– - Што у тебя грива, што у теленка хвост.
– - И у теленка хвост, што правильно, то правильно…
– - А брусишь, брусило, про казанское мыло. А у нас и без мыла бело.
– - А коли бело, так ступай на дело.
– - Мы и пойдем.
– - Потише, что зря язык ломать, -- уговаривал их Восьмаков, -- еще на дело загодится.
– - На дело мы сами пойдем…
А под окнами чайной налаживали песню. Песню заводили не складно, и слова ее были непонятны. Но мужики, облокотившись на стол и склонив головы набок, выкрикивали эти чуждые им слова. Между ними откуда-то появились две бабы, одна старая бобылка Фросинья, торговавшая прежде водкой, толстая, дряблая, с волосами над верхней губой, другая молодая, горбоносая, сбоку походившая на лошадь, отделенная сноха Васина, и, напрягаясь из всех сил, подтягивала им. И дикие, напряженные звуки разлетались по деревне, долетали до бывших у сараев мужиков и баб, и те сердито говорили:
– - Ишь, черти, орут!.. Веселятся! Нашли время веселиться!..
XXIV
На другое утро вдруг староста стал сбивать на сходку. Мужики не знали, в чем дело, и быстро шли к старостину двору, чтобы узнать, на что понадобилось так экстренно собрать мир, когда и без того мужики бывают все в сборе на покосе. Всех раньше пришедшим на сходе оказался Восьмаков. Он сидел на лежавших в проулке в костре бревнах, около него стали размещаться и подходившие мужики.
Пряников сегодня имел особенно важный вид. В двухбортном пиджаке, в степенном картузе с лаковым козырьком, с серебристой бородой лопатой, он был очень благообразен; глядя на него, трудно было допустить, чтобы он был способен к мелкому плутовству, подхалимству, грязным похождениям с волостными бабами, про которые всем было известно. Он был серьезен, как в церкви, и полон внутреннего сосредоточения. Мельников оглянулся кругом и заметил, как Машистый остановил на Пряникове пристальный взгляд, и вдруг на его губах прозмеилась лукавая улыбка. Он отвел взгляд и стал снова покойным, повернулся и сел на бревнах, поодаль от старшины. Староста, стоявший около Пряникова, окинул глазами толпу и вдруг выговорил:
– - Что ж, братцы, больше ждать некого, должно быть. Давайте начинать. Народ-то созвал я, это верно. А зачем я вас созвал -- скажет вам Степан Иваныч. Степан Иваныч, объявляй.
Старшину как будто бы охватило волнение; он сделал усилие, чтобы одолеть его, и полез за пазуху и вынул оттуда сложенную в четвертушку бумагу. Но он не развернул ее, а деланно равнодушно заговорил:
– - Мы, православные, тогда составили приговор, чтобы земство купило нам аржаных семян. Земство теперь этим не заведует, а передало наш приговор в съезд. Уездный съезд рассмотрел наш приговор и теперь касательно этого отвечает, что он всецело готов купить для нас семенного хлеба, ну, только чтоб мы, с своей стороны, собрали им небольшой задаток…
– - Какой небольшой? По скольку? -- послышались голоса.
– - Примерно, по четвертаку на пуд. А всю уплату не затягивать, а к новому году чтобы очистить…
Старшина кончил. Почему-то это объяснение было для него трудно, и у него пересохло в горле. Вынув из кармана красный платок, он стал вытирать им лоб, а в толпе вдруг поднялся худой, рыжеватый мужичонка, Михей Балдин, и, моргая подслеповатыми глазами, тоненьким голосом прокричал:
– - По четвертаку с пуда? А где их взять? Такое теперь время деньги собирать? Придется с сеном на базар ехать, а самому тогда чем будешь кормить?
– - Подожди ты, -- одернул Михея Быков, -- дай дальше дослушать.
– - Деньги собирать не будем, -- заявил староста. -- Знамо, кто полномочен, тот отдаст. А кто не в силах, за того другие заложат.
