Кроме того, настоятельная просьба "Не отвергай!" есть и у Вагнера в "Лоэнгрине" (см. 28.2), там эти слова поет Эльза (сопрано), обращаясь к главному герою:
Ах, удостой меня признаньем
и слез моих не отвергай!
(д. 3, карт. 1)
6.9 C. 13. Бефстроганов есть, пирожное. Вымя… -
Стандартное меню недорогого вокзального ресторана. Пирожное – обычно песочное, эклер, "корзиночка" или бисквитное. Вымя – говяжье, вареное или жареное, дешевое блюдо из так называемых субпродуктов (к которым также относятся печень, почки и мозги).
6.10 C. 13–14. Тяжелая это мысль… <…> Очень тяжелая мысль… <…> Очень гнетущая это мысль. Мысль, которая не всякому под силу. Особенно с перепою… -
Мотив тяжкой, гнетущей мысли (см. 39.9).
6.11 C. 14. А ты бы согласился, если бы тебе предложили такое: мы тебе, мол, принесем сейчас 800 грамм хереса, а за это мы у тебя над головой отцепим люстру и… -
Наслоение друг на друга ряда устойчивых парадигм искушения: 1) классической "сделки за чашу" Фауста с Мефистофелем, описанной, в частности, Гёте ("Фауст", ч. 1, сц. 3), и 2) модифицированной сцены искушения Христа Сатаной (см. 37.6). При этом слабовольный Веничка не задумываясь предпочитает "чашу", обеспечивающую "вечную молодость".
Кроме того, очевидна отсылка к Достоевскому, у которого Голядкин мечтает о падении люстры: "Вот если б эта люстра сорвалась теперь с места и упала на общество, то я бы тотчас бросился спасать Клару Олсуфьевну" ("Двойник", гл. 4).
6.12– Хересу, пожалуйста. 800 грамм. -
Херес в русской литературе заказывался еще задолго до Венички. Например, у Н. Некрасова помещик говорит:
И мне присесть позволите?
Эй, Прошка! Рюмку хересу,
Подушку и ковер!
("Кому на Руси жить хорошо", ч. 1, гл. 5)
У Достоевского герой "пил с горя лафит и херес стаканами" ("Записки из подполья").
6.13– Ну… я подожду… когда будет…
– Жди-жди… Дождешься!.. Будет тебе сейчас херес!
И опять меня оставили. -
У Гамсуна страдающий от чрезмерной чувствительности и деликатности нищий герой "Голода" испытывает в другом общественном месте – скупочной, куда он принес заложить свои пуговицы, – сходные чувства:
"Я вошел, держа пуговицы в руке. Процентщик сидел за своей конторкой и писал.
– Я могу обождать, мне не к спеху, – сказал я, боясь помешать ему и рассердить своим приходом. Мой голос звучал так глухо, я сам не узнавал его, а сердце стучало, как молот.
– Я тут кое-что принес и хотел показать, может быть, они пригодятся… <…>
Старый ростовщик засмеялся и, не говоря ни слова, вернулся к своей конторке" ("Голод", гл. 2).
6.14 C. 14. Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновенья, когда нельзя быть грубым… -
До Венички схожие наблюдения делали пророки: "Огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами" (Ис. 6: 10; Мф. 13: 15; Деян. 28: 27), а также поэты. Вот реплика Звездочета из драмы Блока: "Грубые люди! Оставьте меня" ("Незнакомка", видение 2). Страдал от грубости людей и В. Розанов: "Грубы люди, ужасающе грубы, – и даже по этому одному, или главным образом по этому – и боль в жизни, столько боли…" ("Опавшие листья", короб 1-й).
6.15…когда он малодушен и тих? <…> …как я сейчас, тих и боязлив… -
Обращение к лексике пророков: "И еще объявят надзиратели народу, и скажут: кто боязлив и малодушен, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце" (Втор. 20: 8).
6.16Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! – всеобщее малодушие. -
Данное заявление сугубо автобиографично. В воспоминаниях о Венедикте Ерофееве постоянно подчеркивается его антиэнтузиазм: "Ему нравилось все антигероическое, все антиподвиги, и расстроенное фортепьяно – больше нерасстроенного" (Седакова О. [О Вен. Ерофееве] // Театр. 1991. № 9. С. 101). Данные антиштампы – откровенный эпатаж по отношению к официальной коммунистической пропаганде, в частности к знаменитому "Маршу энтузиастов" Василия Лебедева-Кумача и Исаака Дунаевского из кинофильма "Светлый путь" (1940), прославлявшего СССР как "страну героев, страну мечтателей, страну ученых". Кроме того, параллельная железной дороге на Петушки и Владимир крупная московская автомагистраль называется Шоссе энтузиастов (в честь первых русских революционеров-демократов, которые следовали этой дорогой – Владимиркой – в сибирскую ссылку). А вот еще заголовки газетных статей времен написания "Москвы – Петушков": "Октябрьский марш энтузиастов" (Известия. 1969. 8 ноября), "Энтузиастов – десятки тысяч" (Известия. 1969. 24 декабря), "Энтузиасты культуры" (Правда. 1969. 5 сентября), "Энтузиасты технического творчества" (Правда. 1969. 24 сентября); или следующий пассаж из "настольной книги" партийца: "Энтузиазм рабочего класса оказывал моральное воздействие на трудовые массы крестьянства, развернувшие строительство колхозов. Особенно велик был энтузиазм среди молодежи" (История КПСС. М., 1973. С. 412).
