Машистый, выбравшийся было наверх, неловким движением сорвался с Костина, и тот опять подмял его под себя. На этот раз Костин придавил грудь Машистому коленкой и так сжал ему правой рукой шею, что Машистому стало ни шевельнуться, ни крикнуть. Вдруг в руке Костина сверкнул нож и исчез куда-то…
Машистый почувствовал жгучую острую боль в боку и рванулся изо всех сил, но Костин держал его плотно и замахнулся еще раз ножом…
– - Режут! -- хрипло выкрикнул Машистый.
Константин Иванович повернулся к нему. В это время Никитка пригнул голову, как баран, и вдруг боднул Мельникова в спину. Мельников не устоял и полетел вперед. Он ударился виском о тележную чеку, влажная теплая влага залила ему левый глаз, все кругом него завертелось, и он потерял сознание…
Когда он очнулся и поднял голову, то увидал, как старик грабилищем сбивал Костина с Машистого. Машистый, с посиневшим лицом и широко вытаращенными глазами, лежал на земле и как-то странно выл, дрыгая ногами. Костина сейчас же схватили несколько мужиков и оттащили в сторону, но он, яростно ругаясь дикими, скверными словами, опять бросился к Машистому. Его еле могли удержать.
Народа собиралось все больше и больше. Толпа тесно окружила корчившегося на траве Машистого. Слышались оханья и аханья. Васин говорил:
– - Натянули вожжи донельзя, вот и гляди теперь, куда повернуть…
Прибежал староста; он был бледный и глядел растерянно.
– - Что они наделали, окаянные! Теперь и мне-то из-за них попадет.
– - Чего стоите? -- вдруг крикнул, не узнавая себя, Константин Иванович. -- Набивай телегу сеном да клади в нее его!.. Нужно скорей в больницу везть…
XXVII
У Мельникова над виском была только разорвана кожа. Машистый же был изрезан в трех местах. У него в одну рану выползали кишки. Всю дорогу он был в сознании, придерживал рукой изрезанный бок; на лице его не было ни боли, ни страха, а какое-то недоумение. Он иногда вскидывал глаза на Константина Ивановича или на жену, ехавшую также с ним, и во взгляде его стоял вопрос:
– - Что же это такое?
Это же думал и Константин Иванович. Он никак не мог помириться, что это произошло в действительности. Ему все казалось тяжелым сном, как давеча, но это был не сон. Жгучая боль от обиды, жалость к пострадавшему ни за что ни про что приятелю, горе жены его терзали сердце Мельникова. Всю дорогу до больницы в голове его кружились разные черные мысли, в то же время ясно стало сознание, что ехать нужно скорее и в то же время ехать нужно спокойнее, чтобы ни толчком, ни встряской не повредить израненному, и он внимательно глядел вперед на дорогу.
А баба сидела подавленная, отвернув от мужа лицо. Она с трудом сдерживала рыдания; от этого у ней, как горох, сыпались слезы, вспухли веки и нос. Она то и дело стискивала зубы, чтобы не выкрикнуть, но все-таки в это время раздавался глухой отрывистый звук, похожий на взвизгивание скучающей собаки, и тогда Мельникову самому хотелось зареветь по-бабьи.
В больнице прием уже кончился, рыжий весноватый, гладко выстриженный доктор и мужиковатая помощница, с усталым, скучающим видом встретили нового пациента, равнодушно велели положить его на кушетку, и когда Харитону Петрову заворотили рубашку и его раны обнажились, скучающее равнодушие сразу покинуло доктора. У него загорелись глаза, и все движения стали быстры и стремительны. Он копнулся в одном порезе, в другом, попробовал выпавшие кишки и сказал:
– - Приготовь стол, воды и все, что нужно. Живо!..
– - Где это ты так напоролся? -- улыбаясь, как ребенку, спросил Машистого доктор, вытирая пальцы, которыми он только что прикасался к порезам.
Мельников стал объяснять. Доктор поглядел на него.
– - И вас хватили?
– - Мне не больно.
