Байроновские персонажи фигурируют и в русской классике, в частности в стихотворениях в прозе Тургенева: "Я читал байроновского "Манфреда"… Когда я дошел до того места, где дух женщины, погубленной Манфредом, произносит над ним свое таинственное заклинание, – я ощутил некоторый трепет" ("Проклятие", 1878); "Я проживал тогда в Швейцарии… Я был очень молод, очень самолюбив – и очень одинок. Мне жилось тяжело – и невесело. <…> Байрон был моим идолом, Манфред был моим героем. Однажды вечером я, как Манфред, решился отправиться туда, на темя гор, превыше ледников, далеко от людей" ("У-а… У-а!", 1882).
Горький также не оставался в стороне от проблемы (упоминая, кстати, и мировую скорбь; см. 15.12):
"Мы видим, как ничтожны "совершения" человека наших дней, мы видим горестную пустоту его души, и это должно заставить нас подумать о том, чем грозит нам будущее, посмотреть, чему поучает прошлое, открыть причины, ведущие личность к неизбежной гибели. <…> Было создано множество Манфредов, и каждый из них разными словами говорил об одном – о загадке жизни личной, о мучительном одиночестве человека на земле, возвышаясь порою до скорби о печальном одиночестве земли во вселенной, что звучало весьма жалостно, но не очень гениально. Манфред – это выродившийся Прометей XIX века, это красиво написанный портрет мещанина-индивидуалиста, который навсегда лишен способности ощущать в мире что-либо иное, кроме себя и смерти пред собою. Если он иногда говорит о страданиях всего мира, то он не вспоминает о стремлении мира уничтожить страдания, если же вспоминает об этом, то лишь для того, чтобы заявить: страдание непобедимо. Непобедимо – ибо опустошенная одиночеством душа слепа, она не видит стихийной активности коллектива и мысль о победе не существует для нее. Для "я" осталось одно наслаждение – говорить и петь о своей болезни, о своем умирании, и, начиная с Манфреда, оно поет панихиду самому себе и подобным ему одиноким, маленьким людям. Поэзии этого тона присвоено имя "поэзии мировой скорби" <…> Рядом с этим процессом агонии индивидуализма железные руки капитала, помимо воли своей, снова создают коллектив, сжимая пролетариат в целостную психическую силу. Постепенно, с быстротой все возрастающей, эта сила начинает сознавать себя как единственно признанную к свободному творчеству жизни, как великую коллективную душу мира" ("Разрушение личности", 1909).
11. Чухлинка – Кусково
11.1 C. 21. Кусково -
железнодорожная платформа на востоке Москвы в одноименной местности (по названию бывшего села Кусково и подмосковного усадебного и дачного района), в черте Москвы с 1960 г.
11.2Ну так вставай и иди. -
Перифраз лейтмотива всей поэмы – библейской фразы "талифа куми" (см. 26.17).
11.3…ты каждый день это утверждаешь. Не словом, но делом. -
Восходит к идиоме "доказать не словом, но делом", то есть путем практических действий, а не пустых, вербальных объяснений и обещаний; в Новом Завете сказано: "Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною" (1 Ин. 3: 18).
Кроме этого, в претензии Веничкиных соседей слышна реминисценция евангельских слов: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Ин. 1: 1), которые переводит Фауст в трагедии Гёте, – при этом его перевод поэтапно трансформируется из "слова" в "дело": "В начале было Слово", затем – "В начале Мысль была", дальше – "Была в начале Сила", и наконец – "В начале было Дело" ("Фауст", ч. 1; пер. Б. Пастернака).
Также у Иоанна есть выражение "явить делом": "Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их" (Ин. 13: 1).
У Саши Черного в ситуации, когда "курчавый и пылкий брюнет" пытается соблазнить "поэтессу бальзаковских лет" и дает волю своим низким, "физическим" чувствам, звучит сходное: "Здесь не думские речи министра, / Не слова здесь нужны, а дела" ("Недоразумение", 1909).
11.4 C. 22. …ты как лилея!.. -
Лилея (устар., поэтич.) – то же, что лилия – цветок, символизирующий в поэзии чистоту и возвышенность чувств. Чаще использовался литераторами в более современной форме "лилия"; например, у Лохвицкой есть: "Я "мертвая роза", я лилия чистая / Я нежусь в сияньи серебряных грез" ("Мертвая роза", 1896–1898).
