- Когда поедем? - наконец спросил он. - Я хочу домой поскорее.
Люси замерла в нерешительности.
- Пойдем пока к себе.
- Хорошо.
Отец словно утратил способность удивляться. Совершенно позабыв о катастрофе, приведшей к потере Хамлинс-Перлью, он тем не менее не задавал никаких вопросов. Сама мысль о доме причиняла Люси невыносимые страдания. Все это время девушка непреклонно гнала из головы любые воспоминания о милых сердцу местах - только так ей удавалось приглушить боль. Теперь же придется туда вернуться - бередить старые раны. И все же, не в силах отказать отцу, Люси стала готовиться к поездке. Священник, которому Фред Аллертон когда-то доверил приход, оставался им другом, в преданности которого не приходилось сомневаться. Люси написала ему, что отец мечтает перед смертью посетить родные края, и попросила подыскать им какое-нибудь жилье - пусть даже совсем скромное. В ответ пришла телеграмма: священник рад был принять Люси с отцом у себя. В его просторном холостяцком доме довольно места для всех, да и гораздо уютнее, чем в съемных комнатах. Тронутая такой добротой, девушка с благодарностью приняла предложение.
На следующий же день они без приключений перебрались через Солент.
Священник этот раньше преподавал в университете, и Фред Аллертон пригласил его в Хамлинс-Перлью, поскольку в семье было заведено, чтобы глава прихода отличался незаурядной ученостью. Этот худой, седовласый и очень добрый человек уже много лет жил отшельником в их сельской глуши. Он скрупулезно исполнял все обязанности, однако большую часть времени посвящал своей главной страсти - книгам. На улицу священник выходил редко, так что однообразное течение жизни в доме нарушалось разве что доставкой новой порции пыльных томов, купленных по распоряжению хозяина на какой-нибудь распродаже. Тот был человеком широко образованным, с энциклопедическими познаниями и от одиночества весьма эксцентричным - но очень добродушным. Жил он просто, ни в чем не нуждаясь.
В этом-то доме, все стены которого были от пола до потолка уставлены древними фолиантами, и поселились Люси с отцом. Сразу по прибытии Фреду Аллертону стало хуже, словно жизнь в нем поддерживало лишь стремление вернуться в родные края. Люси не отходила от него ни на шаг, так что времени на болезненные воспоминания попросту не оставалось. Часами оставалась она у постели пребывавшего в болезненной полудреме отца, а добрый священник сидел у окна и тихим голосом читал ей странные, давно забытые книги.
Наконец Аллертону стало лучше. Целую неделю старик почти не приходил в сознание, и Люси несколько раз казалось, что конец уже близок, - однако теперь ясность рассудка к нему вернулась. Отец захотел встать, а ей казалось жестоким отказывать ему в любых желаниях. Он попросился наружу. День был теплый и ясный. Стоял февраль, и в воздухе пахло весной. Распустившиеся в укромных уголках подснежники и крокусы придавали саду живость итальянского пейзажа - словно в их многоцветье вот-вот послышатся легкие шаги изящных ангелов Перуджино. Втроем они уселись в старомодную коляску, запряженную пони, - священник объезжал на ней свою паству.
- Отправимся на болота, - предложил Аллертон.
Они медленно ехали по извилистой дороге, пока не добрались до широкой полосы прибрежных болот, за которой тихо блестело море. Ветра не было. Пасущаяся неподалеку корова подняла голову и лениво махнула хвостом. Сердце девушки забилось чаще. Она чувствовала, что и отец тоже видит в этой картине воплощение родного дома. В других краях есть простор и роскошные деревья, леса и лиловый вереск, однако в этих зеленых равнинах таилось что-то особенное, понятное только им двоим. Люси взяла отца за руку, и они оба молча смотрели вдаль. Спокойствие разлилось по изможденному лицу Фреда Аллертона, а из груди его вырвался стон - но не от боли. Люси молила об одном: пусть отец так и не узнает, что эти бескрайние поля ему больше не принадлежат.
