Love History
Нашими попутчиками в купе была семейная пара лет за сорок с лишним. Несмотря на возраст, который уже нельзя назвать молодым, парочка вела себя как молодожены. В разговоре они и сами сказали, что в этом году у них исполняется пять лет семейной жизни. На этом разговор на личные темы закончился.
Дорога с исторических времен заставляла путников объединяться вместе, чтобы противостоять поджидающим опасностям, а в настоящее время, чтобы совместно приглядывать за вещами, находящимися в купе.
Но от исторических традиций никуда не уйдешь. "Чемодан мой от водки ломится, предложил я, как полагается, может, выпьем мы, познакомимся, поглядим, кто быстрее сломается".
Водка появилась позднее, под вечер, когда все, расположившись с вещами, заправив постели, почувствовали, что дело к вечеру, делать нечего, время ужина.
Так и сели – с одной стороны мы, с другой стороны они. Сначала продукты лежали порознь, но потом русское гостеприимство раскрыло хозяйкам рты и предложило угощаться, чем Бог послал, и что они приготовили в дорогу. Мужские рты как-то неуверенно предложили под это дело по рюмочке под закусочку и за знакомство.
В пути, как и в санатории, время бежит быстро, и отношения развиваются быстрее в четыре или в пять раз, нежели в условиях обычной жизни.
Уже за кофе создавалось такое ощущение, что в купе едут давние знакомые, собравшиеся вместе проводить отпуск. Благо разницы в нашем возрасте практически не было никакой.
Нина, как звали нашу попутчицу, была разговорчивой женщиной и достаточной острой на язык.
– Вы знаете, как мы познакомились? – спросила они, хитро сверкнув глазками. – О, это очень забавная история, и я думаю, она достойна того, чтобы кто-то и написал о ней.
Представьте себе зимний вечер, женщину разведенную, идущую в пустой дом, да еще работающую школьной учительницей, и вы поймете ее состояние и настроение после занятий в школе во вторую смену и неотвратимой необходимости готовить ужин и проверять тетради с сегодняшней контрольной.
Недалеко от моего дома в привокзальном поселке ко мне подошел мужчина примерно моего возраста, бывший интеллигентный человек в дорогом пальто, старой шапке, модных зимних ботинках и дня три не брившийся.
Взяв меня за руку, он сказал: – Пошли, – и повел меня в соседний подъезд. Я без слов пошла за ним, даже не пытаясь выяснить, что ему надо. В подъезде он меня банально и с чувством трахнул и ушел. А я стояла и думала, а что мне теперь делать? Кричать? Кому и чего? Пойти и рассказать всем, что меня трахнули в подъезде? Вы видели такую дуру? Во всяком случае, я жива и вреда моему здоровью нет.
На следующий день вечером он встретил меня возле моего дома.
– Что за наглость, – думаю я, – я не обязана вам ничем, и вы мне ничем не обязаны.
А этот тип и говорит:
– Вы меня извините, я вчера был так смущен, что не посмел представиться. (Ничего себе скромный тип!) Меня зовут Николай Иванович, я главный инженер завода в городе Энске, здесь оказался без денег и документов и в полубессознательном состоянии после того, как что-то выпил с попутчиками в поезде. И мне не к кому обратиться за помощью. К кому я ни обращался, все говорят: идите и проспитесь гражданин, главные инженеры крупных заводов по помойкам не шатаются. Помогите мне, пожалуйста.
И вот эта дура ведет этого человека к себе домой! Дома он у меня вымылся, побрился и превратился, вот полюбуйтесь, в довольно симпатичного мужчину средних лет с энергией много выше среднего уровня.
Созвонился со своим заводом, продиктовал мои данные и утром мы пошли в сберкассу получать деньги. Но спать я ему постелила в отдельной комнате.
А на следующий день он уехал, а еще через день позвонил, и звонил каждый день в течение целого месяца. А затем приехал и сделал предложение стать его женой. Он уже около года был вдовцом и жил один. Мы переехали к нему и живем вместе. А теперь представьте себе, если бы я закричала и позвала на помощь?
Она взяла мужа за голову, нежно поцеловала в губы, и спрятала свою голову на его широкой груди.
Мадонна
Как это у В. Высоцкого? "В ресторане по стенкам висят тут и там "Три медведя", расстрелянный витязь, за столом одиноко сидел капитан" и снисходительно разглядывал представителей женской общественности города, зашедших вечером поужинать и послушать хорошую музыку.
Через столик от капитана сидели три женщины. Двоих пригласили танцевать из компании в уголке, а одна женщина, лет тридцати-тридцати трех, стройная, миловидная, с грустным, уставшим лицом сидела одна за столиком, совершенно не интересуясь тем, что происходило в ресторане.
