- Ой, так это ты… Это вы!.. - чуть не вскрикнула девушка и машинально свободной рукой потянула вниз подол платья.
"Как она изменилась! - пронеслось в голове у Абдуллы. - Была девчонка, угловатая, худая, кожа да кости, а теперь… вы только посмотрите на нее! Красавица… Чистое тонкое лицо, большие удлиненные черные глаза, светящиеся мягким светом. Густые сросшиеся брови, нос с едва заметной горбинкой…" Полные губы девушки слегка дрожали, она была смущена неожиданной встречей.
Наверно, прошла целая вечность, прежде чем Абдулла заговорил. Он перевел взгляд на перепелку, кашлянул.
- Ее можно вылечить?
Внезапно на лице девушки выступил румянец.
- Наверно, можно, у нее крыло задето. Посмотрите сами. У бедняжки сердце так быстро бьется. Испугалась.
С этими словами Гюльчехра протянула к нему руку. На ладони лежала перепелка, мигая маленькими бусинками глаз…
- Она так хорошо пела, - сказал Абдулла.
- Да, очень хорошо, - оживленно поддержала его девушка, - я даже остановилась, заслушалась…
Она поправила косынку, наклонилась и подняла с земли небольшую корзину, наполненную кукурузными початками.
- Это для отца, - пояснила девушка. - А вы их любите?
Гюльчехра опять почему-то покраснела.
- Мой отец любит, - ответил Абдулла.
- Абдулла! Эй, Абдулла! - послышался голос дяди.
Абдулла не отвечал, он, улыбаясь, смотрел на девушку, раздумывал, что бы ей еще такое сказать. Ему совсем не хотелось уходить.
- Вас зовет дядя, - сказала Гюльчехра и протянула Абдулле перепелку. - Можете ее взять.
- Теперь она ваша.
- Почему же это?
- Вы отыскали ее, вот она и ваша.
- В таком случае я возвращу ее вам, когда она поправится.
Абдулла рассмеялся.
- Ну, теперь пойдем? - спросила Гюльчехра.
- Пойдем.
Абдулла поднял корзину и пошел вслед за девушкой.
Осторожно раздвигая стебли, они выбрались из кукурузы и подошли к Абиду-ака, сидевшему на берегу арыка. Абид-ака сказал весело:
- Ну молодец, племянник! Вот так птицу поймал…
- Ну что вы, дядя… - смутился Абдулла.
- Как эта перпелка-то, жива? - спросил Абид-ака.
- У нее крыло задето, - ответила девушка.
- Гюльчехра собирается ее подлечить, - пояснил Абдулла, оправившись от смущения.
Они двинулись в обратный путь. Впереди шел Абид-ака, то и дело поправляя ружье за спиной. Молодые люди немного отстали. Долго шагали молча. Гюльчехра заговорила, когда они подошли к самому кишлаку.
- Кстати, я поздравляю вас.
- С чем поздравляете? - удивился Абдулла.
- С медалью.
Абдулла переложил корзину из руки в руку.
- Спасибо. Откуда вы узнали?
- Об этом весь кишлак знает, - Гюльчехра улыбнулась. Очень красивая у нее была улыбка. Абдулла невольно залюбовался девушкой.
- Дальше мне налево, через мостик… - Гюльчехра опустила глаза.
Абдулла протянул ей корзину.
- А мне когда вас поздравить?
- Можете хоть сейчас. Я ведь тоже закончила школу.
- Неужели? - Абдулла покраснел. - Простите, я забыл. Сколько времени не виделись…
- Два года, - подсказала Гюльчехра. - Естественно, вы могли забыть.
- Простите.
- Ничего особенного. Вечером у нас в школе праздник. Приходите.
- Спасибо…
Гюльчехра, легко ступая, направилась к мостику. На сгибе руки, касаясь тоненькой талии, висела корзина, в другой руке у нее была перепелка. Абдулла долго смотрел вслед девушке.