– - А все-таки размыть и перевязать не мешает. Марья Дмитриевна, займитесь-ка с ним…
Машистого унесли в другую комнату, а Мельникову стали промывать ушибленное место и накладывать повязку. Когда повязку сделали, Константин Иванович спросил:
– - А мне можно туда пройти?
– - Пройдите…
Машистый лежал на белом столе, и доктор зашивал ему последнюю рану. Едко пахло йодоформом и карболкой. Стоял газ с водой. Доктор работал быстро, на лице его было напряжение. Он мельком взглянул на Мельникова и проговорил:
– - Вы удачно отделались, а ему вот несколько заплаток пришлось наложить.
– - А большое поврежденье-то?
– - Кишки целы, вправились хорошо, посмотрим, что дальше будет…
Когда была кончена последняя повязка, доктор велел унести Машистого в палату.
– - Что же, он здесь останется?
– - Обязательно, нужно хорошенько залечить: место-то плохое, где раны… постоянное движение… повязки трудно держать. Ну, да авось…
Доктор стал мыть руки.
– - Пошли у нас ножи прививаться. За это лето шесть случаев такой расправы… А бывало, в два года раз. Точно Кавказ. Заботятся о просвещении народа, а он дичает, совсем Азия делается.
– - Злей все становятся, -- сказал Мельников.
– - Злиться-то злись, да ножами не дерись, а то черт знает что выйдет. Ты, тетка, с мужем останешься?
– - Если можно…
– - Останься денек, другой, а там наладится, и уйдешь. Долечим без тебя…
Когда Мельников приехал из больницы, дома, в деревне, стоял дым коромыслом. Приехал урядник, задержал Костина и готовился отправить его в стан. Костина, связанного, держали около избы староста, понятые, а урядник дописывал протокол. Костин не признавался, что пустил в дело нож; твердил, что ничего не помнит, другие показывали бестолково, протокол выходил нескладный.
Когда пришел к уряднику Мельников и стал давать свои показания, картина получилась совсем другая и определенная. Урядник стал переписывать протокол; он переписывал протокол, отобрал подписи и, складывая бумагу, проговорил:
– - Ну, я свое дело сделал, теперь пусть господин пристав поломает мозги.
Костина он отправил в стан. Ему снарядили подводу и дали двух провожатых, и когда Костина стали подсаживать в телегу, он вдруг заругался:
– - Вы это куда меня суете? Думаете с своей шеи стряхнуть? Смотрите, не ошибитесь, как бы не стряхнул кого другого…
И, уже сидя в телеге, он опять погрозился:
– - Вы не глядите, что вас много. Из стада овец много, а волк по одной их перерезывает… Это не забывайте!..
Мужики, слушая его угрозы, сжались, уныло глядели друг на друга, а Восьмаков вдруг заругался на Мельникова:
– - Заварили кашу, черти не сытые, как ее хлебать будете!
И вдруг, совершенно неожиданно для Мельникова, на Восьмакова набросился Васин и еще один мужик:
– - Кто это заварил-то? Не вы ли ее заварили, ненавистники поганые! Вам не живется в покое да ладу-то, сами корявые и других зашершавить хотите…
Как не был зубаст Восьмаков, но он не стал огрызаться, а потихоньку отошел в сторону и незаметно скрылся домой.
XXVIII
Покос доканчивали совсем по-другому, чем начали. Не было среди покосников Машистого, Костина и Андрея Егорова. Последний не вышел неизвестно почему. За Костина косили жена и мать. Бабы ничуть не жалели об отсутствии хозяина. Машистому же и Андрею Егорову пришлось выделить их долю. При выделе снова было обсуждение происшедшего. Вчера слышались отдельные осуждения дела Андрея Егорова, сегодня эти осуждения раздавались слышней и выставлялись в таком духе не отдельными голосами, а множеством.
– - Отбивку земли надумал. Он бы у жены в углу что отбивал. А то полез, куда не положил. Правда ли, что это его земля-то?
– - Мало ему своей-то, полез за чужой, -- кричали мужики, которые недавно еще на сходке стояли горой за Андрея Егорова.
Мельников слушал это и не верил своим ушам.