Этим вечером она ощутила, что смерть уже на пороге. Фред Аллертон почти не раскрывал рта. Выйдя из тюрьмы, он ограничивался в день всего дюжиной фраз, и ничто не могло вывести его из этой летаргии. Теперь же отца вдруг охватило необычное беспокойство. Он не хотел ложиться и умолял придвинуть его кресло к окну. На чистом небе ярко сияла луна. Старик не сводил взгляд с окружавших Хамлинс-Перлью старых вязов. На них же смотрела Люси, с тоской вспоминая дорогой ее сердцу сад и любимые деревья, за которыми столь бережно ухаживали прежние хозяева усадьбы. Сердце девушки дрогнуло при мысли о доме из серого камня, о его просторных, уютных комнатах.
Ее внимание привлек резкий звук. Голова отца вдруг откинулась, он шумно задышал. Люси позвала хозяина.
- По-моему, это конец, - сказала она.
- Послать за доктором?
- Нет необходимости.
Священник оглядел бледное лицо старика в тусклом свете прикрытой абажуром лампы, упал на колени и стал молиться об умирающем. Люси вздрогнула. На ферме закукарекал петух, и вдали тут же радостно отозвался второй. Она положила руку на плечо священника и шепнула:
- Все кончено.
А потом наклонилась и поцеловала глаза отца.
Прошла неделя. Люси пошла прогуляться вдоль берега. Фреда Аллертона похоронили три дня назад рядом с предками, которых он опозорил. Церемония прошла тихо. Из всех друзей в Англии в тот момент был лишь Роберт Боулджер, но Люси попросила его не приезжать и прощалась с отцом в одиночестве. Гроб опустили в могилу, и священник торжественно и печально прочел заупокойную службу. Отец ушел с миром, так что она не горевала - лишь надеялась, что проступки вскоре забудутся; и, быть может, друзья запомнят его как приятного компаньона и доброго товарища. Большего Люси и не требовалось.
На следующий день она покинула гостеприимный кров, и священник, прекрасно понимая желание девушки в последний раз пройтись в одиночестве по милым сердцу местам, не стал ее провожать. На душе у Люси было грустно и вместе с тем как-то спокойно. Она словно вобрала в себя мирную смерть отца и теперь ощутила нечто совершенно новое - смирение.
Мысли ее были отныне направлены в будущее и полны надежды. Стоя у самой воды, девушка, как и три года назад в Корт-Лейс, смотрела на море, омывавшее берега Кента. Многое изменилось с тех пор, немало печали выпало на ее долю, и все же сейчас Люси была куда счастливее. Тогда - кажется, много веков назад - в ее жизни не было ни капли радости; теперь же была великая любовь, с которой под силу любая ноша.
Над головой висели низкие облака, и у горизонта серое небо сливалось с таким же серым морем. Горящий взгляд Люси уносился вдаль. Теперь вся ее жизнь зависела от событий в далеком уголке Африки, где героически сражались Алек и Джордж. Девушка задумалась, что означает столь долгое отсутствие вестей.
- Мне бы только увидеть, - шепнула она.
Ее дух устремился вдаль, пронзая бесконечные пространства, но вернулся ни с чем. Судьба путешественников оставалась неизвестна.
Однако преодолей любовь разделявшую их пропасть, сумей Люси чудесным образом рассмотреть, что происходит с Алеком и Джорджем, - ей открылась бы трагедия куда более страшная…
Глава X
Ночь была темная и ненастная. Шел дождь, всюду стояла грязь. Верные суахили, которых Алек привел с побережья, стучали зубами у костров, а дозорные дрожали от холода. В такие ночи мужество уходит, а все, к чему Алек стремился, кажется глупым и незначительным. С потолка палатки струилась вода, всюду без стеснения сновали огромные крысы. Крепкая парусина раздувалась под могучими порывами ветра, оттяжки поскрипывали, словно вся конструкция вот-вот взлетит. В палатке было на удивление тесно, притом что в ней стояла лишь прикрытая москитной сеткой постель Алека, складной столик с парой садовых стульев да ящики со всяким ценным имуществом. Под ногами хлюпало, несмотря на брошенный на пол кусок брезента.