5
"Как это она сказала? Да так и сказала: "Прошло два года, вы, естественно, могли забыть меня". Значит, она не забыла его, Абдуллу. А не то разве стала бы считать, сколько они не виделись? Кто бы мог подумать, что она станет такой красавицей! В детстве-то они вроде дружили, бегали вместе, озорничали… А давно ли это было? Отец Гюльчехры - хороший друг Абида-ака, они в войну два года прослужили в одной части. Рассказывали, Ганишер-ака в молодости был парень буйный, за словом в карман не лез, драться любил. А как вернулся с войны в полной кишлак да женился, так другим стал. То ли фронт его сделал таким, то ли жена, во всяком случае, в кишлаке долго удивлялись, отчего это он такой тихий да смирный. Ганишер-ака стал бригадиром хлопкоробов. Работал он хорошо и лет пять назад стал Героем Социалистического Труда."
Гюльчехра в детстве напоминала отца, была отчаянной девчонкой. Ни в чем не уступала она кишлачным мальчишкам. Чуть не каждый день приходила с улицы разлохмаченная, в ссадинах и царапинах. Мать бранила ее, а Ганишер-ака гордился дочерью. И Гюльчехра чувствовала себя свободно, понимая, что отец не даст ее в обиду.
До сих пор еще Абдулла помнит… В первые годы после войны жил в кишлаке один человек по имени Дадабай-амаки. Работал он в геологической партии. Уходил на утренней заре и возвращался домой поздно вечером. Одевался Дадабай-амаки всегда одинаково: носил короткие брюки с заплатами на коленях и даже в жаркие летние дни не снимал с головы остроконечной буденовки. Он, можно сказать, не участвовал в жизни кишлака, но почему-то имя его всегда произносилось с большим уважением. Почему так было - дети не знали. Дадабай-амаки был немногословен, иной раз вообще не здоровался, вот дети и недолюбливали его, и даже побаивались.
Как всегда, Абдулла приехал в кишлак на летние каникулы. Кажется, он тогда окончил третий класс. И вот Гюльчехра повела его к дому Дадабая-амаки.
- Посмотри-ка вон туда, - сказала она, показывая на глиняную крышу.
Абдулла сначала ничего особенного не увидел. А потом около дымовой трубы заметил какое-то странное существо.
- Что это такое? - спросил он, ничего не понимая.
- Орел! - прошептала Гюльчехра. - Беркут! Дадабай-амаки принес его вчера. Сейчас я тебе его покажу как следует.
Гюльчехра перешла на другую сторону улицы и бросила на крышу небольшой камешек. Орел вздрогнул и повел из стороны в сторону крючковатым клювом. Потом, нахохлившись, медленно обошел вокруг трубы. К одной его ноге была привязана цепь.
- Зачем он Дадабаю-амаки?
- Не знаю, - ответила Гюльчехра. - Может, он его оставил дом сторожить?
- Не может быть, - сказал Абдулла.
- Почему не может быть? Собака ведь сторожит?
- То собака…
- Если хочешь знать, беркут сильнее собаки.
Долгое время они стояли на улице и глазели на большую птицу.
- Ты знаешь, - заговорила Гюльчехра, - мне так его жалко…
- Почему?
- Наверно, он голодный. Дадабая-амаки целый день дома не бывает.
- Давай дадим ему что-нибудь поесть, - предложил Абдулла.
- А что? - Гюльчехра покачала головой. - Ведь беркуты едят сырое мясо!
- Ну вот и дадим ему!
- А откуда достанем? Было бы у нас мясо, мама давно бы уж суп сварила.
Тогда в кишлаке с мясом было трудно. Не так уж много лет прошло после войны…
Дети задумались.
- Может, он хлеба поклюет? - спросила с надеждой Гюльчехра. - Вчера мама испекла кукурузных лепешек.
- Не знаю! Ведь орел не курица, - важно сказал Абдулла. - Ну все же давай попробуем.
Гюльчехра сбегала домой за лепешками, и вскоре румяные толстые корки полетели на крышу Дадабая-амаки. Однако беркут не обращал на них внимания. Он даже не шевельнулся.
- Плохо дело, - сказал Абдулла.
Гюльчехра всхлипнула.
- Ты что плачешь?
- А почему он не ест?! Ведь он голодный, голодный, как ты не понимаешь…
- Ты погоди, - нахмурился Абдулла. - Не плачь, мы что-нибудь придумаем…
- А что придумаем? - вытирая глаза, спросила Гюльчехра.
