- Ежели спешить некуда, еще ничего, - можно и подождать.
- Да, подождать. Хорошо вам на крыше-то, - злобно сказала баба с жбаном, - а тут все молоко розлили, да еще проквасишь его, покуда довезешь.
- А ты пешком иди, баба молодая, чего машину зря мучаешь, - сказал веселый мужичок.
- Только вот оскаляться и умеете…
- Пошел!.. - крикнул кто-то.
Несколько человек бросились наперерез к поезду и с озверелым видом, работая локтями, стали пробиваться на крышу.
- Ах, дьяволы, опять самые хорошие места займут.
- Садись, не зевай! Черт вас побери, окаянные. Разинули рты! - крикнул кондуктор.
- А мы думали - остановится.
- Останавливайся для вас, а потом опять сначала разгоняй. Вот бестолочь-то окаянная, ну, никак к порядку не приучишь. Весь свет обойди, другого такого народу не найдешь.
Старушку затерли, и она, потеряв туфлю, успела только повиснуть на подножке. Лохматый мужичок, опять раньше других вскарабкавшийся на крышу, увидев старушку внизу, крикнул ей:
- Висишь, тетка?
- Вишу, батюшка, слава богу.
И она о плечо поправила съехавший на глаза платок, так как обе руки ее были заняты держанием за скобку…
Поезд пошел, прибавляя ходу. А сзади бежали, спотыкаясь, с мешками, и испуганно махали руками те, кто не успел на ходу прицепиться.
- Догоняй, догоняй, тетка! - кричал малый в картузе, держась за трубу, как за мачту. - Ах ты, мать честная, вот так подвезли тетеньку!
Какой-то человек в бабьей кофте посмотрел на оставшихся и сказал:
- Ну, беда теперь с плохими ногами.
- Тут и с хорошими голову потеряешь.
- Вот как народу поскидает побольше, все, может, лучше пойдет.
- И то как будто расходиться стал.
- Разойдется… Тут под горку.
Все замолчали и, оглядывая свои мешки, стали прочнее усаживаться.
- …Не тяни за плечо… - раздался голос снизу, где висели, как виноград, люди на подножках.
- Потерпишь, что же мне, оторваться, что ли… - сказал другой голос.
- О, господи батюшка, того и гляди, руки оборвутся. А тут этот домовой разогнался… Куда его леший так понес? Холера проклятая!
- На кульерском едем!
Поезд, шедший под уклон, все прибавлял ходу и наконец так разошелся, что поднял за собой целый ураган крутившихся в воздухе бумажек и пыли.
Вагоны дребезжали и ныряли из стороны в сторону.
Разговоры на крышах прекратились. Пассажиры притихли и, как гонщики, плотнее надвинув шапки и сощурив глаза, смотрели вперед.
- Куда его нечистые разнесли!
- Эй, куда ты так расскакался! Головы, что ли, сломить всем хочешь! кричали с крыш машинисту.
- "Расскакался", - передразнил с тормоза угрюмо кондуктор, стоявший, как в метель, с поднятым от пыли воротником шинели. - Что ж он изделает, когда тормоза не действуют? Не понимает ни черта, а тоже глотку дерет.
- А тут какого-то черта догадало еще крышу полукруглую сделать. Ухватиться не за что.
- Что ж они не могли хоть какие-нибудь держалочки устроить?
- Нешто они об публике думают!..
Впереди показался полустанок. Кондуктор схватился было за тормоз, покрутил несколько времени, потом плюнул и махнул рукой. Поезд пролетел мимо платформы. Стоявшие плотной стеной на платформе люди сначала удивленно смотрели, потом стали испуганно махать руками и кричать:
- Стойте, стой! Куда же вы? Нас-то захватите!
- Никак не могим, гайка на отделку развинтилась! - крикнул веселый мужичок. А малый в картузе, подняв вверх руку, точно у него был кнут и он скакал на лошади, кричал во все горло:
- Шпарь, шпарь его! Вот как распатронили!
Поезд, далеко прокативший за полустанок, наконец остановился.