Забавная и близкая Веничке параллель приводится Достоевским в разговоре Ставрогина с Шатовым:
"– …И притом Верховенский энтузиаст.
– Верховенский энтузиаст?
– О да. Есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в… полупомешанного" ("Бесы", ч. 2, гл. 1).
Антиэнтузиазм был характерен для многих российских литераторов. Розанов в весьма сходном ключе писал о Льве Толстом: "Толстой прожил собственно глубоко пошлую жизнь… Это ему и на ум никогда не приходило. Никакого страдания; никакого "тернового венца"; никакой героической борьбы за убеждения; и даже никаких особенно интересных приключений. Полная пошлость" ("Уединенное", 1912). Он также признавался: "Все "величественное" мне было постоянно чуждо. Я не любил и не уважал его" (там же). То же наблюдается и у поэтов, например у позднего Фета: "Радость чуя, / Не хочу я / Ваших битв" ("Quasi una fantasia", 1889); или у позднего Пастернака: "Мы брать преград не обещали, / Мы будем гибнуть откровенно" ("Осень", 1949).
Приведу также характерные примеры поэтизированного, соответственно, Аксеновым и Евтушенко политизированного мироощущения молодого советского человека "оттепельных" времен, антиподом которого является Веничка:
"Я сделаю свое дело, потому что люблю все вокруг себя, Москву и всю свою страну. Масса солнца вокруг и воздуха. Я очень силен. Я еду в институт. Я сделаю свое дело для себя, и для своего института, и для своей семьи, и для своей страны. Моя страна, когда-нибудь ты назовешь наши имена и твои поэты сложат о нас стихи. Я сделаю свое дело, чего бы мне это ни стоило.
В метро люди читают газеты. Заголовки утренних газет: КУБЕ УГРОЖАЕТ ОПАСНОСТЬ! АГРЕССИЯ В КОНГО РАСШИРЯЕТСЯ. В ЛАОСЕ ТРЕВОЖНО. МЫ С ТОБОЙ, ФИДЕЛЬ! ПИРАТСКИЕ НАЛЕТЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ. ОЛИМПИЙСКИЙ ОГОНЬ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ ПУТЬ.
В темном окне трясущегося вагона отражаемся мы, пассажиры. Мы стоим плечом к плечу и читаем газеты. Жирные, сухие и такие мускулистые, как я, смешные, неряшливые, респектабельные, пижонистые, мы молчим. Мы немного не выспались. Нам жарко и неловко. Этот, справа, весь вспотел. Фидель, мы с тобой! Пираты, мы против вас. Мы несем Олимпийский огонь. Я сделаю свое дело" ("Звездный билет", 1961).
Возьмите меня в наступление -
не упрекнете ни в чем,
лучшие из поколения,
возьмите меня трубачом.Я буду трубить наступление,
ни нотой не изменю,
а если не хватит дыхания,
трубу на винтовку сменю.
("Лучшим из поколения", 1956)
О советском энтузиазме размышлял и официальный советский писатель, а затем не менее официальный диссидент Виктор Некрасов:
"[Социалистическая] дисциплина построена на страхе… Простите, а энтузиазм? Вспомните. Двадцатые годы. Люди отказывались от всего, ехали… Да, ехали и доехали, как сказал мне один старик-колхозник, когда я пытался говорить ему нечто подобное… Нет энтузиазма, давно нет. Только в газетных статьях о принимаемых приветствиях родному ЦК на очередном митинге или собрании писателей. И романтика БАМа только в "Комсомолке" да бодрых песнях по радио. БАМ – та же дисциплина. Иными словами, подчинение приказу. Не поедешь – исключим, прогоним, накажем. Есть решение – выполняй. А так как выполнить в большинстве своем невозможно… в дело вступает обман. А обман – отец разложения, растления" ("Взгляд и нечто", 1977).
Что касается одержимости, то она в русской философской публицистике имеет прямую связь с не принимаемой Веничкой революцией. Например, у Н. А. Бердяева: "Одержимость идеей всеобщего счастья, всеобщего соединения людей без Бога заключает в себе страшную опасность гибели человека, истребления свободы его духа"; "Одержимость безбожной идеей революционного социализма в своих окончательных результатах ведет к бесчеловечности" ("Миросозерцание Достоевского", 1923).
