- Нет… Он ушел недавно к председателю, к Нормату-ака. Говорят, в Ташкенте новый врач объявился. Они хотят его вызвать.
- А что, хороший доктор?
- Говорят, даже очень хороший. Вот отец и старается… Твой отец - золотой человек, доченька. О аллах, даруй ему долгий век.
- У тебя тоже будет долгий век, мама…
- И отец так говорит… Не знаю… Совсем я вас замучила…
- Не говори так, мама. Вот выздоровеешь, и все забудется.
- Спасибо, дочка, спасибо…
- Чаю тебе дать?
Гюльчехра поднялась было с места, но Саодат тихо махнула платком, как бы говоря: "Сиди на месте".
- Гулечка…
- Слушаю тебя, мамочка.
- Внук Завод-ая…
- Что?! - Гюльчехра густо покраснела, опустила глаза. "Неужели узнали о наших прогулках?!"
- Внук Завод-ая… как же его зовут-то? Забыла…
- Абдулла, - робко подсказала девушка и посмотрела на мать краем глаза. "Неужели по кишлаку уже пошли разговоры? Что будет, если узнает отец? Или он уже знает? Как теперь себя вести?"
- Этот… Абдулла, я слышала, здесь уже неделю… Говорят, вырос, не узнать… Ты его видела?
- Да, он приходил к нам на прощальный вечер, - сказала Гюльчехра дрожащим голосом. - Парень как парень. А что?
- Говорят, он стал ученым. Это правда?
Гюльчехра невольно улыбнулась.
- Ну что ты… Я слышала, будто он собирается поступать в Ташкентский университет.
- Вот и сын Зумрад-хола уехал… Он еще не вернулся?
- Нет, мама. Он, наверно, поступил на филологический. Потом приедет обратно, на каникулы.
- Гулечка…
- Да, мама.
Саодат закрыла глаза. Кажется, она совсем обессилела. Темные брови резко выделялись на ее бескровном лице.
- Что ты хотела сказать, мама?
- Сейчас… Гуля. Мы недавно разговаривали с твоим отцом. Я надеюсь на этого нового доктора. Может, поправлюсь. А если нет - ну что же, осталось уже недолго…
- Что ты говоришь, мама?! - Гюльчехра вздрогнула.
- Слушай. Немного уже осталось. Избавлюсь я от мук. Доченька, думаю я о тебе, об Алишере. Алишер еще маленький. А ты учись. В Коканд ли поедешь, в Ташкент ли - сама выбирай. Лучше в Ташкент. Хоть знакомые есть, Касымджан… И потом, внук Завод-ая… Одна не останешься…
- Мамочка!..
- Езжай. Мы с отцом не учились. Война. А потом работа, работа… Да простит меня аллах, я всегда завидовала ученым людям, специалистам. Ты знаешь, Гуля, твой отец однажды посылал меня учиться. Сказал, что пять лет пройдут быстро, он, мол, согласен подождать. А я не согласилась. Побоялась его одного оставить. Он ведь такой был сорвиголова… А ты… ты учись…
Никак не ожидала Гюльчехра такого поворота. Не ожидала такой доброты и щедрости. Какое чуткое сердце у матери! Раньше девушка думала, что, если она вдруг пожелает уехать, ее не отпустят. Слабая улыбка скользнула по лицу Саодат. Сквозь слезы, вдруг застлавшие глаза, Гюльчехра почти ничего не различала.
- Мамочка, мамочка… - шептала она и все гладила край одеяла. - До чего ты у меня хорошая! Никуда я от тебя не поеду. И не думай. Мы ведь решили. Я заочно буду учиться. Ты только выздоравливай, вот новый доктор посмотрит… Поправишься… Все будет хорошо…
Неожиданно Саодат обняла дочь высохшими, легкими руками, провела ладонью по ее лицу и глазам.
- Я так и думала, что ты скажешь это, Гуля… Но все-таки, как ты говоришь, заочно - это не то… Чем ты хуже других? Ты у меня смышленая, головка у тебя светлая, ты с любым учением справишься. Не отказывайся, доченька, от своего счастья, поезжай. Отец согласен тебя отпустить…
- Нет, мама. Я не поеду.
В ответ слезы показались на глазах Саодат.