На одном из стульев спал человек: голову он опустил на руки, а винтовку прислонил к столу. Это был Уокер - юноша, отправленный распоряжаться самым северным форпостом "Восточноафриканской компании" взамен старшего товарища, который уехал домой в отпуск. Он присоединился к экспедиции год назад и оказался забавным круглолицым толстяком веселого нрава - какого совершенно не ожидаешь встретить в африканской глуши, - причем совершенно неприспособленным к здешнему образу жизни. Достигнув совершеннолетия, он унаследовал скромную сумму, которую тут же решительно промотал, не останавливаясь ни перед чем. Потратив последнее пенни, он, чтобы не умереть от голода, принял предложение друга семьи, входившего в руководство "Восточноафриканской компании". Невзгоды совершенно не сказывались на его жизнерадостной натуре. Уокер никогда не унывал, не жалел об ошибках молодости и не роптал на преследующие отряд тяготы. Юноша нравился Алеку. Будучи по натуре молчалив, Маккензи отдыхал в обществе людей вроде Дика Ломаса и Уокера, умевших болтать без передышки. Простодушие молодого человека и его искреннее удивление глубоким различиям между Африкой и Мейфэром неизменно забавляли путешественника.
В палатку зашел Адамсон. Доктор был компаньоном Алека в двух предыдущих экспедициях, где они крепко сдружились. Этот уроженец Эдинбурга растягивал слова и был остер на язык. Настоящий великан, куда крепче любого из англичан в их отряде. Движения его были столь же неторопливы, как и речи.
- Привет, - бросил он.
Уокер подскочил как от выстрела и рефлекторно потянулся за оружием.
- Ладно-ладно, не стреляй! - расхохотался доктор. - Это же я.
Уокер убрал винтовку и уставился на доктора.
- Что, нервы пошаливают?
Жизнерадостный толстяк наконец опомнился и прыснул.
- За каким чертом ты меня разбудил? Мне снилось… Снилась туфелька на высоком каблуке и изящная ножка, и еще белая кружевная юбка…
- В самом деле? - переспросил доктор с ленивой усмешкой. - Ну тогда я как раз вовремя. Разбудил и не дал выставить себя дураком. Хочу взглянуть на твою руку.
- Что может быть очаровательнее?
- Руки-то? - мрачно уточнил Адамсон.
- Нет, молодой женщины, что переходит Пиккадилли у магазина "Суон и Эдгар". Вы, дружище доктор, варвар и дикарь; вам не понять, сколько требуется забот, приготовлений и тревожных раздумий, чтобы так элегантно поддернуть восхитительно сшитую юбку.
- Да вы, Уокер, исключительно аморальный тип, - с улыбкой отозвался доктор своим ленивым говорком.
- При сложившихся обстоятельствах мне остается лишь порицать праздность и лень. Койка в тесной палатке под завывание москитов мне сейчас куда милее всех нежных прелестей, вместе взятых, а ужин свой я не променяю и на саму Елену Троянскую.
- Сразу вспоминается лисица, которой был зелен виноград.
Уокер швырнул жестяной миской в крысу, которая нахально разглядывала его, усевшись на задние лапы.
- Чепуха! Дайте мне мягкую постель, сытно поесть да табака вдоволь - и пропади все красотки пропадом.
Адамсон молча улыбнулся. Беспечная болтовня Уокера придавала их тяжелому положению чуть мрачноватый комизм.
- Давай-ка посмотрим твою руку, - заявил он серьезным тоном. - Не ноет?
- Даже говорить не о чем. Завтра буду здоров как лошадь.
- Пожалуй, стоит все же обработать.
Уокер снял куртку и закатал рукав. Доктор размотал бинты и осмотрел обширную рану, а потом заново ее перевязал.
- Лучше не бывает, - пробормотал он. - Удивительно, как иногда здорово все заживает, когда, казалось бы, и не должно.
- Устали, наверное? - поинтересовался Уокер, следя, как доктор ловко режет бинт.
- С ног валюсь, а работы перед сном еще море.
- Забавно. Отправляясь в Африку, я думал, что отлично проведу время. Ничего делать не буду - только охотиться.