– - Кто же это другие-то, где они такие благодетели? -- крикнул Протасов.
– - Есть такие.
Многие мужики, очевидно знавшие, в чем дело, были спокойны. Горячились только некоторые, бывшие не в курсе. Мельников с любопытством ожидал, что будет дальше.
– - Деньги эти небольшие, -- вдруг опять заговорил Пряников,-- а требуют их потому, что если кто откажется от своей доли, чтобы им не было убытков; а потом, если сейчас отдадим, тогда платить не будем, нам же легче будет, православные.
– - Согласны на это, ребята? -- спросил староста.
– - Согласны, согласны! -- закричало большинство.
– - Теперь я вам скажу, кто у нас благодетелем открывается. Этот благодетель Андрей Егоров. Он, у кого не хватает, за того заплатит.
– - Спасибо! Спасибо! -- опять послышались голоса.
Поднялся Андрей Егоров. У него был какой-то неуверенный вид, и он нетвердым голосом проговорил:
– - Я, братцы, готов пособить вашему горю. Я внесу, у кого сколько не хватает, только вы напишите мне приговор и проставьте срок, когда вы заплатите.
– - Напишем приговор! Эй, грамотей, выходи!
Появилась скамейка, лист бумаги и счеты. Несколько мужиков помоложе окружили скамейку и стали считать, кто сколько занимает и записывает. Машистый отвел в сторону Мельникова и сообщил ему:
– - Вот и гляди, как тут обирают нашего брата, дураки.
– - Какой же тут обор?
– - А вот какой. Эти деньги пойдут в съезд. Съезд купит рожь у кого-нибудь из своей братии по хорошей цене; добавят, что не хватит, из казны, мужики сами заберут ее, и все дело в шляпе. А к рождеству, когда за рожь придется платить, начнет действовать Степан Иванов. Платить-то многим и тогда нечем будет, вот они и пойдут набиваться ему, кто коровой, кто жеребенком, кто леском из осеннего подела. Он и будет забирать это по самой дешевой цене, да еще кобениться.
– - А дядя мой чего раскошелился?
– - А вот погоди, сам узнаешь, дай приговор подписать.
Приговор был написан, прочитан и подписан. Его передали старшине. Андрей Егоров опять заговорил, и тон его голоса стал просительный:
– - Теперь я вам, братцы, еще вот что скажу, так как я вам сделал увагу, уважьте и вы мне. Пособите, кто может, скосить мне отцовскую пустошь, которую мне судом присудили…
Наступило молчание, которое долго никем не нарушались. Нарушил его Мельников. С клокотавшим внутри негодеванием, еле пересиливая себя, он вдруг подступил ближе к стоявшему со смиренным видом дяде и, обращаясь к сходу, крикнул:
– - Вот что, господа! Дядя, может быть, сделал вам добро, но за это добро он подбивает вас на худое. Если вы послушаете его, вам же самим не поздоровится. Он хотя обманом и утвердился на нашу землю, да вводного листа на нее не получил. А без вводного листа он шагу шагнуть на нее не смеет.
С Андрея Егорова сразу соскочило его смирение; он вдруг ощетинился, затряс головой и, тараща глаза и брызгая слюной, закричал:
– - Мне не нужно никакого вводного листа! Раз за мной суд утвердил, я и хозяин! А это одна придирка. Ты шустер да востер, так и хочешь против закону иттить…
Осип, Костин и еще кое-кто из мужиков поддержали Андрея Егорова; они подступили к нему и вместе с ним стали кричать:
– - Известно! Как же можно против закону? Суд присудил, и на это бумага есть! Чего еще хотеть!
Они кричали громко и горячо, глаза у них стали круглые, и в раскрытые рты видно было, как болтались их красные языки.
– - Я без всякого листа пойду траву косить!
– - Ступай и коси, а то глядеть на него!..
– - Чего глядеть-то, ишь чистяк какой! Против всех правил идет. Правила позволяют, а он не хочет давать!