- Не плачь, мама. Вот увидишь, все будет хорошо. Только не плачь.
- Я не плачу. Я радуюсь, Гуля, я радуюсь…
Саодат, улыбнувшись сквозь слезы, положила руку на теплое колено дочери. Синие вены заметно выступили на бледной руке.
"Как я могу ее бросить? - подумала Гюльчехра. - Разве можно ее оставить? Нет, конечно. А сейчас надо что-то придумать, чем-то отвлечь мать, очень уж она разволновалась".
- Знаешь, мама, - сказала Гюльчехра. - Сегодня мне сон приснился. Рассказать?
- Расскажи, - прошептала Саодат.
- Слушай. Будто крутишься ты у очага. Что-то готовишь. Алишер еще с утра на улицу убежал. А я даже не помню, что делала. И вдруг во дворе кто-то закричал: "Эй! Как там у вас насчет еды?"
Гюльчехра так удачно воспроизвела голос своего отца, что Саодат рассмеялась. Однако тут же закашлялась, поднесла к лицу вышитый платок. Через минуту дала дочери знак продолжать.
- Ну, так ты сказала отцу: "Сейчас" - и понесла на стол блюдо ширгурунча, рис напитался молоком, набух. Было так вкусно! У меня во сне даже слюнки потекли, - Гюльчехра улыбнулась. - А потом отец повел нас всех на улицу, но улицы почему-то не было…
- Как так - не было? - спросила Саодат. - Что это за сон у тебя такой?
- Вот такой сон, представь себе. Вместо нашей улицы была большая площадь. А над площадью висел большой белый шар. "Что это такое?" - удивилась ты. "Это дирижабль, - ответил отец. - Мы на нем полетим. Путешествовать будем. Видишь, внизу дирижабля домик? Это называется гондола. Ну-ка садитесь все". И мы забрались в домик. Отец сел за руль. И вот домик оторвался от земли и стал подниматься вверх, сквозь облака и тучи. Долго мы летели. Ты прижимала Алишера к груди, хоть он и ни капли не боялся. А еще ты все время толкала отца локтем и говорила: "Ай, хватит. Дети испугаются". Отец только смеялся…
Здесь Гюльчехра остановилась, фантазия у нее иссякла.
- А что было потом? - заинтересованно спросила Саодат.
- Что было потом? Ну, летели мы, летели, а внизу реки, горы, поля. А потом опустились. Смотрим, мы уже в Москве. До чего красивый город и такой большой!.. Долго мы ходили по улицам и только пришли к Красной площади, вдруг что-то загрохотало. Ну, тут я уже спать не могла, проснулась. Оказывается, Алишер радио включил.
- Хороший тебе сон приснился. - Саодат давно поняла, что дочка придумала все это на ходу, но не показала и виду, - Вот, если поправлюсь, будущим летом обязательно поедем в Москву. Все вместе поедем.
- Эй, поесть что-нибудь будет? - послышался со двора знакомый голос.
Мать и дочь рассмеялись: это возвратился Ганишер-ака. Гюльчехра выбежала во двор.
- Как мама? - с тревогой спросил Ганишер-ака. Вид у дочери был совсем не веселый.
- Маме лучше, лежит, смеется…
- Смеется?!
- Иди сам посмотри, если не веришь.
Ганишер-ака чмокнул дочку в лоб, в два прыжка преодолел лестницу, ведущую на веранду, и остановился перед дверью. Потом обычным своим шагом, вперевалку, зашел в комнату.
"Они похожи на маленьких детей, - думала Гюльчехра, приближаясь к очагу. - Разве их можно оставить? И мысли такой нельзя допустить. Но тогда… тогда Абдулла уедет в Ташкент без меня… Все кончится, он может меня забыть… Ему понравится другая девушка, там, где он будет учиться, в университете. Такой красивый парень, высокий, стройный, умница - да на него все там будут заглядываться. Найдется другая, красивая девушка, они там, в городе, сговорчивее. И он забудет бедную Гюльчехру, забудет плотину, родник, ивовую рощу, яблоневый сад. Все забудет…"
На другой день она подробно рассказала Абдулле о своем разговоре с матерью.
Абдулла не перебивал, слушал молча. А потом произнес:
- Странная ты, Гюльчехра…
- Почему странная?