- Да уж, пикника на природе не вышло, - отозвался Адамсон. - Впрочем, вряд ли кто-то ожидал, что все повернется так мрачно.
Уокер положил здоровую руку на плечо доктору.
- Мой друг, если я когда-нибудь вернусь в родные края, то второй раз ни за что не поддамся несусветной глупости и не отправлюсь на поиски приключений. Я найду мирное, спокойное занятие: стану зазывалой у виноторговца или страховым агентом.
- Все так говорят. Но вернешься домой - а перед глазами стоят здешние леса, равнины и палящее солнце, и даже москиты. Оглянуться не успеешь, как снова окажешься в этих Богом забытых землях.
Повисшую тишину прервал неожиданный вопрос Уокера:
- Доктор, вы не мечтаете о бифштексах?
Тот озабоченно уставился на собеседника, который с улыбкой продолжал:
- Иногда, когда на марше от жары голова идет кругом, а завтрак опять был скудный и несъедобный, у меня бывает видение…
- Мне было бы легче перевязывать, жестикулируй ты только одной рукой, - заметил Адамсон.
- Я сижу в своем клубе за маленьким столиком у окна с видом на Пиккадилли. Скатерть белоснежная, все блестит. И вот подобострастный лакей приносит бифштекс: идеально прожаренный и такой нежный, что прямо тает во рту. А рядом ставит тарелку хрустящей жареной картошки. Чувствуете запах? Другой, в ливрее, приносит мне кружку и выливает туда бутылку - большую бутылку пенного эля.
- Да вы, друг мой, изрядно повеселели.
Уокер с жизнерадостным видом пожал плечами:
- Не раз доводилось мне умиротворять жестокие муки голода беззаботной эпиграммой, а сочиняя сложный лимерик - обманывать убийственную жажду.
Фраза так понравилась юноше, что он решил запомнить ее на будущее. Доктор на мгновение задумался и серьезно посмотрел на Уокера.
- Вчера вечером я подумал, что вы, молодой человек, свое отшутили. И еще - что у меня кончился хинин…
- Попали мы тогда в переделку, а?
- Я здесь с Маккензи уже третий раз и, уверяю вас, никогда не был в столь полной уверенности, что нам конец.
Уокер позволил себе пофилософствовать:
- Знаете, а занятная штука - смерть! Стоит подумать о ней заранее, так от страха поджилки трясутся; а посмотришь ей прямо в глаза - и все так просто, что не успеешь и испугаться.
Путешественники и вправду чудом избежали гибели, а теперь то и дело вспоминали этот страшный момент с поразительной беззаботностью. Кипел бой, отступать было некуда, и каждый показал, чего он на самом деле стоит. Всего пару часов назад дела шли совсем скверно, и теперь, в первый миг облегчения, они поневоле пытались обратить все в шутку. Однако основательный доктор Адамсон желал вспомнить все в подробностях.
- Атакуй арабы в те десять минут, они бы нас просто смели!
- А Маккензи-то оказался на высоте, разве нет?
- Еще бы не оказался, - сухо отозвался Адамсон. - По-моему, он решил, что нам конец.
- С чего вы это взяли?
- Я его неплохо знаю. Когда все ладится, Маккензи становится немного раздражителен. Он замкнут и молчалив - но только пока не вызовешь чем-нибудь его недовольство.
- Вот-вот! Тут-то он спуску не даст! - подхватил Уокер, припоминая замечания, которыми Алек не раз возвращал его с небес на землю. - Не зря туземцы прозвали его "Гром и молния".
- Зато когда дела плохи, Маккензи так и сияет, - продолжал доктор. - И чем хуже, тем он радостней.
- Знаю. Ты умираешь от голода, валишься с ног, промок до нитки и мечтаешь просто лечь и умереть потихоньку - а Маккензи прямо искрится. Ужасно. Если у меня плохое настроение, то пусть уж оно и у других будет плохое.
- Последние три дня он веселее некуда. Вчера шутил с дикарями.
- Шотландский юмор, - заметил Уокер. - На здешнем языке звучит смешнее некуда.