Капитан был старомодно воспитан и не признавал современные сентенции об отношении к женщине, типа: "Пуля – дура, штык – молодец", и что, если женщина грустная – ее надо развеселить, если она не шевелится – ее надо расшевелить, если она бледная – стоп, встал и решительным шагом подошел к столику заинтриговавшей его женщины.
Остановившись перед столиком, слегка склонил голову к женщине, и тихо произнес:
– Разрешите пригласить Вас на танец.
Женщина подняла на него глаза, встала и пошла в центр зала.
Танцевала она хорошо, как бы слыша и не слыша музыку, видя и не видя партнера, чувствуя и не чувствуя поддерживающие и направляющие ее мужские руки.
Посторонний взгляд женщины не давал повода начать разговор о чем-то, хотя бы представиться и узнать имя партнерши, или вообще не говорить ни о чем. Поэтому капитан наклонился к уху женщины и сказал:
– Давайте уйдем отсюда.
Женщина подняла на него глаза и согласно кивнула.
Бросив на свой столик полагающуюся плату за довольствие и удовольствие, капитан пошел за женщиной в гардероб, по пути рассчитавшись с мэтром и за свою спутницу.
Выйдя из ресторана, они увидели, что пошел снег. Крупные снежинки тихо падали на тротуар, пролетая яркими точками в свете фонаря и становясь тускло-белыми в тени. Стояла неожиданная для прибрежной части города тишина. Не было ни одной машины, которая прошла бы сквозь эту тишину, расплескав ее по обочинам и обрызгав ею немногочисленных прохожих.
Взяв женщину под руку, капитан не мог найти слов, чтобы начать разговор о чем-то. Но его выручила женщина:
– Вы, знаете, я сегодня маму положила в областную больницу. Ей уже шестьдесят лет и врачи настаивают на немедленной операции на сердце. А она против. Мы с ней давно живем вдвоем. Папа умер пять лет назад, и тоже сердце.
Папа был вашим коллегой, и нам приходилось переезжать с одного места службы на другое место, а у мамы было больное сердце. Папа допоздна работал на своей работе, но успевал ухаживать за мамой, и я по мере своих сил помогала ему. А сейчас я осталась одна.
Когда я уходила из больницы, мама плакала и говорила, что это она виновата в том, что умер папа, что я до сих пор не замужем, и что мы видимся в последний раз, и что мне надо устраивать свою жизнь, поэтому я и пошла с подругами в этот ресторан.
Она рассказывала о том, как она училась в школе, как папа и мама вывозили ее на речные прогулки на теплоходе, как они переезжали с квартиры на квартиру, какие забавные случаи происходили с нею институте, как выходили замуж ее подруги, как трудно протекала болезнь мамы, и еще что-то интересное.
Ее лицо то становилось веселым, то его покрывала тень, то слезы набегали на уголки глаз, и она смахивала их кончиками длинных пальцев.
Капитан понимал, что женщине не с кем было поговорить, некому было открыть свою душу, рассказать о том, что наболело на сердце. Настоящих подруг у нее не было, а были те, кто подбирал то, что находилось с ней рядом. Поэтому и он улыбался вместе с ней, и становился грустным, а иногда успокаивающе прижимал ее локоть к себе.
Наконец капитан решительно остановился и сказал:
– Знаете что, меня зовут Андрей. Я предлагаю сейчас сходить к областной больнице, подозвать к окну Вашу маму и показать, что Вы не одна, чтобы она меньше беспокоилась, для ее болезни это очень вредно.
И они быстро пошли по снежной дорожке.
Книга почетных гостей
Книга почетных гостей лежала на высокой и узенькой трибуне, покрытой красным ситцем и приставленной к стене прямо перед входом в музей. Любой посетитель сразу утыкался взглядом в эту трибуну и у него возникали мысли об ораторе, говорящем пламенные речи о текущем моменте перед трудящимися и интеллигенцией. Или о пожилом купце, стоящем за своей конторкой и подсчитывающим барыши прошедшего торгового дня. Или о классике классовой борьбы, пишущем свои исследования о государстве и революции и детской болезни левизны в коммунизме. У кого-то возникали мысли о том, что здесь выставлен самый ценный экспонат – древняя Библия, к которой нужно подойти и приложиться, выражая свое почтение к откровениям древних мыслителей и свидетелей нерукотворных чудес.
При ближайшем рассмотрении книга почетных гостей действительно имела схожесть с Библией своими красного бархата обложками, обитыми позолоченными уголками, и металлической застежкой. Отличием от Библии была надпись золотыми буквами – "Книга почетных гостей".