- Ну, нет, это уж бог с ним, с этим удобством, - сказал человек в бабьей кофте, лежавший на животе около трубы, обхватив ее обеими руками: - лучше уж внизу тесноту потерпеть да живым остаться. А то сейчас чуть-чуть не стряхнуло.
- Да, на крыше хуже, - сказал лохматый мужичок, протирая обеими руками глаза и сплевывая. - Пыль очень, и сердце с непривычки заходится.
- У вас там, у чертей, наверху заходится, а вы попробовали бы тут пошли, повисели, - раздался снизу озлобленный голос бабы с молочным жбаном. - А то расселись там, как господа.
- Ну, вы, что же там ждете? - К подъезду, что ли, прикажете подавать! крикнул кондуктор на пассажиров, озадаченно стоявших на платформе полустанка. Те, схватив свои мешки, испуганно бросились к поезду.
- Вот окаянный народ-то, каждому объясняй да еще по шее толкай, а чтоб самим к порядку привыкать, этого - умрешь, не добьешься.
Тяжелые вещи
На базарной площади, где прежде торговали готовым платьем, железом, горячей колбасой и всем прочим, стояли запертые и забитые досками лавчонки, а в проходах между ними и по всей площади, на навозе и подтаявшему льду были разложены на мокрых рогожках всякие товары: у кого пара ржавых селедок, две пуговицы и коробка спичек, кто продавал какую-нибудь рваную шубенку или менял серебряную ложку на хлеб.
- Облавы нынче не было? - спрашивали вновь подходившие.
- Вчерась была, - неохотно отвечал кто-нибудь из торговцев.
Продавцы то и дело зорко оглядывались по сторонам и при всякой тревоге делали приседающее движение, чтобы схватить за углы свои рогожки с товарами и лететь куда-нибудь на ближайший пустой двор.
Какая-то барыня в мятой шляпке принесла лампу с абажуром в виде матового шара и, нерешительно оглянувшись по сторонам, спросила:
- А ничего, позволяют торговать-то?
На нее и на ее лампу молча и недоброжелательно посмотрели.
- Позволяют… тому, у кого ноги проворные, - сказала молодая торговка в полушубке, поправив платок на голове и не взглянув на спрашивавшую.
- А ты, матушка, в первый раз, что ли, вышла? - спросила пожилая торговка, у которой на рогожке были разложены пять селедок и велосипедный насос.
- В первый…
- То-то я вижу… лампу-то с шаром взяла. Ежели, грешным делом, спешить придется, как бы тебе ее не раскокали.
- Они все чисто с неба свалились…
- Ты уж, как чуть что, поглядывай вон на того старика, что замками торгует, он у нас сметливый.
Какой-то человек в поддевке, торговавший стаканами и вазочками, недовольно покосился и сказал:
- С замками-то всякий дурак будет сметлив. Их стряхнул в мешок и айда. А ты посуду пойди так-то стряхни. Вот наказал бог товаром.
- А вон еще умная голова идет.
Все оглянулись. К ним подходила женщина с креслом на голове, которое торчало ногами вверх. Женщина поставила кресло и остановилась, тяжело дыша.
- Еще-то у тебя потяжельше ничего не нашлось? - спросила молодая торговка.
- Последнее, матушка.
- Они все думают, как до свободы.
Вдруг все прислушались.
- Стой, свистят…
В самом деле послышался какой-то свист.
Старичок с замками не обратил никакого внимания на свист и даже стал раскуривать трубочку. Все мало-помалу успокоились.
- Пропасти на вас нет, запугали наотделку, все селедки со страху в грязь вывалила, - сказала селедочница.
- Вот как этого свисту боишься, ну, хуже нет…
- Вчерась без свисту хорошо обделали…
- У тебя-то что, - схватила свою рогожку и до свидания, а вот эти-то - с лампой да с креслом - что будут делать? Спаси, царица небесная.
Из переулка выехал человек с кадкой капусты на ручной тележке и поехал на средину рынка.
- Сторонись, бабы. Облава вчерась была?
- Была.
- Ну, значит, нынче не будет.
- Вишь, прямо чуть не на телеге прискакал. Тише ты, домовой, прет прямо на человека.