- Подождем Дадабая-амаки. Посмотрим, чем он его кормит… Спрячемся вот тут за деревом.
В тот день до позднего вечера ждали они Дадабая-амаки. Наконец он появился с большой сумкой в руке, открыл дверь и зашел в дом.
Через некоторое время он зажег фонарь и поднялся на крышу, что-то бормоча про себя. Дети так ничего и не расслышали. Дадабай-амаки взял беркута под мышку и спустился вниз. Поставил фонарь посреди двора, высыпал какие-то темные куски из сумки на землю. Беркут сразу же начал клевать.
- Натерпелся ты, бедняга, натерпелся, - услышали дети голос Дадабая-амаки.
- Он дает ему мясо, - прошептал Абдулла на ухо Гюльчехре.
Немного погодя Дадабай-амаки отнес орла на крышу, и дети разошлись по домам. Утром они снова пришли посмотреть на беркута.
Как и вчера, он сидел, нахохлившись, около трубы.
- Почему Дадабай-амаки сказал, что орел натерпелся? Ты понял что-нибудь? - спросила Гюльчехра.
- Нет, не понял.
- Мясо доставать трудно. Дадабай-амаки редко его кормит. Вот орел и натерпелся… - объяснила Гюльчехра.
- Может, и так, не знаю.
- Чего там не знать, точно. - Гюльчехра вдруг подтолкнула Абдуллу плечом: - Может, нам его выпустить?
Абдулла замотал головой:
- Дадабай-амаки крик подымет…
- А откуда он узнает, что это мы сделали? Покричит и перестанет. Орел подохнуть может на цепи, а мы цепь снимем. Пусть летит.
- Сейчас, что ли? - заколебался Абдулла.
- Нет, вечером.
- Ладно.
В сумерках дети перелезли через дувал и очутились во дворе Дадабая-амаки. Оказалось, хозяин закрепил один конец цепи на столбе террасы. Абдулла осторожно размотал цепь, потянул ее легонько. Беркут подошел к краю крыши.
- С цепью он лететь не хочет, - сказала Гюльчехра. - Надо ему ногу освободить.
- А как? Ведь он нас заклюет…
- Мы на него мешок набросим.
Они так и сделали: взобрались на крышу, накинули на орла мешок. Дети даже удивились, до чего спокоен беркут: с курицей и то хлопот было бы больше. Они сняли со страшной, когтистой лапы цепь, сбросили ее во двор, сдернули с орла мешок и отскочили к лестнице. И что же? Беркут не хотел улетать! Он прижался к трубе и вдруг спрятал голову под крыло!
- Что это он? - удивился Абдулла.
- Не знаю… Ничего, сейчас полетит…
Гюльчехра схватила длинную палку и стала подталкивать беркута к краю крыши. Вот он уже на самом краю. "Ну, сейчас полетит", - подумал Абдулла. Орел и в самом деле полетел, но только вниз. Он тихо опустился во двор.
- Да у него крылья подрезаны! - вдруг догадалась Гюльчехра.
Беркут величественно прошел мимо террасы, приблизился к тому месту, где вчера ужинал, и снова, нахохлившись, спрятал голову под крыло.
- Что теперь будем делать? - испуганно спросила Гюльчехра.
Что было ответить? Не знал он, что делать. Пожал плечами. В первый раз он увидел, что Гюльчехра испугалась. Дети спустились с крыши и, пригорюнившись, сели у порога.
- Хорошо еще, никто не знает, что мы натворили, - вздохнув, сказал Абдулла.
- Конечно, - пришлось согласиться Гюльчехре. - Вот было бы крику! Я боюсь Дадабая-амаки. У него глаз дурной. Вот такой. - И Гюльчехра вытаращила глаза, пытаясь изобразить Дадабая-амаки.
Абдулла рассмеялся.
- Чего ты смеешься?
- Дадабай-амаки никогда так не таращится. У него глаза всегда одинаковые - рыбьи.
- Нет, он таращит глаза, - настаивала на своем Гюльчехра.
- Не таращит.
- Нет, таращит!
- Ладно, пусть будет по-твоему. Послушай-ка, - сказал Абдулла, поняв, что спорить с ней бесполезно. - Самое лучшее сейчас удрать. А то подойдет Дадабай-амаки - целым отсюда не выберешься. Что ты скажешь на это?