Книга больше напоминала альбом, так как ширина ее была больше высоты. Честно говоря, по первому впечатлению мне показалось, что это просто амбарная книга, где записывается приход и расход по каждой группе товаров. Так оно и оказалось. Когда образовали краеведческий музей, то открывавший его секретарь районной партийной ячейки сказал:
– Давайте-ка мы увековечим факт сей путем приложения своих подписей в книгу, в которой будут записываться самые важные вехи нашего города, а книгу эту будем хранить в музее, чтобы потомки наши могли увидеть, написанное для них.
Всем это предложение понравилось. Стали искать книгу. Маленькие книжки, типа дамских альбомчиков отвергли сразу из-за виньеток и разных цветочков и ангелочков в уголках. Альбомы для фотографий тоже не подходили из-за сделанных прорезей. И тогда завхоз принесла амбарную книгу.
Партийный секретарь взял книгу, открыл, посмотрел на разлинеенные листы и сказал:
– Это даже хорошо, что есть клеточки и линии. Писать будут ровно и аккуратно.
Взяв принесенную ручку, он обмакнул ее в чернильницу и написал округлым почерком с завитушечками: "Дорогие потомки!" и остановился, посмотрев на стоящих вокруг него членов комиссии по образованию и культуре.
– Так, что дальше писать будем?
Сразу посыпались предложения написать о том, как мы боролись за их лучшую жизнь, про коллективизацию и индустриализацию, про товарища Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и Пятакова, про Первую конную армию, про Каховку, про первый трактор "Фордзон"…
Снова обмакнув перо в чернильницу, секретарь продолжил писать: "Мы сделали для вас музей, чтобы вы знали, как мы жили и боролись, чтобы и вы были достойны своих дедов и отцов. Секретарь первичной партийной организации промышленного района города Придонска Иванцов. 7 ноября 1920 года".
– Ну, что же, товарищи, все ваши пожелания учтены, давайте, ставьте свои подписи, – сказа секретарь.
Все члены комиссии указывали свои должности и расписывались, думая, что секретарь только на первый взгляд кажется немного туповатым. На самом деле он сделал такую запись, которую не стыдно будет читать любым людям даже и через сто лет. Книга довольно быстро заполнялась записями и подписями делегаций, групповых экскурсий и первых лиц промышленности и сельского хозяйства района и самой области. Потом вдруг кто-то обратил на графы амбарной книги и предложил заменить листы на мелованные. Если приедет сам товарищ Сталин, то не было бы стыдно и ему поднести книгу почетных гостей для увековечивания факта посещения музея таким высоким лицом.
Но против этого высказалась директор музея:
– Не будем заниматься показухой. Пусть видят, что счастье нам на блюдечке никто не приносил, даже книгу почетных гостей пришлось делать из амбарной книги.
– А вообще-то, – подумали ответственные люди, – это и хорошо, что амбарная книга будет в таком обрамлении, никто и не подумает, что тут могут быть какие-то злоупотребления и потворствование мещанским интересам несознательного населения.
Музей рос. Росло и число записей. Заменять книгу было уже нельзя, потому что в ней были записи народных артистов и космонавтов, героев и лауреатов. Это стало историей, можно сказать, Библией нашей жизни.
Недавно и мне поднесли эту книгу и попросили сделать запись. Я достал авторучку и написал: "Дорогие друзья!". А что писать дальше, я тоже не знал и, как и тот секретарь первичной ячейки. Взял и написал просто: "Спасибо за доставленное удовольствие и возможность заглянуть в наше прошлое".
Так и получается, что наши деды хотели заглянуть в будущее, а их потомки с удовольствием заглядывают в прошлое. Похоже, что время свернулось в кольцо, не желая идти дальше и возвращаться назад.
Проверка
Уже несколько лет пытаюсь выдать замуж родственницу, живущую в районе частного сектора. Была она уже дважды замужем, но мужья попадались как на подбор то пьяницы, то идиоты. Вероятно, на роду ей написано каждый раз обжигаться. Предлагаемые мною кандидатуры отметались, как не совсем подходящие или совсем неподходящие под ее требования. Как говорится, на вкус и цвет…
Последний ее ухажер вроде бы совсем уже охмурил ее. И работящий, и порядочный, и малопьющий. Правда жилья своего нет, но когда разводился, то оставил трехкомнатную квартиру жене с детьми и не потребовал своей доли. Благородно. Живет у одной женщины, которой нужны только его деньги. Когда были перебои с выплатой зарплаты, то его из дома выгоняли, как зарплату приносил, то его пускали в квартиру. Ну, как тут не пожалеть человека, которому так не везет и к которому так плохо относятся люди?
Мне этот человек как-то сразу не понравился. Слов много, а дел нет.