- Вот такие-то окаянные, случись что, - и пойдут с своими кадушками через головы скакать. И как не запретят только.
Вдруг старичок с замками насторожился, ни слова не говоря, сунул в карман трубочку, стряхнул в мешок замки и юркнул в толпу.
А вдали уж был слышен продолжительный негромкий свист, каким охотник дает знать товарищу о замеченном звере.
Пожилая торговка беспокойно оглянулась и вскрикнула:
- Ах, нечистые, с того конца зашли…
- Вот ведь, окаянные, каждый день наладили.
Все мгновенно зашевелились и бросились во все стороны, как раскинувшийся лагерь бросается, ища спасения в бегстве при неожиданном нападении врага. Только виднелись вскидываемые на плечи мешки, кадки, ящики.
- Что на дороге-то мешаешься, чертова голова, раньше бы собирала, не научили тебя еще.
- А ты куда по селедкам шлепаешься? Угорел совсем, мои матушки.
А дальше слышался испуганный визг и хруст посуды: это мужик в фартуке с кадкой капусты катил по рядам.
- Господи, батюшка, вот отнялись ноги со страху, и бежать не знаю куда, говорила, сидя на снегу и плача, какая-то баба.
- Лупи в ту сторону. Отседа зашли. Но навстречу бросившейся толпе раздались свистки милицейских.
- Отрезали, дьяволы! - сказал солдат с мешком картошки на спине, остановившись и плюнув. - Вон куда, - за водокачку надо было обходить. Как бы сразу зашли, так бы и прорвались к переулку.
- Теперь живьем возьмут… да куда ты тут со своей лампой-то! Абажур еще прихватила. Наказание с этим народом.
- Порядков не знают, вот тащут что попало.
- А там вон один оленьи рога приволок. Как подденет, подденет под бок, ну прямо душа с телом расстается.
- Эй вы, чего там заснули? - крикнул солдат в суконной шапке с шишаком. Обходи справа да загоняй всех в угол.
Из-за водокачки выскочили солдаты и рассыпным строем стали сгонять всех в одну сторону.
- Глянь, они и за водокачкой сидели.
- Заходят, кругом заходят. Ах, нечистые! - говорили бабы.
- Обошли… теперь крышка всем, - сказал солдат с картошкой, - они подготовку изделали.
- Сейчас хоть не стреляют, - а спервоначалу, бывало, как залпом в воздух хватят, хватят, так присядешь, и ноги, как чужие.
- Они и сейчас, брат, как не свои.
Старик с селедочницей, молодой торговкой и приставшим к ним солдатом раньше всех успели юркнуть в какую-то подворотню и, пригнувшись, пробрались к пустырю вдоль разломанного забора.
- С креслом-то женщина осталась, бедняжка.
- Вперед наука. Еще бы комод на себе приперла.
- В угол погнали. Вот дуют-то! - говорил солдат. - Ах, ловко. Это еще что… вот мы, когда Ерзерум брали, как налетели таким же манером на базар, куда тебе твои столики. Что тут было! Ну, что ж они не стреляют? Тут первое дело в воздух палить надо без остановки, покамест очумеют. Тогда голыми руками прямо бери.
- Что это кверху ногами-то бегает?.. - сказала молодая торговка. - Вон, вон, вишь… остановилось. Опять, опять побежало.
Все посмотрели по указанному направлению. Народ, потеряв голову, бросался целым стадом то в одну, то в другую сторону, а среди этой свалки металось по базару какое-то кресло вверх ногами.
- Ох, это она, знать. Спаси, царица небесная.
- Надорвется, - сказал старичок.
- Разве можно в такое время с этакими вещами.
- Эх, стреляли мало, - сказал солдат, когда сбитую в кучу толпу на рынке стали строить в очередь, - тут бы без остановки лупить надо.
Когда все пошли, он еще несколько времени смотрел на рынок с опрокинутыми столиками и рассыпанными селедками, потом, плюнув, сказал:
- Все-таки мастера, дьявол их побери. Мы, когда Ерзерум брали, у нас хоть конница была, а эти пешии как обработали.