Только пришли с покоса, приехал становой, пухлый, с крашеными усами и желтыми глазами. Опять созвали всю деревню ко двору старосты, вынесли на улицу стол. Началось составление нового протокола. В новом протоколе дело было взято глубже. Обращено внимание на захват Андреем Егоровым пустоши и на то, как он подбивал Костина, и что тот раньше грозил добраться до Машистого.
– - Что же это тебя, дядя, побудило на эти дела?
– - Утвердили ее за мной, -- заявил Андрей Егоров.
– - Кто утвердил?
– - Окружный суд, вот бумага…
Пристав, шевеля усами, взглянул на бумагу и снова обратился к Андрею Егорову:
– - Этой бумаги мало, а где еще?
– - Чего еще?
– - Исполнительный лист, вводную грамоту или еще что…
– - Этого мне не выдавали.
– - Так как же ты без документов можешь подступать к этой земле? Тебе сказали, что тебе с поездом ехать можно, а ты бы на него без билета попер? За это нонче не хвалят -- не только с поезда ссадят, а еще двойным числом за билет возьмут.
Становой что-то вписал в протокол и добавил:
– - Тебе теперь за это таких орехов насыпят, что не перегрызешь.
– - И следует! -- не вытерпел и крикнул Овчинник. -- Все лето все общество мутил… Хорошенько ему да вот бы еще его поддужному Восьмакову. -- Прохор оглянулся, вокруг него были одни сочувствующие взгляды.
– - Я сообщу обо всем судебному следователю, а он там как хочет, -- проговорил пристав.
То, что Андрея Егорова притягивают, дело пойдет к судебному следователю, и вызвало у большинства чувство злорадства. Стали гадать, чем это кончится, и нашлись такие, которые говорили, что его за это угонят, другие утверждали, что посадят в арестантские роты.
– - Так и надо, -- кричал Васин, -- а то смутил всю деревню!..
Константин Иванович все это видел и слышал и не ждал такого оборота. Давно ли почти вся деревня заступалась за того, на голову которого призывается теперь гибель. Не эти ли люди отказывали им в поддержке самого законного и простого дела?.. И хотя создавшееся настроение было в пользу Мельникова, отвечало его давнишним желаниям, но он боялся радоваться этому. Никто не мог поручиться, насколько это прочно и устойчиво.
А новое настроение все поднималось и разрасталось. На следующее же утро, когда Андрей Егоров опять не вышел на покос, решили больше ему травы не выделять, а когда Восьмаков заступился было за своего приятеля и сказал, что надо выделить, на него набросился Кирилл:
– - Это за кой ему черт выделить, что он боится на луг показаться! Не делал бы так… Черт его нес на дырявый мост!
– - Он много на братниной пустоши накосил!
– - Верно что! Жаден больно на чужой кусок: сожрать хотел, да подавился.
– - И он ему помогал!
– - И его бы надо прогнать с покоса!
– - Возьми да прогони! -- колко огрызнулся Восьмаков.
– - Мы гнать не будем, дойдет дело до следователя, тебя и без нас уведут.
– - Не по вашему ли уже наговору?
– - Тут не по наговору, а по делам. Что веревочки ни вить, а кончику быть. Ты думаешь отлытаться!
Восьмаков замолчал.
XXIX
Матрена Машистая пришла из больницы, -- Харитон поправлялся плохо: был слаб, часто бредил, в полном сознании он был только тогда, когда к нему приезжал для допроса становой, после станового он опять был несколько раз без памяти. Доктор за ним приглядывал вне очереди, но говорил, что он поправится.
– - Ну-ка, умрет от такого злодея? -- вздыхая, сказала Софья.
– - А от кого же умереть-то, как не от злодея? -- сказал старик. -- Худой человек, как крапива: сам незнамо зачем живет да других еще жжет…
Покос кончился, готовились к жнитву, редкая рожь плохо поспевала, и жатва оттягивалась. Бороновали пар, опахивали последний раз картофель, пололи в огородах. Жизнь пошла будничная, серая.