Они поднялись с порога и пошли к воротам. Гюльчехра оглянулась: беркут ковылял за ними! Дети обошли вокруг дома - беркут не отставал! Они останавливались, и он замирал на месте. Но стоило двинуться вперед, он следовал за ними.
Гюльчехра растерялась и заплакала.
- Что теперь будем делать? Он от нас не отвяжется…
Абдулла молчал. Ему тоже стало страшно. Почему этот орел бежит за ними, как собака?
Вдруг дети замерли: ворота со скрипом отворились, и во двор вошел Дадабай-амаки. В руках он держал свою большую сумку. Хоть и темновато уже было, он сразу заметил нежданных гостей:
- Кто вы такие?
Дети молчали. Зубы у них выбивали дробь от страха.
Дадабай-амаки поднялся на террасу и зажег фонарь.
- Никак, это дочь Ганишера, - сказал он, посветив фонарем. - А этого сорванца что-то не припомню.
Гюльчехра заплакала.
- Перестань реветь. Как вы сюда попали? Ну что ж, не хотите разговаривать - не надо, - Дадабай-амаки опустил фонарь. - Я ведь в детстве тоже не был ангелом. Совал нос не в свое дело. Все-то мне было любопытно.
С этими словами он спустился с террасы во двор и увидел на земле нахохлившегося беркута.
- А вот это уж совсем нехорошо, - произнес он. - Зачем вы сбросили его с крыши! Слепому человеку трудно жить без поводыря. А этот беркут не только слеп, но и стар, - Дадабай-амаки покачал головой. - Когда-то он спас меня от голодной смерти в горах. Вот я его и кормлю…
- Мы не знали, дядя, - сказала сквозь слезы Гюльчехра. - Мы больше не будем его трогать…
- Верю, дочка, верю, - улыбнулся Дадабай-амаки.
Дети пошли домой, не глядя друг на друга. "А ведь дядя-то хороший человек", - подумал про себя Абдулла.
Однако через какую-то неделю Дадабай-амаки исчез из кишлака вместе с беркутом. Долгое время о нем ничего не было слышно. А потом по кишлаку пронесся слух, что геологическая партия, в которой работал Дадабай-амаки, открыла месторождение какого-то важного, редкого металла… Абдулла вспомнил, как они с Гюльчехрой порадовались за этого доброго человека…
И еще один случай вспомнил Абдулла. Тоже давно это было, в шестом или седьмом классе. Их тогда попросили отвести лошадей на дальний полевой стан. Жарко было. Они ехали рядышком по берегу канала, а потом пустились наперегонки. Абдулла первый прискакал на стан и с удивлением обнаружил, что людей там нет. Наверно, не дождались подмоги, ушли работать на дальнее поле.
- Здесь и подождем! - крикнул он Гюльчехре.
Они спешились и присели на глиняном возвышении возле пруда - хауза.
Вокруг было тихо. Гюльчехра схватила камешек и бросила его в воду. Она долго следила за расходившимися, поблескивающими на солнце кругами.
- О чем это ты задумалась? - спросил Абдулла.
- Да просто так… - сказала она. - Я думаю о том, кем мы будем, когда вырастем.
- А кем мы будем?
- Ты будешь ученым.
- Ученым? - удивился Абдулла.
- Да, ученым. Будешь носить большой портфель, станешь похож на того очкастого профессора. Помнишь кино "Депутат Балтики"?
- Да брось болтать! - отмахнулся Абдулла. Однако в душе он был рад этому сравнению.
- Нет, правда, я таким тебя вижу.
- А сама ты? Кем сама станешь?
- Я? - Гюльчехра призадумалась. - Я… буду архитектором.
- Вон куда махнула! - прищурился Абдулла. - Слишком много на себя берешь!
- Почему много? Если ты будешь ученым, почему я не смогу стать архитектором? Буду учиться… Может быть, я стану архитектором в Мингбулаке…
- Скажешь тоже! Архитектор… В нашем кишлаке! Ой, не могу! - Абдулла захохотал.
- Что смеешься? Если сейчас нет архитектора, будет после. Обязательно будет. И тогда я построю высокие-превысокие красивые дома. А потом… - Гюльчехра запнулась, так и не смогла сказать, что будет потом.