Левин относит собственно "лилею" к "поэтическому языку допушкинской поры" (Левин Ю. Комментарий к поэме "Москва – Петушки"… С. 39). Однако ее без труда можно отыскать как непосредственно у Пушкина: "И на лилею / Нам укажи" ("Роза", 1815), так и у более поздних поэтов, например у Мея: "Я – цветок полевой, я – лилея долины" ("Еврейские песни", 1856), "Под лилейно-белой шеей / Как под вешнею лилеей" ("Хороша ты, хороша…", 1859); у Фета: "Как лилея глядится в нагорный ручей…" ("Alter ego", 1878); у Надсона: "белоснежные лилеи" ("Из Гейне", 5 ("Розы щечек, чудных глазок…"), 1880), "чуткое сердце мое / Поселилось в лилее душистой" ("Из Гейне", 6 ("Я хотел бы, чтоб чуткое сердце мое…"), 1880); у Сологуба: "Белей лилей, алее ала / Бела была ты и ала…" ("Любовью легкою играя…", 1901) (и цитата из него у Кузмина: "Ложится снег "белей лилеи"…" ("При посылке цветов в мартовский вторник", 1911)), "С невинной белизной лилеи…" ("Любви неодолима сила", 1921); у Анненского: "Чтоб ночью вянущих лилей / Мне ярче слышать со стеблей / Сухой и странный звук паденья…" ("Лилии", 3 ("Падение лилий"), 1901), "Лилеи нежные листы <…> Всю ночь потом уста лилей / Там дышат ладаном разлуки" ("Лилии", 1 ("Второй мучительный сонет"), 1904), "Льют лилеи небывалый / Мне напиток благовонный…" ("Лилии", 2 ("Зимние лилии"), 1904), "Аромат лилеи мне тяжел, / Потому что в нем таится тленье…" ("Аромат лилеи мне тяжел…", 1910), "Одной лилеи белоснежной / Я в лучший мир перенесу / И аромат и абрис нежный" ("Еще лилии", 1910); у Вячеслава Иванова – ассоциирующиеся с мотивом "Талифа куми" строки: "Встань, на лазури стройных скал / Души, белея, / И зыбля девственный фиал, / Моя лилея!" ("Лилия", 1904); у Саши Черного: "Шея белее лилеи / И стан, как у леди Годивы" ("Городская сказка", 1909).
Здесь, в контексте устойчивой двойнической пары "Веничка – Христос", возможна еще и реминисценция стихотворения Мандельштама о распятии Христа: "И царствовал, и никнул Он, / Как лилия в родимый омут" ("Неумолимые слова… Окаменела Иудея…", 1908).
11.5 C. 22. …есть такая заповеданность стыда, со времен Ивана Тургенева… -
Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883) – русский писатель. Веничка апеллирует, прежде всего, к его программным повестям "Ася" (1858) и "Первая любовь" (1863) (см. 26.19), а также ко всей его прозе в целом, где любовные переживания героев носят ярко выраженный духовный, то есть лишенный эротики и сексуальности, характер, что является типичным для всего творчества Тургенева. О чем – у Гумилева:
Мне не нравится томность
Ваших скрещенных рук,
И спокойная скромность,
И стыдливый испуг.Героини романов Тургенева,
Вы надменны, нежны и чисты,
В вас так много безбурно-осеннего
От аллеи, где кружат листы.
("Девушке", 1910)
Вообще Тургенев как нравственный ориентир – тема для русской литературы достаточно распространенная. Например, один из персонажей Эренбурга вспоминает: "Перебрав все литературные воспоминания, я остановился на Тургеневе, я избрал его своим наставником и поводырем. Но от этого мало что изменилось: следуя заветам Тургенева, я продолжал ходить в поле, декламировать стихи и выразительно вздыхать <…> Только однажды, в горячий июльский полдень, увидев Вильгельмину [возлюбленную рассказчика], плавно проносившую через двор облака своей божественной плоти, я не выдержал и, пренебрегая всеми литературными уроками, прилип губами к ее белой руке" ("Тринадцать трубок", 1923, "Седьмая трубка").
Существительное "заповеданность" встречается в финале "Фауста" Гёте:
Здесь – заповеданность
Истины всей.
Вечная женственность
Тянет нас к ней.