- И мать и отец велят тебе ехать в Ташкент, а ты не хочешь. Я бы на твоем месте не раздумывал. Стрелой бы полетел. Неужели ты не хочешь, чтобы мы были вместе?
- Хочу… но…
- Что "но"?
- Но я не могу поехать.
- Ладно, хорошо, - холодно сказал Абдулла. - Когда же мы теперь встретимся?
Гюльчехра пожала плечами:
- Откуда мне знать?
- И я не знаю.
Они прошлись немного вдоль канала. Абдулла не смотрел на девушку. Он еще не вполне осознал, что произошло. Мысли у него путались. Значит, так. Учиться пять лет. Что же, они пять лет не увидятся?
- Может быть, я приеду, - заговорила Гюльчехра, - я приеду на следующий год в Ташкент…
- На следующий год?
- Отец отыскал хорошего врача, если мама поправится, я, конечно, приеду… переведусь с заочного…
- Гюльчехра…
Лицо Абдуллы прояснилось, он обнял девушку. Однако она тут же высвободилась.
- Ты будешь меня ждать?
- А что мне еще делать? Конечно!..
Когда они попрощались и разошлись по домам, Абдулла, к своему удивлению, уже не ощущал себя самым несчастным человеком на свете. Конечно, очень жаль, что она не сможет поехать вместе с ним. Придется подождать. Год - это много или мало? Иной раз время тянется медленно, а иногда скачет, как будто его нахлестывают камчой! Год!.. А потом они встретятся.
Абдулла лежал на холодном как лед бабушкином одеяле и, глядя в потолок, представлял себе в красках эту будущую встречу. Он и не подозревал, что Гюльчехра в эти минуты плачет навзрыд, уткнувшись в подушку…
Наутро Ходжар-буви развила лихорадочную деятельность - еще бы, предстояло долгожданное торжество по случаю рождения ребенка - бешик-той. Абдулла порядком устал, помогал по хозяйству. Абид-ака был счастлив. Он то и дело широко улыбался, прислушиваясь к крику своего младенца. "Ничего, ничего, - говорил он, - кричи, сильный будешь".
Уже за столом, когда гости, человек тридцать, занялись вкусным дымящимся пловом, Абид-ака принялся угощать также и Абдуллу:
- Племянник! Хороший ты парень. Пусть мой сын будет похожим на тебя.
Когда гости разошлись, Абдулла стал собираться в дорогу. Не хотелось ему уезжать. Но ведь он приехал на три-четыре дня, а гостил уже чуть не две недели!
- Мама будет беспокоиться, - отвечал он на уговоры бабушки. - Я поеду.
Абид-ака наполнил большой таз - тагару - перепелками, насыпал туда побольше соли.
- Отвезешь отцу, - сказал он, - Ему нельзя это есть, так пусть хоть посмотрит на перепелок, пусть порадуется душой.
- Приезжай почаще, сынок, - говорила бабушка. - Не забывай нас, мы тебя любим…
- Теперь я буду к вам чаще приезжать. - Для Абдуллы эти слова были исполнены особого смысла.
- Вот и хорошо, сынок, так и надо. - Бабушка Ходжар-буви погладила внука по плечу, прижалась лицом
- к его груди.
Абдулла вышел из дому, когда уже начало смеркаться. До вечернего поезда оставалось еще два часа.
Держа в одной руке чемодан, в другой таз - тагару, он перебрался через мостик и направился к яблоневому саду. Здесь его должна была ждать Гюльчехра. Озираясь по сторонам, он медленно шел меж деревьев по знакомой тропинке.
Сердце его сильно забилось, когда неожиданно, в двух шагах от него, из-за толстого ствола старой яблони вышла на тропинку девушка. Абдулла опустил свою ношу на землю.
Некоторое время они стояли, не решаясь заговорить, как тогда, в первый их вечер. Они опять стеснялись друг Друга.
- Так мы все решили? - наконец произнес Абдулла.
- Решили, - прошептала девушка.
- Как только приеду, сразу напишу письмо.
- А если у меня не получится на будущий год, ты приедешь на каникулы?
И столько ожидания и тревоги было в голосе Гюльчехры, что Абдулла понял, как больно ей сейчас, как сильно она его любит.