– - И не дам!
– - А я скошу!
– - Попробуй!
– - Старшина… -- обратился было Мельников к Пряникову.
– - Я здесь не старшина, -- грубо оборвал его Пряников. Я здесь такой же крестьянин, как и ты; я здесь член общества, а хозяин схода староста.
– - Так вы разъясните старосте.
– - Старосту учить может земский начальник, обращайся к нему да жалуйся… А мое дело сторона.
И Пряников, заправив руки в карманы, пошел со сходки. Стали расходиться и другие мужики; только мужиков пять-шесть окружили Андрея Егорова и стали о чем-то переговариваться с ним…
XXV
Всю неделю шла горячая работа с покосом в лугу. Андрей Егоров, как человек одинокий, не мог выполнить своей угрозы выкосить спорную пустошь, не могли добраться до нее и Мельниковы, рассчитывая на следующее воскресенье.
В ночь под воскресенье Мельникову снился тяжелый сон, будто бы он ехал с покоса и попал в трясину. Он хотел помочь лошади и вдруг сам стал вязнуть.
Его охватил испуг. Он стал кричать, но у него пропал голос. Обливаясь потом и дрожа всем телом, Мельников проснулся и понял, что был сон.
Он облегченно вздохнул. В это время в горницу вошла взволнованная Софья и проговорила:
– - Говорили, что сегодня-то на пустошь пойдете, вперед нас там косят.
– - Кто?
– - Известно, дядя, -- Харитон Петров говорит.
– - Где он?
– - На крыльце стоит…
Мельников быстро вскочил, торопливо оделся, поплескал на лицо холодной воды из рукомойника и, прогнав сон окончательно, вышел на крыльцо. На крыльце, на лавочке, сидел Машистый.
– - Вон как у нас! Вы еще спите, а на вашем угодье работа идет.
– - Неужто правда?
– - Сам видел. Пошел было тоже с грехом покосить. Я себе то немного оставил, ну все-таки на одно утро -- на два хватит. Слышу, кто-то жвыкает за границей, думал, ваши, поглядел, а это твой дядя сам-шест.
– - Что же теперь делать?
– - Пойдем поглядим да отберем речи от них, а там можно присвидетельствовать, аль еще что…
И они пошли по усадьбе через поля по направлению к пустоши. Константин Иванович взволнованно говорил:
– - Что теперь остается делать, как жить, когда пошли такие дела? Мой отец прожил -- никому худого не сделал. Я всю жизнь только дышал деревней. Когда мальчиком попал в Москву, бывало, встретишь своего человека, как родному радуешься. В Питер попал, сколько думал, передумал, вот это бы деревне сделать, вот так-то, тому-то пособить, и вдруг ты оказываешься какой-то враг всем. Родной дядя на тебя поход объявил и себе помощников нашел!..
– - Потому это, -- сказал Машистый, -- никто твоих думок не знает, доброжелательства твоего не видит, а Андрей Егоров вон какую помощь оказал да сейчас по рублю посулил. Вот за рубль-то этот и пошли к нему.
– - А разве хорошо это?
– - Все, что ни делается, к лучшему, говорят, а там кто знает, може, и не так…
Общественное поле кончилось, подошли к границе пустоши. Направо был бугорок и польце Машистого, где дремала, взбрызнутая росой, созревающая рожь, а налево, за дорогой, где стояли кусты орешника, дрожали редкие молодые осины, кудрявилась плотная лесная трава на половине Мельниковых. От дороги трава была не тронута, но только они прошли с десятину, как послышался отрывистый лязг косы, которую точили, и легкий свистящий шум подкашиваемой травы. Косили в несколько кос, и косили молча, заботливо. Не было слышно ни говора, ни смеха. Мельников Машистым вышли на площадку и увидели косцов.