- Никогда не видел его таким радостным, - продолжал доктор, пропустив насмешку мимо ушей. - "Черт побери! - подумал я. - Командир считает, что нам крышка".
Уокер встал и лениво потянулся.
- Слава Богу, все уже позади. Мы три дня не спали. Теперь уж если лягу, то неделю просыпаться не буду.
- Мне пора к остальным пациентам. У Перкинса сильный жар - недавно бредил.
- Боже… Я совсем забыл.
В Африке люди менялись. Уокер с удивлением отметил, что вполне счастлив, и собирался отпустить по этому поводу какую-то остроту… Он едва не позабыл, что один его соотечественник был убит накануне, а другой получил пулю в голову и лежит без сознания. Два десятка туземцев мертвы, а весь отряд чудом избежал гибели.
- Бедняга Ричардсон.
- Ужасная потеря, - протянул Адамсон. - Смерть вечно забирает не тех, кого нужно.
Уокер бросил взгляд на силача-доктора, и его спокойное лицо помрачнело. Он отлично понимал, на что тот намекает, и лишь пожал плечами. Шотландец же продолжал:
- Если смерти не избежать, уж лучше бы чертов щенок Аллертон получил пулю вместо бедняги Ричардсона.
- Невелика была бы потеря, - помолчав, заметил Уокер.
- Маккензи долго терпел его выходки. Я бы отправил Аллертона на побережье вместе с Макиннери.
Уокер не ответил, и доктор продолжал разглагольствовать:
- Кажется, некоторые люди по природе до того испорчены, что сколько ни давай возможность исправиться - все впустую. Такие пусть катятся к дьяволу, и чем скорее, тем лучше.
В этот момент вошел Маккензи и сбросил насквозь промокший макинтош. При виде Уокера и доктора Алек оживился. Адамсон был ему верным другом, которому можно полностью доверять.
- Я обходил посты.
Сообщать по доброй воле хоть что-то, даже такие пустяки, было не в правилах командира. Адамсон поинтересовался:
- Все спокойно?
- Да.
Алек разглядывал доктора, словно заметил нечто очень странное. Отлично зная своего друга, Адамсон сразу догадался: случилось что-то нехорошее. Еще он понял, что с вопросами приставать не стоит.
Наконец Алек продолжил:
- Я только что говорил с гонцом, которого прислал Миндаби.
- Что-то важное?
- Да.
Столь лаконичный ответ не предполагал дальнейших расспросов. Он повернулся к Уокеру:
- Как рука?
- Чепуха. Просто царапина.
- Все равно нужно быть осторожнее. В этой стране даже царапина может причинить много бед.
- Он поправится через пару дней, - сказал доктор.
Алек сел и помолчал минуту, погрузившись в раздумья. Его пальцы теребили бороду - со времен отъезда из Англии она отросла и растрепалась.
- Как остальные? - вдруг спросил он Адамсона.
- Думаю, Томпсон не дотянет до утра.
- Я только что к нему заходил.
Раненный в голову Томпсон со вчерашнего дня лежал без сознания. Он был старый золотоискатель, добровольно примкнувший к экспедиции против работорговцев.
- Перкинс проваляется еще несколько дней, и несколько туземцев тяжело ранены. У этих мерзавцев разрывные пули.
- Умирающие есть?
- Нет. Двое довольно плохи, но должны выкарабкаться.
- Понятно, - коротко отозвался Алек.
Пристально разглядывая стол, он не заметил, как положил руку на оставленную Уокером винтовку.
- Послушайте, вы хоть что-нибудь ели? - наконец спросил юноша.
Алек стряхнул с себя задумчивость и приветливо улыбнулся собеседнику, что случалось с ним крайне редко. Он явно изображал веселость.
- Боже правый, я и забыл, когда последний раз подкреплялся. Ни минуты покоя с этими проклятыми арабами.
- Уж точно не сегодня. Вы, должно быть, чертовски голодны.
- А ведь и правда, - жизнерадостно отозвался Алек. - А еще умираю от жажды. Целый слоновий бивень отдал бы - лишь бы напиться.
- А у нас, как назло, ничего, кроме теплой воды! - громко расхохотался Уокер.