Пришли повестки от следователя, и опять все взволновались. Вызывались многие, и видевшие дело, и не видевшие. Снова начались толки и разговоры. Кое-кто сговаривался, как лучше показывать; Андрей Егоров и Восьмаков о чем-то совещались с Пряниковым. Накануне поездки в город, когда уже смеркалось, Константин Иванович пошел в сарай поглядеть, в каком виде у него тарантас, на котором завтра ехать, как из-за угла сарая вышел Восьмаков и, подойдя к нему, поздоровался.
– - Что скажешь? -- холодно спросил его Мельников, вспоминая все неприятные минуты, которые пережил за это лето по его милости.
– - Да к вам, поговорить, -- мягко и просительно проговорил Восьмаков. -- Вы человек хороший, и я хочу с вами по-хорошему. Вы тоже едете завтра к следователю?
– - Еду…
Восьмаков вдруг оглянулся и, еще более просительно понизив голос, начал:
– - Костинтин Иваныч! Коли вас допрашивать будут, вы уж не очень на меня нападайте. Я в этом деле ни при чем. Это дядя на вас, а я что ж… По темности я за него заступился, а как господин становой разъяснил, я вижу сам, на чьей стороне правда…
Мельников почувствовал, как у него закипает в груди, и тяжелое, неприятное чувство к этому человеку встает во всей силе.
Восьмаков, ничего не замечая, продолжал:
– - Дядя ваш, известно, жадный, а вы люди, не ему чета… И вы, и отец ваш. Одно, необразованность наша мешает нам, а то бы мы о вас всей душой…
Мельникову вдруг страстно захотелось вылить все негодование, что кипело в его душе, и то чувство, которое он испытывал к этому человеку, упомянуть о его подлости, двоедушии и той наглости, какую он испытал от него в это лето, но сейчас же у него явился вопрос: к чему и зачем? Разве его этим проберешь? Разве он поймет что-нибудь, что не касается его пользы или самолюбия? Он пришел к нему, чтобы защитить свою шкуру; об ней только он сейчас и думал. Когда Восьмаков прервал свои уверения, Мельников сухо проговорил:
– - Там как дело выйдет, -- может быть, совсем ничего сказать не придется.
– - Вам будет главный вопрос, и вам вся вера. Мне Степан Иваныч говорил, что в вас все дело… Так вы уж, пожалуйста.
Мельников промолчал.
– - А насчет вашего дяди я подумать не знаю что… Какая ему земля и на что она? Ему всей земли три аршина… Ни детей, никого, чего ему еще не хватает. Да другие свою отдали бы, не то чтобы отбивать.
И, не получив ничего в ответ, Восьмаков опять запросил:
– - Так как же, Костинтин Иваныч? Не забудете? Может когда я пригожусь. Как-никак, мы односельцы, в одном обществе живем. Не знаем, кому в ком нужда откроется
Мельников пожал плечами, не отдавая себе отчета, что-то буркнул Восьмакову, но тот и этим удовлетворился и ушел, а Мельников пошел к двору. У двора на завалинке ожидал его Протасов. Когда Мельников подошел к нему, Протасов весело сказал:
– - А я кое-что новенького узнал.
– - Что такое?
– - Насчет нашего выдела; многие сговариваются завтра от следователя сходить в землеустроительную и записаться на выдел.
– - Кто же это?
– - Быков, Васин да еще кое-кто. Они говорят: оттого все зло в деревне, что люди намозолили друг дружке глаза. Везде вместе, в праздник вместе, в покос вместе, на сходке вместе, все друг в дружке видят, -- ни почета никакого, ни уважения. А как разойдутся по отрубам, любезней станут.
– - Неужели правда, так и говорят?
– - Болтают, а там кто их знает. Може, кто один заправляет. Только если так, то это очень хорошо выйдет: эти старики пойдут, вся деревня не удержится, и тогда выделим общее пастбище. Вот скорей бы Харитон Петров выздоравливал.
– - Когда так, и без него дело сделается.
– - Сделается, да не так. Он больше других понимает, что как лучше будет, а то его нет, вы уедете, много бестолочи произойдет…