- Тут и без конницы хорошо выходит, - заметил старичок. - Вы Ерзерум-то этот один раз брали, а они тут по семи раз в неделю орудуют, пора руку набить.
В темноте
В разбитую парадную дверь восьмиэтажною дома вошли старичок со старушкой. Столкнувшись с каким-то выходившим человеком, старичок спросил:
- Скажи, батюшка, как пройти к швейцару бывшему Кузнецову?
- Идите на пятый этаж, считайте снизу пятнадцатую дверь. Только по стенке правой стороны держитесь, а то огня по всей лестнице нет и перила сломаны.
- Спасибо, батюшка. Старуха, не отставай. Права держи. О господи, батюшка, ну, и темень…
Некоторое время было молчание.
- Да не лети ты так! Чего понесся, постой, говорю!
- Что ты там?
- Что… запуталась тут где-то…
- Вот еще наказание. Говорил - сиди дома. Куда нечистый в омут головой понес? Ой, мать, пресвятая богородица, и чем это они, окаянные, только лестницу поливают? Начал по дверям считать, поскользнулся и спутался. Вот и разбирайся теперь, сколько этажей прошли…
- Да куда ты все кверху-то лезешь?
- А ты думаешь, на пятый этаж взобраться все равно, что на печку влезть? Черт их возьми, нагородили каланчей каких-то, чисто на Ивана Великого лезешь. Что-то даже голубями запахло.
- Ты смотри там наскрозь не пролезь.
- Куда - наскрозь? Ой, господи, головой во чтой-то уперся… Что за черт? Куда ж это меня угораздило?.. Даже в пот ударило. Хоть бы один леший какой вышел. Прямо как вымерли все, окаянные…
Бывший швейцар, переселившийся из своего полуподвала в пятый этаж, садился вечером пить чай, когда на лестнице послышался отдаленный крик. Через минуту крик повторился, но уже глуше и где-то дальше.
- Кого это там черти душат? Выйди, узнай, - сказала жена, - еще с лестницы сорвется. Перила-то, почесть, все на топливо растаскали.
Швейцар нехотя вышел на лестницу.
- О господи, батюшка, - донеслось откуда-то сверху, - уперся головой во чтой-то, а дальше ходу нет.
- Да куда тебя нелегкая занесла! - послышался другой голос значительно ближе.
- Должно дюже высоко взял. Уперся головой в какой-то стеклянный потолок, а вниз ступить боюсь. Замерли ноги да шабаш. Уж на корячки сел, так пробую.
- Кто там? Чего вас там черти носят? - крикнул швейцар.
- Голубчик, сведи отсюда! Заблудились тут в этой темноте кромешной. Стал спускаться, да куда-то попал и не разберусь: где ни хватишь - везде стены.
- К кому вам надо-то?
- К швейцару, к бывшему.
- Да это ты, что ли, Иван Митрич?
- Я, батюшка, я! К тебе со старухой шел, да вот нечистый попутал, забрел куда-то и сам не пойму. Чуть вниз не чубурахнул. А старуха где-то ниже отбилась.
- Я-то не отбилась. Это тебя нелегкая занесла на самую голубятню.
Швейцар сходил за спичками и осветил лестницу. Заблудшийся стоял на площадке лестницы, в нише, лицом к стене и шарил по ней руками.
- Фу-ты, черт! Вон куда, оказывается, попал. Все правой стороны держался. Лестница-то вся обледенела, как хороший каток… того и гляди.
- Воду носим, - сказал швейцар, - да признаться сказать, и плеснули еще вчерась маленько, а то, что ни день, то какая-нибудь комиссия является, - кого уплотнять, кого выселять. Тем и спасаемся. Нижних уплотнили, а до нас не дошли - так вся комиссия и съехала на собственном инструменте.
- Надо как-нибудь исхитряться.
Все спустились в квартиру.
- Ну и страху набрался, - говорил гость, - думал: ума решаюсь: где ни хвачу рукой - везде стенка…
- Спервоначалу тоже так-то путались, - сказала жена швейцара, - зато много спокойней. Сами попривыкли, а чужому тут делать нечего.
