Рябиновый дождь - Витаутас Петкявичюс 4 стр.


- Стасис, у тебя ум за разум зашел? - прервала его тяжелые воспоминания жена. - Иль ослеп? Ведь на стол с лошадью лезешь!

Он остановился и осмотрелся. За столом из неструганых досок, с ножками из неотесанных столбиков, ушедшими в свежескошенный луг, сидели все лесхозовские практиканты и хлестали пиво. Среди них, разнаряженная, чего доброго, уже под хмельком, ходила жена. Одной рукой она прижимала к боку большую чашку, а другой накладывала из нее мужчинам горячую закуску.

- Стасис, присаживайся к нам!

- Будет тебе дуться, ведь с рубкой покончено!

"Тебе-то что, а мне дерево чуть голову не размозжило… - Он умышленно прошел совсем рядышком с крикунами, искоса наблюдая за лошадью и поглядывая на так неожиданно нагрянувших в его хутор гостей, и от всей души рассердился на Гнедка, что тот послушно плетется за ним, словно оскопленный, и не хлестнет хвостом этих крикунов по глазам. Не обнаружив среди выпивох директора лесхоза, Стасис еще больше осмелел и подумал: - Чувствуется рука Моцкуса".

- Стасис, я же не Гнедку говорю! - рассердилась жена и походя толкнула его тяжелой чашкой в бок. - Отойди в сторону, грелка!

- Ты уже в юбке не умещаешься и опять начинаешь?

- Начинаю, - двусмысленно ответила она, - а ты, гляди, из штанов не вывались.

Стасис понял, что дальше злить жену нельзя, поэтому осадил лошадь, заслонил от нее стол и примирительно сказал:

- Что правда, то правда: здесь воздух пьешь и воздухом закусываешь.

- Чудо, не хутор, - удивлялись горожане, - но и труда сколько вложено!

- Да разве одному, без помощи лесхоза, удалось бы такое сделать, - заскромничал Стасис, увидев вылезающего из подъехавшей машины директора. - Вот и сегодня у директора древнюю ель, что еще бортникам служила, выклянчил, а вот дуб он отказался дать.

- Все-таки свалили эти черти старика? - прислушалась жена.

- Свалили.

- А зачем он тебе?

- Еще и сам не знаю. Вот молодежь говорит, что часовенка тут возле пруда нужна. Теперь это модно. Хорошо, если бы ты прибралась, накормила гостей и помогла мне.

- Хорошо, но мне это не нравится.

- Что, опять Моцкус к тебе посватался?

- Знаешь, Стасис!..

- Знаю, знаю… Уж и сказать нельзя.

- Иди посмотри баню.

- У меня каждый день баня.

- Кому я говорю?

- Ну, иду уж, иду, вот только лошадь запрягу, - Стасис и не думал торопиться.

Весь превратившись в слух, он шел нарочито медленно и уловил, как, подойдя к столу, директор упрекнул Бируте:

- Это вы зря, он хороший человек.

- Хороший, - Бируте хотела казаться равнодушной, но не могла. - За десять лет я ему ничего плохого не сделала, и десять лет он меня подозревал, что могу что-то натворить. Теперь мы чужие, но он все равно с меня глаз не спускает.

- Наверно, любит очень.

- Любит, - Бируте тяжело вздохнула. - Нелегко без любви, но не приведи господь, когда ее слишком много.

- Вы не совсем правы, - Стасис вдруг обернулся и увидел, как директор обнял его жену. - Кроме того, сегодня он был на волосок от смерти.

- Ничего ему не станется… - Он не расслышал ее слов, но почувствовал, что она сказала, поэтому зло дернул лошадь за уздечку, развернул и заставил попятиться к лежащим на земле оглоблям.

- Но-о, чтоб тебя черти!

Саулюс страшно торопился. Мимо мелькали стоящие и поваленные деревья. Подпрыгивая на оголенных ветром корнях, машина задирала нос, раскачивалась и, словно живая, огибала все чаще встречающиеся препятствия.