6.17 C. 14. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. -
"Заочная" полемика с Горьким, автором знаменитой фразы: "В жизни… всегда есть место подвигам" ("Старуха Изергиль", 1894), ставшей в СССР традиционным пропагандистским штампом. Очевидна также связь с призывом Сатина "не жалеть человека": "Я – понимаю старика… да! Он врал… но – это из жалости к вам, черт вас возьми! Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему… я – знаю! я – читал! Красиво, вдохновенно, возбуждающе лгут!.. <…> Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека…" ("На дне", 1902).
Также и апелляция к Достоевскому. Вот реплика Мармеладова: "Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. <…> ведь надобно же, чтобы у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели!" ("Преступление и наказание", ч. 1, гл. 2); и о Раскольникове: "Он вошел на Сенную. Ему неприятно, очень неприятно было сталкиваться с народом, но он шел именно туда, где виднелось больше народу. Он бы дал все на свете, чтоб остаться одному; но он сам чувствовал, что ни одной минуты не пробудет один" (ч. 6, гл. 8).
В Ветхом Завете Давид говорит: "Услышь, Боже, молитву мою… я стенаю в горести моей, и смущаюсь от голоса врага, от притеснения нечестивого; ибо они возводят на меня беззаконие, и в гневе враждуют против меня. Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; Страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня. И я сказал: "кто дал бы мне крылья, как у голубя? я улетел бы и успокоился бы; Далеко удалился бы я, и оставался в пустыне; Поспешил бы укрыться от вихря, от бури"" (Пс. 54: 2, 3–9).
6.18 C. 14. Я весь как-то сник и растерял душу. -
Розанов писал о себе: "Какой-то я весь судорожный и – жалкий. Какой-то весь растрепанный: / Последняя туча рассеянной бури… / И сам себя растрепал <…> Когда это сознаешь (т. е. ничтожество), как чувствуешь себя несчастным" ("Опавшие листья", короб 1-й).
Сникает и герой Гамсуна, хватая при этом себя за горло (ср. 10.2): "Но когда я вернулся в свое жилище, в эту сумрачную дыру, весь вымокший от сырого снега, моя воинственность вдруг исчезла, и я опять сник. <…> я плакал, хватал себя за горло, дабы наказать себя за подлую выходку, и каялся" ("Голод", гл. 3). У того же Гамсуна есть конкретно "как-то сник": "Его злость прошла, он как-то сник и, уронив голову на руки, затрясся как в ознобе от беззвучных рыданий" ("Мистерии", гл. 18).
6.19 C. 15. Я ведь… из Сибири, я сирота… -
Как следует из биографических сведений, писатель Венедикт Ерофеев родился в Мурманской области. В 1946 г. отец был арестован и сослан в лагерь, а мать уехала от детей в Москву, чтобы избежать нищеты и возложить материальные заботы по их воспитанию на государство, после чего будущий автор "Москвы – Петушков" оказался в детском доме города Кировска Мурманской области (Фролова Н. [О Вен. Ерофееве] // Театр. 1991. № 9. С. 74, 76); отличные от приведенных сестрой писателя сведений см. в интервью самого Ерофеева: Сумасшедшим можно быть в любое время // Континент. 1990. № 65. С. 411–412; Нечто вроде беседы с Венедиктом Ерофеевым // Театр. 1989. № 4. С. 33.
У литераторов есть схожие признания, например у Достоевского слова Раскольникова в полицейском участке: "Вникните и в мое положение… <…> Я бедный и больной студент, удрученный <…> бедностью. Я бывший студент, потому что теперь не могу содержать себя, но я получу деньги…" ("Преступление и наказание", ч. 1, гл. 2); и у Евтушенко: "Откуда родом я? / Я с некой / сибирской станции Зима" ("Откуда родом я?", 1957).
В оперном контексте, а также с учетом "бездомности" (см. 4.37) и "унылости" (19.4) вспоминается романс неприкаянного сироты Владимира Дубровского из оперы Эдуарда Направника "Дубровский" (1895), либретто Модеста Чайковского:
Итак, все кончено… Судьбой неумолимой
Я осужден быть сиротой…
Вчера еще имел я хлеб и кров родимый,
А завтра встречусь с нищетой!
Покину вас. Священные могилы,
Мой дом и память светлых детских лет!
Пойду, бездомный и унылый,
Путем лишений я и бед.
(д. 1, карт. 2, явл. 4)
В 1940–1950-е гг. партию Дубровского в Большом театре исполнял Иван Козловский (см. 6.3).