– Смотри, милочка, – говорил я, – на шею сядет, потом придется стряхивать, а это не так просто, так как брак налагает обязательства на обе стороны.
Недавно родственница сказала, что я был прав: это не тот человек, с кем можно связывать свою судьбу.
– Устроила, – говорит, – я ему проверку "на вшивость", а он оказался таким, как ты и говорил.
Во время последней встречи предложила ему попробовать свежевыгнанного самогона.
– Налей, – говорю, – сам.
Думаю, возьмет рюмочку, нальет, я ему бутербродик быстро сделаю, и проба закончилась. А мой "суженый" взял кружку фарфоровую, грамм на триста пятьдесят, да и чуть больше половины кружки себе и налил. Не жалко же. Выпьешь рюмочку, еще налью. Ах, так! Давай, быстренько пей, и пойдем по делу. Взял он эту кружку и начал пить. Самогон-первач, градусов под шестьдесят, а он пьет, давится, самогон по уголкам рта льется, глаза выпучены, лицо побагровело, а бросить жалко. Нет, думаю, такой ты мне не нужен. Проверку ты не прошел.
Сейчас около нее крутится другой претендент. Кажется, что и он проверку не пройдет.
Свинья
В пору бесквартирья пришлось мне с семьей проживать на жилплощади одной родственницы. Я бы не сказал, что родственница была дальней, потому что дочь моя называла ее бабушкой, а жена – мамой.
Практически с нашего приезда она отделилась и стала готовить себе отдельно, хотя, по-человечески, люди одной крови и проживающие под одной крышей, должны жить "одним котлом". То, что готовили мы, отвергалось как "чужое". Если бы мы жили в старообрядческом доме, то все было бы естественно и нужно было придерживаться установленных правил и не лезть со своим уставом в монастырь, а питаться из своей посуды и готовить отдельно так, чтобы не осквернить чувства старообрядцев.
Давно умерший муж родственницы был самым нашим близким родственником, обожавшим свою внучку и уважавшим ее отца и мать. Воспитания простого, но деликатности большой, и мы бы никогда не почувствовали, что живем в чужом доме. Но так видно записано в Книге судеб, кому и когда уходить. Царствие ему небесное.
Не чужим человеком был сын родственницы, проживавший метрах в двухстах в большом частном доме, который строили силами всех родственников. Там было не чужое, и этот дом ставился нам в пример как способность людей обзавестись своим жилищем. Если бы мне не пришлось двенадцать раз переезжать с места на место, то мое место жительства находилось бы в самом престижном месте города и денежное содержание позволило бы поддерживать уровень жизни, достойный занимаемому положению. Но так как пора оседлости пришлась на время исторического перелома, то приходилось ждать либо милости от властей, для которых я был просто обузой, либо момента, чтобы вцепиться зубами во что-то и вырвать себе жилплощадь.
Но времена были еще старые. Жизнь текла по тем законам, которые сформировались в течение всей советской власти: люди садили картофель на выделенных участках, работали на дачных участках и выращивали свиней в сараюшках.
Одной зимой принесли маленького поросенка, которого вскладчину купили родственница с сыном.
– Давайте, и мы свою долю внесем, – предложили мы, но наше предложение было отвергнуто, типа – нам и самим мало.
Ну, что же, если дама выходит из автомобиля, то автомобиль начинает ехать быстрее.
Взращивание поросенка было возложено на нашу родственницу. Три раза в день она заваривала комбикорм, добавляла в помои и носила кормежку питомцу, вычищала загончик в старом гараже и любовалась, как растет шустрый пятачковый представитель. Настал день, когда поросенок превратился в настоящую свинью, которой уготована совершенно незавидная судьба.
Я не буду описывать этот процесс, хотя есть очень много любителей, которые с удовольствием прочитали бы о ходе забоя, разделки и обработки в предвкушении шкворчащих на сковороде кусков мяса и налитого в рюмки самогона.
Как-то не воспитан у меня восторг по этому поводу, но суть не в этом. То, что выращено совместно, должно соответственно и делиться. По всем понятиям, родственнице должна достаться половина свиньи, без разницы – правая или левая. Сын ее отрезал полосу мяса от брюшины шириной в ладонь:
– Вот тебе, мама, мяска, – взвалил тушу на саночки и увез домой.
– А чего ж так разделили, не по-родственному? – возник естественный вопрос.
– У него же семья большая (он с женой и два ребенка), а я живу одна, – последовал ответ.
Моя семья из трех взрослых людей не в счет.
Свинья аукнулась через десять лет. Причем в той же пропорции, в какой она и была разделена. Все счета на лечение родственницы отдали моей семье.