"Ни черта, - парень прямо-таки сросся с ней, - не корова, не сбросишь. - Он выделывал такие виражи, будто защищал спортивную честь страны на международном кроссе. - Ишь теоретик нашелся! - не мог забыть Йонаса. - Страдания ему подавай. Что, я ногу должен из-за любви сломать, палец себе откусить или в Арктику сбежать, чтобы свои чувства испытать? Книжный идиотизм! Один на Камчатке, другой в Пабраде, и от переписки рождается сын, здоровый советский ребенок… А может, мне развестись с Грасе, чтобы потом было что детям рассказывать? Может, к девкам сходить, потискать какую-нибудь Магдалину, а в последний момент встать, посмотреть на часы и извиниться: знаешь, красотка, я уже достаточно себя испытал и теперь пойду к жене… Болтовня! Изучение любви в чужой постели…

Нет, Саулюкас, - ему не нравилось разговаривать с самим собой, - этому уж не бывать. - Он даже вспотел, напряженно вглядываясь в проселок, но скорость не сбавлял. - Я не хочу делить супружескую постель ни с красавцем Игнасом, ни с неряхой Андрюсом, ни со святошей Йонасом, пусть даже меня за это на электрический стул будут по нескольку раз в день сажать! Она моя и только моя!" С ужасом представлял сцены измены, осуждал за это и судил, наказывал и мстил, ни разу не вспомнив о жалости или милосердии. Даже на дорогу не мог смотреть спокойно, возмущался каждой встречной колдобиной, а тем временем из леса вдруг вынырнула крупная, до блеска откормленная лошадь, которая тащила на телеге огромное бревно. Телега перегородила дорогу. Саулюс от страха изо всех сил надавил на тормоз и, видя, что ничего из этого не получится, резко вывернул руль вправо и перед самой мордой лошади, ломая кусты, перемахнул пологую канаву, потом бросил машину влево, однако она, потеряв скорость, стала на дорогу передними колесами и тут забуксовала.

- Куда тебя черт несет?! - Выскочив из машины, он схватил за грудки невысокого, пожелтевшего человечка, тот, перепуганный и растерянный, хлестал кнутом дорожную пыль и тонким голосом повторял:

- Но-о!.. Но, чтоб тебя… Но-оо…

- Глухой ты, подлюга проклятый, или дурачком прикидываешься?! - Он таскал человечка за грудки вдоль бревна, но ударить не посмел.

- Это еще что? - Из леса вышла высокая женщина, застегивая заправленные в резиновые сапоги мужские штаны, и встала между ними. - Ты вроде драться хочешь? - уперлась мягкой грудью Саулюсу в подбородок и предупредила: - Остынь, ведь видишь - лес кругом.

Саулюс не понимал - смеяться ему или ругаться? Скручиваемый болью, он глянул на ее округлое, но очень красивое лицо и удивился: на него смотрели два больших, необычайно спокойных и задумчивых глаза. В это мгновение он не сумел бы их ни с чем сравнить, только почувствовал, что ему стало куда спокойнее, уже не так колотила вызванная испугом дрожь. Немного придя в себя, он снова взялся за человечка:

- А если б я тебя убил?! Если б машину разбил?!

- Тогда и разговор был бы другой, - ответила женщина.

Ее преувеличенное спокойствие начало раздражать Саулюса:

- Я не с вами разговариваю. Пусть этот обормот ответит, почему дорогу загородил?

Человечек отошел в сторону и совсем уж неожиданно сказал:

- Как она велит, так и будет. - Он все еще не мог опомниться и несколько раз хлестнул кнутом по дорожной пыли.

Саулюс уже не мог ни спорить, ни сердиться. Несколько мгновений нечеловеческого напряжения и молниеносная, неожиданная очная ставка со смертью, сознание, что за эти несколько мгновений он мог распрощаться с жизнью, обессилили Саулюса. Его охватила лень, руки налились приятным теплом. Он по привычке обошел машину, внимательно осмотрел крылья, буфер и тихо обрадовался: мало досталось. Поплевав на палец, потер царапины, оставленные мягкими ветвями молодой ольхи, и только потом увидел, что женщина идет вслед за ним и так же внимательно осматривает каждую царапину.

- Счастливчик ты, - сказала она и как бы в подтверждение своих слов хлестнула по голенищу сапога резным прутиком орешника.

- Спасибо за комплимент, - все еще дулся Саулюс. - А кто мне машину вытащит?

Женщина снова обошла машину, попыталась подтолкнуть ее, попыталась приподнять, но, увидев, что ничего путного у нее не получится, вернулась назад.