6.20Все трое подхватили меня под руки и через весь зал – о, боль такого позора! – через весь зал провели меня и вытолкнули на воздух. -
Сцена соотносится с арестом Иисуса Христа в Гефсиманском саду: "Тогда подошли, и возложили руки на Иисуса, и взяли Его. <…> В тот час сказал Иисус народу: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями взять Меня; каждый день с вами сидел Я, уча в храме, и вы не брали Меня" (Мф. 26: 50, 55; см. также Мк. 14: 46, 48; Лк. 22: 52; Ин. 18: 12); и с шествием Христа на Голгофу: "И плевали на Него и, взявши трость, били Его по голове. И когда насмеялись над Ним <…> повели Его на распятие" (Мф. 27: 30–31; см. также Мк. 15: 19–20; Ин. 19: 16).
У Мандельштама есть предупреждение "маленького человека" Парнока – как и Веничка, слабого, беззащитного, с щепетильным сердцем – о том, что он рано или поздно будет отторгнут от общества: "Выведут тебя когда-нибудь, Парнок, – со страшным скандалом, позорно выведут – возьмут под руки и фьюить – из симфонического зала, из общества ревнителей и любителей последнего слова, из камерного кружка стрекозиной музыки, из салона мадам Переплетник – неизвестно откуда, но выведут, ославят, осрамят…" ("Египетская марка", 1927).
6.21 C. 15. О, звериный оскал бытия! -
Модификация газетного штампа "звериный оскал капитализма" (о бездушии и жестокости западных акул большого бизнеса). У Довлатова: "Майн гот! – воскликнул Рымарь. – Это же звериный оскал капитализма!" ("Чемодан", 1986). Звериный оскал имели смежные капитализму колониализм и контрреволюция: "…Черные силы империализма организовали контрреволюционный мятеж в Венгрии и агрессию против Египта, еще раз показав звериный оскал колониализма и контрреволюции" (из доклада академика М. Б. Митина на торжественном заседании партийных и общественных организаций и научной общественности, посвященном 100-летию со дня рождения первого в России пропагандиста марксизма, выдающегося деятеля русского и международного рабочего движения Г. В. Плеханова. Большой театр, Москва, 11 декабря 1956 г. // Красная звезда. 1956. 12 декабря).
Однако несправедливо было бы сводить употребление данного клише только к антигазетным выступлениям Венички. В Ветхом Завете Давид просит Господа: "Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка, а помощника нет. Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий" (Пс. 21: 12–14). Далее, в плаче о земле Израиля: "Разинули на тебя пасть свою все враги твои, свищут и скрежещут зубами <…> Разинули на нас пасть свою все враги наши" (Иер. 2: 16, 3: 46).
Вспоминается и из Мандельштама: "Мне на плечи кидается век-волкодав, / Но не волк я по крови своей" ("За гремучую доблесть грядущих веков…", 1931). Попутно замечу, что в этом же стихотворении развивается и "мотив чаши":
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей,
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
7. Москва. К поезду через магазин
7.1 C. 15. К поезду через магазин. -
И. Паперно и Б. Гаспаров в статье "Встань и иди" (Slavica Hierosolymitana. 1981. № 5–6. С. 395) рассматривают это предложение как русский вариант следующего ниже восклицания "Дурх ляйден – лихт" (см. 22.4).
7.2Что было потом – от ресторана до магазина и от магазина до поезда – человеческий язык не повернется выразить. <…> …два этих смертных часа. -
В Новом Завете, в сцене казни Христа упоминается трехчасовое солнечное затмение, на период которого действие останавливается: "От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого" (Мф. 27: 45; см. также Мк. 15: 33; Лк. 23: 44–45).
7.3…давайте почтим минутой молчания… -
Традиционный для официальной советской пропаганды обряд поминовения погибших или умерших героев войны и труда. В мемуарах Н. П. Окунева читаем о смерти и похоронах Ленина в 1924 г.: "Из центральных пунктов по всем передающим радио и по всем телеграфным аппаратам СССР был передан сигнал: "Встаньте, товарищи, Ильича опускают в могилу!" – и везде работа резко обрывалась. Наступала торжественная тишина, но через 4 минуты давался новый сигнал: "Ленин умер – ленинизм живет!" – работа опять началась. Все эти штуки устраивала особая комиссия по устройству его похорон под председательством Дзержинского, обычного председателя всяких чрезвычайных комиссий" ("Дневник москвича", 1924).
Минута молчания также традиционна для Дня Победы (9 мая) – с 1965 г. объявляется в этот день по радио и телевидению в 18.55.
7.4 C. 15. В самые восторженные, в самые искрометные дни своей жизни… В минуты блаженства и упоений… -
Стилизация под стихотворение в прозе Тургенева "Русский язык" (см. 10.11).
7.5Это не должно повториться. -