(Пер. Б. Пастернака)
11.6…клятва на Воробьевых горах… -
Речь идет о знаменитой клятве Герцена (см. 25.19) и его друга, публициста и революционера Николая Огарева (1813–1877), данной ими в окрестностях Москвы, на Воробьевых (в советское время – Ленинских) горах, в 1826 г. (по другой версии, в 1827 г.). Они клялись всю свою жизнь отдать делу борьбы за освобождение русского народа. Герцен так описывает эту сцену:
"Воробьевы горы <…> скоро сделались нашими "святыми холмами". <…> Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу. Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша. <…> С этого дня Воробьевы горы сделались для нас местом богомолья, и мы в год раз или два ходили туда, и всегда одни. Там спрашивал меня Огарев, пять лет спустя, робко и застенчиво, верю ли я в его поэтический талант, и писал мне потом (1833) из своей деревни: "Выехал я, и мне стало грустно, так грустно, как никогда не бывало. А все Воробьевы горы. Долго я сам в себе таил восторги; застенчивость или что-нибудь другое, чего я и сам не знаю, мешало мне высказать их, но на Воробьевых горах этот восторг не был отягчен одиночеством, ты разделял его со мной, и эти минуты незабвенны, они, как воспоминания о былом счастье, преследовали меня дорогой, а вокруг я только видел лес; все было так сине, сине, а на душе темно, темно"". ("Былое и думы", ч. 1, гл. 4).
В официальной советской пропаганде, в частности в педагогике, клятва Герцена и Огарева трактовалась отнюдь не как проявление хотя и наивных, но искренних возвышенных, благородных человеческих чувств, а как пример того, что русские революционеры с самых малых лет (на момент клятвы Герцену с Огаревым было не более 14 лет) отдавали все свои силы на борьбу с самодержавием.
А вот высказывание самого Венедикта Ерофеева: "А когда я кончал 10-й класс, в это время на Ленинских горах воздвигли этот идиотский монумент на месте клятвы Герцена и Огарева. И я решил туда к нему припасть. Я Герцена до сих пор уважаю" ("Сумасшедшим можно быть в любое время"… С. 415).
К клятве Герцена и Огарева апеллировал не только Веничка, но и его современники:
"Наверное, великие человеколюбцы очень рано, еще в годы детства и отрочества, выяснили для себя, что хорошо, а что плохо и ради чего стоит жить, проникали во все скверное, что пачкает жизнь и человека, и решали, с чем и как следует бороться. Каждого из них, очевидно, настигало, как Радищева, то святое мгновение, когда душа "страданиями человечества уязвлена стала". И у каждого были, как у Герцена и Огарева, свои Воробьевы горы с клятвой быть до конца верным избранной борьбе, служить правде и справедливости. Они, великие и малые, всей своей деятельностью как бы показывали, что каждому доступно обрести смысл существования в усилиях своих устроить справедливую жизнь на земле. Но вот любопытно: бывало ли так, что и великий человеколюбец к моменту зрелости узнавал всю дрянь человеческую отчасти и по себе, по своим затаенным и подавленным импульсам? Не знаю" (М. Слонимский. "Завтра. Из записок старого человека", 1967).
11.7 C. 22. Ты это брось про Ивана Тургенева. <…> Сами читали. -
Советская школьная программа по литературе обязывала десятилетних детей читать повесть Тургенева "Муму" (1854), где речь, как известно, идет об утоплении по приказу жестокосердной хозяйки крепостным Герасимом своей любимой собачки Муму. Сентиментальность Герасима и жестокость барыни, отраженные в повести, проецируются на данную сцену в общежитии.
11.8 C. 23. – Сколько кружек?
– Две больших и одну маленькую. -
Объем большой стеклянной кружки для пива или кваса в советских предприятиях общественного питания составляет 0,5 л, маленькой – 0,25 л.
11.9…так вставай и иди. <…> Вставай и иди. -
В очередной раз "включается" лейтмотив всей поэмы – "талифа куми" (26.17).
11.10…один из них мне сказал: "С такими позорными взглядами ты вечно будешь одиноким и несчастным". -
В связке с называнием Венички Каином (см. 10.38) вспоминается Сологуб: "И если есть меж нами Каин, / Бессилен он и одинок" ("Тяжелый и разящий молот…", 1917).
11.11Я знаю многие замыслы Бога… -
Перед арестом в Гефсиманском саду Иисус обращается к Создателю: "Отче Праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня" (Ин. 17: 25). Также это признание героя поэмы можно соотнести с обращением к Богу ("Авва Отче") Гамлета из одноименного стихотворения Пастернака: "Я люблю твой замысел упрямый…" ("Гамлет", 1946). В стихотворении концентрируются важные для "Москвы – Петушков" темы и мотивы: мотив чаши и ее "пронесения" ("Чашу эту мимо пронеси…"; см. 46.13), тема Гамлета, "принца-аналитика", тема неотвратимости гибели в финале ("неотвратим конец пути"), мотив одиночества ("Я один, все тонет в фарисействе…").