- Что ж будем делать, мать? - нерешительно переминался человечек. - Поедем или его матерщину слушать станем?

- Погоди, Стасис, - она еще раз глянула на машину, на Саулюса и, подтолкнув мужа в спину, приказала: - Сходи и посмотри, что ты наделал.

Человечек все еще растерянно переминался на месте и ждал указаний жены.

- Посмотрел? - еще строже спросила она.

- Ну…

- Тогда не жди чудес, а распрягай лошадь.

Слушая их диалог, Саулюс не выдержал и захихикал. Потом, как и пристало воспитанному человеку, отвернулся в сторону и рассмеялся от всей души.

- Весело? - рассердилась женщина.

- Очень.

- А если я разверну лошадь и возьму да укачу своей дорогой? - спросила она тем же строгим и не по-женски холодным тоном, хотя ее карие и необычайно большие глаза смотрели на парня довольно искренне, с сочувствием и пониманием. Желая казаться суровее, она наморщила лоб и спрятала доброжелательные глаза под черными и по-девичьи длинными ресницами. Потом, сосредоточившись, пристально поглядела на него. - Что тогда?

И Саулюс не нашел слов. Удивленный, он смотрел в глаза женщины и никак не мог понять, откуда столько твердости в их очень милом и спокойном взгляде. Тем временем человечек распряг лошадь и, не осмеливаясь сам что-либо предпринять, топтался возле машины. Женщина глянула на него и еще больше насупилась. Потом решительно подошла и надавила мужу на шею.

- Согнись и поищи крюк, баран, - ткнула пальцем в буфер. - Он здесь. - Улыбнулась шоферу: - Мы когда-то тоже собирались машину покупать.

Саулюс бросился помогать. Привязав валек, несколько раз с силой подергал веревку, проверяя узел, потом схватил вожжи и хлестнул лошадь, а сам прыгнул за руль. Гнедок напрягся, "Волга" без видимых усилий выбралась на дорогу и замерла с тихим урчанием. Саулюс вылез попрощаться.

- Чего хромаешь? - обеспокоенно спросила женщина.

- Наверно, вывихнул, когда тормознул, или черт его знает что.

- Нехорошо, - снова улыбнулась она и успокоила: - Вот и конец твоему горю. - Потом, будто ничего и не было, спросила: - И куда ж несся как угорелый?

- Домой, - не мог соврать Саулюс.

- К жене или еще к кому? - расспрашивала, словно старая знакомая или соседка.

- К жене, - объяснял как ребенок и почему-то подумал: "Но из-за нее и впрямь еще можно согрешить".

- И мой никак от юбки не оторвется, - сказала с какой-то только ей одной понятной болью. - Когда надо было в армию уходить, меня оставить побоялся, накурился чаю и пожелтел весь.

Человечек виновато улыбнулся и снова хотел улизнуть, но женщина схватила его за рукав:

- Поройся в бумажнике.

- Сколько? - сразу же понял тот.

- Хватит красненькой, - решила она.

- Не надо. За что? - смутился Саулюс.

- За страх, - объяснила она, - ну, и за эти царапины.

И опять Саулюс не посмел ослушаться. Взял червонец, сложил пополам, сунул в карман и, нащупав Йонасовы папиросы, предложил закурить.

- Он только чайный лист сосет, - женщина строго оттолкнула руку Саулюса. - А мне вроде и не пристало…

Человечек сдернул с грядки телеги вожжи, хлестнул кнутом по земле и погнал лошадь:

- Но-оо, чтоб тебя!.. Нно-о, браток… - удалялся с огромным бревном, а его жена все не хотела расставаться с Саулюсом.

- Вот и отлично, что ты такой сговорчивый. Если опять будешь в наших краях - загляни, не побрезгуй… Наш хутор тут первый за лесом. И постель найдется, и голодным из-за стола не встанешь. Ну как? - Она немного раскраснелась, говорила с ним как с добрым знакомым, смотрела на него милыми, ласкающими душу глазами.

- Заеду, - Саулюс не мог ответить иначе, хотя чувствовал, что говорит против собственной воли. - Обязательно, - и, совсем не желая обидеть ее, посмотрел на уезжающего человечка.