- Конечно, конечно, приеду! - поспешил ответить он.
Гюльчехра обвила его шею руками:
- Приезжай… Не забывай меня…
Он осторожно поцеловал черную прядку на виске девушки:
- Все будет хорошо, все будет хорошо, Гюльчехра…
Девушка не сказала больше ни слова.
"Как я могу тебя забыть, если все время о тебе думаю? - размышлял Абдулла, ощущая на своей щеке теплое дыхание девушки. - Мы будем вместе. Через год. Он пролетит как миг…"
В поезде Абдулла тоже думал об этом. Через год они встретятся и уже никогда больше не будут расставаться.
9
По-своему складывается жизнь каждой семьи. Абдулла был у своих родителей единственным ребенком. Семья была очень дружная. Жили они в квартале Янги-Мир-Абад, в центре Ташкента. Двор у них был большой, дом старинной постройки чем-то напоминал высокий замок.
Отец Абдуллы - Гафурджан-ака был одним из самых авторитетных и уважаемых людей в квартале - махалле. Ни одна свадьба, ни одни похороны не проходили без него, в квартале все от мала до велика шли к нему за советом.
Родился он в Паркенте, в юности был подручным у старого оружейника, мастер научил его нарезать затейливый орнамент на рукоятках кинжалов. Много лет спустя Гафурджан-ака поучал своего сына: "Надо уметь что-то делать своими руками. В трудную минуту ремесло всегда, выручит".
После революции Гафурджан приехал в Ташкент и стал жить в доме своего товарища, который открыл в Мирабаде школу.
Не только учился отец Абдуллы. Он был человеком активным, вмешивался во все дела школы и постепенно стал там чем-то вроде завхоза. На одном из собраний он высказал дельные мысли об организации торговли в районе. Вскоре районное начальство доверило ему проводить свои идеи в жизнь - его назначили директором Мирабадского рынка. На этой работе он проявил себя как человек справедливый, зрелый не по годам. Теперь его и называли не иначе как "аксакал базара". Природный здравый смысл и смекалка помогали Гафурджану в его начинаниях. Торговцы были довольны установленными на базаре порядками. Люди, нечистые на руку, не могли провести Гафурджана, на лету усваивавшего тонкости торгового дела, не могли его и подкупить: он был честен. Через несколько лет его назначили заведующим районным торговым управлением.
Как-то пришлось ему побывать по делам в Коканде, и там он встретился с директором хлопкового завода Ходжар-буви. Завод-ая пригласила его в гости. Шаходат в это время только вступила в свое восемнадцатилетие. Гафурджан как увидел ее, так и замер, глаз от нее не мог отвести. Завод-ая заметила это, а между тем в разговоре выяснилось, что молодой начальник торгового управления до сих пор не женат, не успел еще обзавестись семьей и хозяйством.
Еще несколько раз побывал Гафурджан в кишлаке, а потом дело и сладилось. Сыграли свадьбу…
Завод-ая сама подыскала в Ташкенте жилье для молодоженов. Она была довольна своим зятем, а друзья Гафурджана-ака, отдавая должное скромности и красоте его молодой жены, радовались, что у "аксакала базара" такая разумная, умудренная жизнью теща.
На свете живет немало людей, настолько увлеченных работой, что им о себе и подумать некогда. При виде рослого, розовощекого Гафурджана-ака никак нельзя было подумать, что он из породы одержимых работой. Но, в сущности, Гафурджан был именно таким человеком. В его доме долгое время не было ничего, кроме той мебели и утвари, которую подарила молодоженам Завод-ая, и часто, когда приходили гости, Шаходат шла к соседям, просила у них посуду… Шаходат была под стать своему мужу: когда Завод-ая советовала ей купить то, другое, третье, она беспечно отвечала:
- Была бы голова цела, а тюбетейка всегда найдется.