Ср. у Хайяма: "Трудно замыслы Бога постичь, старина. / Нет у этого неба ни верха, ни дна" (пер. Н. Стрижкова).
Причастность к Богу и его (по)знание – мотив для русской литературы традиционный. Например, у З. Н. Гиппиус есть:
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить…
Мне близок Бог – но не могу молиться,
Хочу любви – и не могу любить.Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков…
Мне кажется, что истину я знаю -
И только для нее не знаю слов.
("Бессилие", 1893)
11.12…это целомудрие – самое смешное! – это целомудрие толковалось так навыворот… <…> Меня подводят к дамам и представляют так:
– А вот это тот самый, знаменитый Веничка Ерофеев. Он знаменит очень многим. Но больше всего, конечно, тем знаменит, что за всю свою жизнь ни разу не пукнул…
– Как!! Ни разу!! – удивляются дамы и во все глаза меня рассматривают. -
Данная сцена явно полемична по отношению к известному эпизоду из Рабле, где есть и дамы, и пуканье:
"[Панург] изо всех сил встряхивал платок перед самым носом у дам, отчего те чихали четыре часа без передышки. Сам же он в это время пукал, как жеребец, а дамы со смехом спрашивали:
– Панург! Да вы что это, пукаете?
– Помилуйте, сударыня, – отвечал он, – я подбираю аккомпанемент к песенке, которую вы выводите носом" ("Гаргантюа и Пантагрюэль", кн. 2, гл. 16).
Сходная ситуация по испытываемым лирическим героем эмоциям есть у Северянина: "В группе девушек нервных, в остром обществе дамском / Я трагедию жизни претворю в грезофарс…" ("Увертюра", 1915).
11.13 C. 23. …это ведь так ноуменально… Ничего в этом феноменального нет… -
"Ноумен" и "феномен" – два ключевых термина в философии Средневековья и Нового времени; использовались, в частности, Кантом (das Noumenon, das Phеnomen). Ноумен обозначает нечто, постигаемое умом; феномен, напротив, дается в опыте и постигается чувствами. Гиппиус, к примеру, писала:
Решала я – вопрос огромен -
Я шла логическим путем,
Решала: нумен и феномен
В соотношении каком?
("Любовь к недостойной", 1902)
Краткое прилагательное "ноуменально" входило в лексикон Василия Розанова: "Вот бы что надо понять и что понять – ноуменально необходимо" ("Апокалипсис нашего времени", 1918).
11.14…трезвонят по всей петушинской ветке… -
Ветка (железнодорожная) – второстепенная железнодорожная линия, отходящая от основной магистрали. "Петушинской ветки" в природе не существует, так как маршрут Москва – Петушки является составной частью основной магистрали Москва – Горький (ныне Нижний Новгород).
Упоминание о "петушинской ветке" рифмуется с "камышинской веткой" (Тамбов – Камышин) из Пастернака, тем более что у него железнодорожная тематика, как и у Ерофеева, реализуется в хронотопе купе и проецируется на Вечную книгу: "Что в мае, когда поездов расписанье / Камышинской веткой читаешь в купе, / Оно грандиозней Святого Писанья…" ("Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе…", 1917).
11.15– Вы только подумайте! – обалдевают дамы… "Он все это делает вслух и говорит, что это не плохо он делает! Что это он делает хорошо!" -
Здесь продолжается сопоставление Венички с Христом. После исцеления глухого косноязычного перед толпой народа Иисус просит людей не рекламировать его достижения: "И повелел им не сказывать никому. Но сколько Он ни запрещал им, они еще более разглашали. И чрезвычайно дивились, и говорили: все хорошо делает, – и глухих делает слышащими, и немых – говорящими" (Мк. 7: 36–37). Здесь новозаветное "дивиться" снижено до разговорного "обалдевать", а "делать вслух" соответствует превращению немых в говорящих.
Приведу и другие примеры сходной библейской фразеологии: "Тесть Моисеев сказал ему [Моисею]: не хорошо это ты делаешь" (Исх. 18: 17); "Если вы исполняете закон царский, по Писанию: возлюби ближнего твоего, как себя самого, – хорошо делаете" (Иак. 2: 8); "И притом мы имеем вернейшее пророческое слово; и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте" (2 Петр. 1: 19).
Так же можно трактовать слова "это не плохо он делает", "это он делает хорошо" сквозь призму известного разговора сына с отцом на тему "Что такое хорошо и что такое плохо?" в детском стихотворении Маяковского, где после исчерпывающих отцовских объяснений
Мальчик
радостный пошел,
и решила кроха:
"Буду
делать хорошо,
и не буду -
плохо!"