Заметив это, женщина слегка рассердилась:

- Ты его боишься?

- Не-ет, - промычал Саулюс, глядя на безнадежно согбенную спину измученного мужичка и не понимая, чем этот неудачник так привлек его внимание. В первое мгновение ему показалось, что они где-то уже виделись, а затем возникла уверенность, что они непременно встретятся, и еще не раз… И от неясного, недоброго предчувствия дрожь прошла по телу.

- Не волнуйся, он теперь только с теплой грелкой спит, - она сказала ему это будто доктору, нисколько не стесняясь и не думая, что ее могут понять превратно. Потом сдвинула платок на плечи, еще раз согрела его открытым, любопытным взглядом, тяжко-тяжко вздохнула, окончательно снимая с лица смущение и следы застенчивого румянца.

Саулюс застыдился этой откровенности, испугался и хотел юркнуть в машину, но, сделав шаг, припал на больную ногу и, сморщившись, остановился.

- Я же говорила: пройдет испуг - появится боль, - не растерялась женщина и, обхватив его, подвела к машине. - Садись, - открыла дверцу и рывком стащила намокшую туфлю. Снять мокрый носок оказалось несколько труднее. - Ого! - удивилась, а Саулюс даже вспотел, глянув на грязную и неприятно пахнущую стопу.

- Я сам, - дернулся, не зная, куда девать глаза.

Но женщина не проявила брезгливости. Отошла в сторонку, намочила в канаве платок, выжала его на стопу, помыла и, вытирая, проговорила:

- Чего покраснел?.. Как будто мать никогда твои пеленки не стирала. Все вы такие: грязи боитесь, а в грязь лезете.

- Я в болоте ноги промочил, - стал оправдываться, словно перед матерью, ибо чувствовал, как с каждым прикосновением ее рук уходит злость, накопившаяся за день, и как от этого ему хочется быть очень хорошим и послушным.

- Не слепая, - одернула она вспыхнувшего Саулюса и предупредила: - Но мне твоя нога не нравится, - помяла, потискала пальцами лодыжку и добавила: - Хорошо, если только вывих. - Потом, словно опытный хирург, стиснула стопу, с поворотом дернула изо всех сил и вправила сустав. Саулюс подпрыгнул, сморщился от боли, и она упрекнула: - Ну и слаб же ты…

- Какой есть, - оскорбился парень и машинально облизнул сухие губы.

- А дорога-то дальняя?

- Дальняя.

- До Вильнюса?

- Да.

- Не доедешь.

- Мне лучше знать. - Саулюс взял себя в руки, встал, хромая, доплелся до багажника, вытащил сухие носки, переобулся и снова сунул распухшую стопу в размякшую, влажную туфлю. - Ну, докторка, всего доброго!

Она улыбнулась ему словно ребенку, изображающему сурового мужчину, и снисходительно спросила:

- А кого же ты пугаешь этой своей суровостью?

- Сказал: какой есть.

- Не такой, - она опять рассмеялась, - и путаешь только себя. Теперь и пугают-то с улыбочкой, обходительно.

- А мне кажется: если не умеют уважать, пускай хоть боятся.

- По-детски все это. Если ты не веришь в себя, значит, пестуешь в себе великий страх. Тебе бы судебным исполнителем поработать или в хорошие руки попасть.

- В какие еще руки? - вроде не понял Саулюс, но про себя уже протестовал: не ее дело подозревать и учить меня. Чего она пристала? Чего лезет, будто за профвзносами?

- А мои не хороши? - Она рассмеялась, рассматривая свои руки, но глаза ее не повеселели. Они так и остались грустными; с легким упреком, как на несмышленыша, смотрела она на Саулюса. - Я же не слепая: тебе женское тепло теперь как воздух требуется.

"Ведьма", - подумал Саулюс и даже попытался рассердиться.

- Ты своего папашу как-нибудь отогрей, - сказал и словно грязью плеснул, но после этих слов не посмел прямо взглянуть на нее, а тайком посматривать ему надоело. К тому же он вдруг почувствовал, как изнутри начинает медленно подниматься эта хорошо знакомая ему трепещущая волна, такая горячая и так же приятно заволакивающая разум, как и в то утро, полгода назад, когда он с Грасе на руках, не разуваясь, вошел в речку… "Но ее я не подниму", - подумал с досадой и застыдился.