- Это верно. А то какой-нибудь увидит, что чисто, сейчас тебя под статью подведет, и кончено дело.
- Не дай бог…
- А вот хозяин мой этого не понимает, все норовит чистоту навести.
Швейцар молчал, а когда жена вышла на минуту в коридор, сказал:
- Наказание с этими бабами… Перебрались сюда, думал, что получше будет, чем в подвале, а она тут как основалась, так и пошла орудовать. Из кресел подушки зачем-то повытащила. Теперь у нее в них куры несутся. Тут у нее и поросенок, тут и стирка, тут и куры, а петуха старого вон между рамами в окно пристроила.
- Отдельно? - спросила старушка-гостья.
- Да, молодого обижает. Это они с невесткой тут орудовали, когда я за продовольствием ездил. Из портьер юбок себе нашили. Не смотрит на то, что полоска поперек идет, вырядилась и ходит, как тигра, вся полосатая.
За дверью послышалась какая-то возня и голос хозяйки:
- Ну, иди, домовой, черти тебя носят!
Дверь открылась, и из темноты коридора влетел выпихнутый поросенок, поскользнулся на паркете и остолбенел; остановившись поперек комнаты, хрюкнул.
- Это еще зачем сюда?
- Затем, что у соседей был. Спасибо, хватилась, а то бы свистнули.
- Ты бы еще корову сюда привела, - сказал угрюмо швейцар.
- А у тебя только бирюльки на уме… Вот хозяина-то бог послал…
- Ну, старуха, будет тебе…
- Да как же, батюшка: барство некстати одолело. Первое дело из подвала сюда взгромоздился. Грязно ему, видите ли, там. Умные люди на это не смотрят, а глядят, как бы для хозяйства было поудобнее. Теперь вон на нашем месте, что поселились, - у них коза прямо из окна в сад выходит. А тут поросенка сама в сортир носи. А лето подойдет, погулять ему, - нешто его, демона, на пятый этаж втащишь. И опять же каждую минуту выселить могут. Это сейчас-то отделываешься: лестницу водой поливаешь, а летом, брат, не польешь…
На лестнице опять послышался какой-то крик и странные звуки, похожие на трепыханье птицы в захлопнувшейся клетке.
- Что это там, вот наказанье. Пойди посмотри.
Швейцар вышел, и хозяйка продолжала:
- Вон соседи у нас - какие умные люди, так за чистотой не гонятся. Нарочно даже у себя паркет выломали, чтоб никому не завидно было, два поросенка у них в комнате живут, да дров прямо бревнами со снегом навалили. А окно разбитое так наготове и держат - подушкой заткнуто, - как комиссия идет, они подушку вон и сидят в шубах. Так у них не то чтоб комнату отнимать, а еще их же жалеют: как это вы только живете тут? А они - что ж, говорят, изделаешь, время тяжелое, всем надо терпеть. Вот это головы, значит, работают.
- Верно, матушка, верно.
- Тоже теперь насчет лестницы: освещение было сделал, мои матушки! Ну, лампочку-то хоть на другой день какие-то добрые люди свистнули. Я уж говорю: что ж ты, ошалел, что ли? Сам в омут головой лезешь. Теперь кажный норовит в потёмочках отсидеться, а ты прямо на вид и лезешь. Вот теперь темно на лестнице, сам шут голову сломит, зато спокойны: ни один леший за комнатой не лезет, от всякого ордера откажется. Намедни комиссия приходила, чуть себе затылки все не побили: поскользнется, поскользнется, хлоп да хлоп!
Вдруг на лестнице послышался голос швейцара, который кричал на кого-то:
- Куда ж тебя черти занесли? Не смотрите, а потом орете. Вот просидела бы всю ночь тут, тогда бы знала.
Швейцар вернулся в свою комнату и с досадой хлопнул дверью.
- Что такое там? - спросила жена.
Швейцар повесил картуз на гвоздь, потом сказал:
- Старуха какая-то не разобралась в потемках, вместо двери в лифт попала да захлопнулась там.