- А я еще не знаю, кем буду, - Абдулла тоже бросил камешек в хауз. - Мой отец говорит, чтобы я, кроме школы, пока ни о чем не заботился.
- Конечно, может, и рано об этом думать. Вот недавно я хотела стать врачом, а потом - инженером. А теперь мне хочется стать архитектором… Как ты считаешь, что лучше?
- Наверно, все эти профессии хороши, - сказал Абдулла неуверенно. - А если бы не были хороши, то все люди были бы только врачами или только инженерами. И не шли бы на другую работу.
Эта мысль, кажется, ему самому понравилась.
Гюльчехра тогда ничего не ответила, промолчала, да и люди скоро появились, отвлекли…
"А кем же она сейчас собирается стать?" - глядя себе под ноги, раздумывал Абдулла. Он медленно приближался к дому. Вдруг кто-то хлопнул его по плечу.
- Привет! - услышал он рядом чей-то голос.
Абдулла поднял голову. Перед ним стояли двое знакомых ему парней. Одного звали Касымджаном, а другого то ли Саидом, то ли Самадом. Память подвела Абдуллу, никак не мог вспомнить.
- О чем это ты замечтался? - спросил Касымджан.
- Мы с дядей были на охоте, - отвечал Абдулла, пожимая их крепкие руки, - Ну как жизнь? Все хорошо?
- Спасибо, - сказал Касымджан и щелкнул пальцем по танбуру, который держал в левой руке. - Мы последние экзамены сдали. Хватит, отмучились. А вечером у нас праздник, самодеятельность, сам понимаешь. Вот сейчас идем на репетицию.
- Кажется, и ты закончил школу? - спросил парень, которого звали не то Саидом, не то Самадом.
- Да…
- Хорошо закончил?
- Неплохо, - ответил Абдулла. - А вы как?
- И мы то же самое, - сказал Касымджан. - Когда ты приехал?
- Вчера.
- Долго здесь пробудешь?
- Еще не знаю…
- Ну ладно. Приходи вечером в школу. Повеселимся. Договорились?
- Хорошо, приду! - сказал Абдулла. Ведь сегодня его уже приглашали!
- Вечер будет что надо. Сам раис организовал.
- Ого! - улыбнулся Абдулла.
- Еще бы! Колхозу нужны кадры. А мы эти кадры и есть. Вот почему к нам такое внимание…
Все трое рассмеялись.
Абдулла проводил взглядом Касымджана с товарищем и зашел в дом. Бабушку он застал на кухне, она ощипывала перепелок.
- Что тебя задержало, сынок? - спросила Ходжар-буви.
- Товарищей встретил.
- Наверно, проголодался, милый ты мой, да будет легка твоя поступь… Сейчас, сейчас, - заторопилась бабушка. - Дядя-то твой в больницу побежал, только к обеду вернется.
Абдулла машинально ел что-то, а перед глазами у него стояла Гюльчехра. Она улыбалась, поправляла на голове косынку.
"Нет, я так не могу уехать, - думал Абдулла. - Останусь в кишлаке дней на пять-шесть". Придя к этому решению, он откинулся на мягкую пуховую подушку. Со двора послышался детский голосок:
- Бабушка! Бабушка!
- Заходи! - отозвалась Ходжар-буви. - Что говоришь? А, к Абдулле пришел? Ступай на террасу, он там сидит.
"Кто же это?" - Абдулла приподнялся, выглянул во двор. По ступенькам террасы поднимался мальчуган лет пяти-шести, смуглый до черноты: в руках он нес какой-то предмет, завернутый в полотенце. Мальчик переложил узелок из руки в руку, подул на пальцы и спросил:
- Абдулла-ака?
- Да, я, а что?
- Вот моя сестла велела вам плинести.
- А что это?
- Кукуюза. Она гоячая.
С этими словами мальчик развернул полотенце, и на кошму вывалились три больших красных початка.
Не успел Абдулла сказать "спасибо", как мальчишку словно ветром сдуло с террасы. И след простыл.
Абдулла, обжигаясь, вынул из початка несколько горячих зерен, попробовал. Как вкусно! Интересно, почему же ему раньше не нравилась вареная кукуруза?