- Я с тобой по-хорошему, а ты уже камушки подбираешь. Нехорошо, - взгрустнула и стала ломать в руках палочку. - Кроме того, хоть я и нехорошая, но тебе неровня… и женщина.

- Вижу, поэтому и не сватаюсь. - Саулюс распалял себя и чувствовал, что на душе уже нет злости, осталась только какая-то незадачливая детская строптивость; он еще хотел побороться за свою мужскую честь, но и это желание тут же исчезло, его заслонил стыд. Опустив глаза, неожиданно буркнул: - Вы тоже не гладите по головке.

- Но ты не мой муж.

- Я и не собираюсь им стать.

- Спасибо, но ты напрасно дуешься. Ведь я стараюсь угодить не тебе, а твоему шефу.

- Ведьма, - буркнул в растерянности и стал пятиться, мысленно осуждая себя за такую глупость: "Может, мне не стоило говорить это? Может, она только пошутила? - И снова принялся обвинять себя: - А чего она лезет, чего навязывается? Ведь говорил я: тороплюсь к жене. Подумать только - красавица! Она, чего доброго, на целых десять лет старше меня. Барышня-учительница", - повернулся, шмыгнул в машину, мотор которой все еще тихо урчал, надавил на газ и умчался не попрощавшись.

Уже опускались сумерки. Автострада была мрачная и пустынная. Привычным движением он нажал на рычаг и включил фары. Желтоватые лучи протянулись вперед и осветили ярко блестящее шоссе. На вобравшем в себя дневное тепло асфальте в предчувствии утренних заморозков грелись лягушки. Множество их уже было раздавлено колесами машин, но на их место в поисках убегающего от осени лета скакали все новые и новые пучеглазки. При свете фар они странно блестели, но еще более странными казались их продолговатые, приплюснутые к земле тени. Саулюс смотрел на них, смотрел и вдруг передернулся, представив, что мчится не по привычному, насыпанному человеческими руками шоссе, а по огромной спине какого-то живого, через всю землю протянувшегося существа. Он машинально притормозил, подрулил к обочине и остановился.

"Ну, чего вы все сюда? Чего вам здесь надо? - отбрасывал их в сторону носком туфли, в сердцах пинал к обочине и, понимая, что все это бесконечно глупо и смешно, снова бросился за руль. - Почему?.. Почему все настолько глупо и смешно? Почему так неразумно устроено? - Не мог успокоиться, нечто подобное, казалось, есть и в жизни людей, но, не умея конкретизировать свою мысль, он занервничал еще сильнее и, сам того не замечая, все увеличивал и увеличивал скорость. - Ничего не выйдет… - Он не мог забыть эту суровую, грубоватую, но по-своему прекрасную женщину. Еще ощущал прикосновение ее сильных рук, жар высокой груди и, вспомнив извивающегося вокруг нее пожелтевшего, словно китаец, мужичка, невольно вздохнул: - Ну и везет людям!"

- Какой же он осел! - выругался вслух.

Рядом с такой не чай курить - корень женьшеня сосать надо. Три раза в день. И зверобоем запивать. Интересно, что сказал бы Йонас, посмотрев на такую пару? Стал бы проповедовать или позволил бы помыкать собой, как этот убогий, которого она называет отцом, а он пресмыкается, будто последняя шестерка? Разозлившись, еще сильнее надавил на акселератор. Стрелка спидометра прыгнула к другому краю освещенной шкалы. Шины шелестели, свистели, словно обдираемые на точильном круге, а режущий уши звук то оставался где-то за спиной, то догонял, когда Саулюс нажимал на тормоз.

Проезжая через хорошо знакомый городок, Саулюс надавил на сигнал и не отпускал до тех пор, пока не пролетели мимо последние дома.

"Еще остановят, - подумал, - с такой скоростью еду. - Поэтому хотел заранее обмануть инспектора и чуть не слетел с насыпи на неожиданно вынырнувшем из темноты повороте. - Теперь ясно, почему этот артист усмехался, когда я собирался уезжать с Моцкусом", - он снова вспомнил красавчика Игнаса.

"Все охотишься? - спросил тот. - Ну что ж, стреляй, стреляй, но не думай, что утки только на болоте живут…"

Назад Дальше