Супруги, можно сказать, и не ссорились никогда, они души не чаяли друг в друге. "Вот ведь родственные души, слова один другому поперек не скажут", - удивлялись друзья Гафурджана. После рождения Абдуллы жизнь семьи пошла еще дружнее и согласнее. Под давлением Завод-ая они даже перестроили дом. И кое-что приобрели из вещей. Несмотря на это, Гафурджан-ака по-прежнему не изменял себе. Своим хозяйством он занимался как бы походя, но зато соседские радости и несчастья Гафурджан-ака принимал близко к сердцу, никогда не отказывался помочь нуждающемуся человеку. Иной раз, когда были деньги, присылал он на соседскую свадьбу целого барана в подарок. Не корысти ради. Просто так. Однако это приносило ему удовлетворение.
- Вы похожи на пчелу, - не то шутя, не то всерьез говорила зятю Завод-ая. - Таскаете мед, а сами не едите, отдаете другим.
- Да что там, Завод-ая… - отвечал в таких случаях Гафурджан. - Доброе имя стоит гораздо больше, чем богатство. Я так понимаю: если кипит во дворе котел, значит, в доме достаток. Разве вы со мной не согласны? - лукаво улыбаясь, спрашивал он.
Однако находились люди, которые плохо думали о Гафурджане-ака. Они полагали, что подобную душевную щедрость может позволить себе только преуспевающий человек, богач, денежный мешок. Шаходат расстраивалась, когда эти злые разговоры достигали ее слуха. Гафурджан-ака говорил с усмешкой:
- Брось, не переживай. Скорпион только и умеет, что жалить. Хорошо еще, что скорпионов не так много. Все, что у нас есть, мы добыли честным трудом. Чего нам бояться, зачем расстраиваться?
Его недоброжелателям было не понять, что человек и на самом высоком посту может быть абсолютно честен. Гафурджан-ака пользовался доверием районных организаций. Он был крупным специалистом по торговле, замечательным снабженцем. Интересно, что время от времени Гафурджан-ака вспоминал свою прежнюю, юношескую профессию: в свободное время занимался резьбой, чеканкой. Любил он подарить другу красивую вещицу, сработанную собственными руками. "Всякий честный труд славен, ремесло всегда выручит человека", - не забывал он повторять, а однажды рассказал Абдулле сказку-притчу, то ли придуманную им самим, то ли услышанную от кого-то.
- Жил-был один очень хороший мастер, ткал ковры. Однажды его красавица дочь попала на глаза падишаху. Падишах сразу влюбился в девушку и забрал ее к себе во дворец. Не понравилось ей во дворце: скучно и в то же время шумно - другие жены между собой грызутся. Девушка и говорит падишаху:
"Мой повелитель, или отправьте меня обратно к отцу, или прикажите принести сюда мой ткацкий станок. А то мне здесь делать нечего".
Не отпустил ее падишах. Принесли из отцовского дома станок, и сорок дней и сорок ночей девушка ткала ковер. Заперлась в своей комнате и даже падишаха к себе не пускала. На сорок первый день открыла ему свою работу. Долго смотрел падишах. На ковре была выткана большая алая роза с распустившимися лепестками. И показалась она падишаху прекраснее всех живых роз на свете.
"Велико твое искусство, - промолвил падишах. - Если это не колдовство, открой мне тайну своего ремесла. Проси за это что хочешь".
"Ничего мне не надо, - сказала девушка. - А научить я вас попробую, если вы пожелаете".
И поступил падишах в подручные к девушке и овладел ремеслом.
У падишаха была привычка раз в месяц обходить свой город в одежде нищего странника. Так ему было удобнее без помехи наблюдать, чем занимаются, как живут его подданные.
И вот однажды падишах бродил-бродил по городу и захотел есть. Зашел в шашлычную. Острый запах мяса ударил в ноздри. Повар-шашлычник встретил его, согнувшись чуть не до земли, показал ему рукой на почетный красный угол. Только падишах уселся, как вдруг почувствовал, что летит куда-то вниз. Очутился он в большом подвале. К стене цепями были прикованы люди. Падишаха тоже приковали. Он очень удивился и спросил у одного старика:
"Что здесь происходит?"
"Это бойня", - ответил старик.
"Бойня? Как это понять?"
"А так. Здесь из людей делают шашлык. Завтра очередь за мной".
И тогда падишах пришел в ярость. Он совсем забыл, что прикован к стене.
"Не беснуйся, смирись, - сказал ему сосед. - Это тебе не поможет".
Нет, не знал падишах, какие страшные дела творятся в его городе. Что теперь делать, как спастись?