его приятеля, который, вероятно, еще не скоро приедет, пробуждало неясные волнующие мысли о том, что эта встреча, не требуя никакой ответственности, может, быть удивительной.
- Если бы мне за пять минут до вашего прихода сказали, что в мой монастырь холостяка придет молодая, прекрасная женщина, я бы испугался.
- А теперь?
- Теперь вот что!.. - Он взял ее руку и поцеловал. - Теперь я юноша, теперь мне двадцать лет. Хочется по-студенчески петь, играть и дурачиться.
Она смотрела, как он целовал ее руку, и у нее вместе с улыбкой блеснули на глазах слезы. Он заметил их.
- Что с вами? - спросил он так тревожно и тепло, что его самого тронула эта прозвучавшая в его тоне теплота по отношению к незнакомой женщине.
- Ничего, ничего… Я очень беспомощный человек и, очутившись здесь одна, почувствовала было страх перед жизнью и перед людьми, но мне вдруг стало так хорошо, оттого что вы такой…
Она не договорила.
Ему хотелось сесть рядом с ней на диван, но после ее недоконченной фразы пришло соображение о том, что он может этим разбить у ней сложившееся о нем представление. А ему хотелось, чтобы она увидела, какая у него простая, чистая и в то же время интересная душа. Может быть, гораздо более интересная, чем у Василия Никифоровича.
- Но ведь вы на время только одна. Вероятно, Василий Никифорович скоро приедет, - сказал Андрей Андреич с целью узнать, сколько времени будет продолжаться их встреча.
Но Вера Сергеевна вздохнула и почему-то ничего не ответила. Потом стала убирать посуду, и от этих спокойных, домашних ее движений он опять почувствовал то же, что чувствовал, когда она при нем оправляла перед зеркалом прическу. Он подошел, поцеловал ей руку в ладонь и сказал:
- Вот бывает так: живет человек одиноко, скучно, душа его постепенно заволакивается серостью жизни, повседневными заботами и тревогами о куске хлеба, и вдруг светлое виденье. Он чувствует, как что-то давно забытое шевельнулось в его душе, просияло… Он смотрит вокруг себя и с удивлением говорит: "Так вот, какой мир, оказывается! Так вот каким я мог бы быть: светлым и радостным юношей!.." И вот вы явились таким виденьем для меня. Вы промелькнули, потом уйдете к другому человеку, которого вы любите… Но то, что мы с вами сидели сегодня вечером, это у меня останется навсегда. Потому что вы, несмотря на любовь к тому, другому… что-то оставили здесь своего. Быть может, и для вас эта встреча была не безразлична и не скучна…
Он говорил, а она, бросив руку на стол, смотрела своими огромными грустными глазами куда-то мимо него перед собой. Потом закрыла рукой глаза и тихо проговорила:
- Да… эта встреча для меня не безразлична и не скучна… И напрасно вы думаете, что душа ваша заволоклась серостью жизни. Такие души не поддаются этому…
- И слава богу, если так. Сегодня все чудесно! И я рад, что у меня такая обстановка, как будто мы - богатые люди, принц и принцесса. Для таких моментов нужна красивая обстановка.
- Сыграйте что-нибудь, - сказала Вера Сергеевна.
Он сел за рояль и стал играть. Когда он оглядывался, молодая женщина, сидя с блюдцем и полотенцем в руках, забывшись, смотрела перед собой. Почувствовав его взгляд, она переводила глаза на него, и он видел ее мягкую, грустную улыбку и иногда блеснувшие непокорные слезинки на глазах.
И опять Андрей Андреич чувствовал необычайную радость от присутствия этой женщины с грустными глазами и тяжелой прической.
Наконец она встала, подошла к нему, положив руку на спинку стула, на котором он сидел, смотрела через его голову в ноты. А он изредка, закинув голову, взглядывал снизу на нее, чтобы видеть ее лицо…