Косцов было пятеро. Сам дядя, Восьмаков с Никиткой, Костин, Осип и Михей. Они косили на главной поляне, и выкошено уже было много. Густые плотные валы травы, пахнувшей свежими огурцами, тянулись рядами, как огромные змеи. При виде выкошенного чужими их угодья, на котором они столько лет считали себя бесспорными хозяевами, у Мельникова подкатило к сердцу, и он на минуту потерял способность что-нибудь сказать. Голова у него закружилась, и он чувствовал нетвердость в ногах.
– - Молодцы, ребята, работаете хорошо, а перестанете, будет лучше! -- насмешливо крикнул Машистый.
– - Придет время, и перестанем, -- метнув глазами на Андрея Егорова, сказал Восьмаков.
– - А лучше бы было не начинать чужое добро трогать.
– - Чужая у тебя забота, а не у нас работа, -- огрызнулся Андрей Егоров и, взяв косу под мышку, вынул лопатошник.
– - У меня забота своя, а здесь земля не твоя!
– - И не твоя!
– - Знаю это. Вот ее хозяин!
– - Этого хозяина-то грязной метлой отсюда. Какой он хозяин, когда он и в деревне-то через два года на третий бывает.
– - А ты думаешь, в деревне, так все под себя и подберешь?
– - Ничего я не подбираю и подбирать не желаю. У меня, слава тебе господи, своего хватит. Я ни перед кем спины не гну, ни на кого не работаю.
– - Это и видно.
– - Знамо, видно; по-твоему в чужой монастырь не лезу.
– - Ты сам за чужою ограду шагнул, да еще не один, а с другими…
– - Что ж, эти другие-то, дешевле тебя стоют? -- обиделся Восьмаков.
– - Стало быть, дешевле, когда за грош чуть не на разбой идут.
Началась брань. Из кустов вышли и остановились, не зная что делать, остальные косцы. Андрей Егоров вдруг вспылил и решительно и угрожающе крикнул:
– - Будет трепаться-то, давай доканчивать, а вы проваливайте, а то…
– - А то что?..
– - Хошь, покажу? -- вдруг зыкнул Костин и бросил косу на землю и сделал два шага по направлению к Машистому.
– - Покажи! -- двигаясь в свою очередь к нему навстречу, не сробел Машистый.
Костин остановился и уперся руками в бока, вызывающе глядя на Машистого. Восьмаков крикнул:
– - Коси, коси знай! Нечего не него глядеть… Ему можно сучить кулаки, он сегодня не работал…
Машистый с Мельниковым пошли прочь.
– - Одно остается, -- говорил Машистый по дороге домой, -- запрягать лошадей, брать грабли да обирать траву. Они озорничают, -- на их озорство только так и можно сделать.
Мельников так был расстроен, что готов был принять все, что предлагал Машистый.
В таком состоянии они пришли домой. Их встретил старик, ходивший в стадо путать лошадей. Он от соседей узнал, что их пустошь косят.
– - Ну, что, правда косят? -- спросил он.
– - Косят.
– - Вот разбойники! Как же с ними теперь быть?
– - Я говорю, ехать, траву собирать, больше ничего не остается; готовьте телеги, Протасова позовите, да я поеду. Что ж на них глядеть, вправду?
XXVI
Две лошади Мельниковых, одна Протасова и одна Машистого были запряжены в телеги и стояли у сарая, готовые ехать. Дождались старика, который искал в сарае веревку. Вот веревка была найдена, старик сел на переднюю подводу, и телеги одна за одной тронулись, составив целый поезд.
Вдруг из проулка Андрея Егорова напересечку поезду выбежали, с красными потными лицами и мутными глазами, Костин, сын Восьмакова Никитка и Михей. По их виду можно было догадаться, что они выскочили прямо из-за стола, за которым, должно быть, Андрей Егоров не поскупился на выпивку. Они тяжело дышали, и от них еще издали несло сивушным запахом. Костин, грубо ругаясь, бросился к первой подводе и обеими руками вцепился лошади в поводок.
– - Вы куда, такие-проэтакие? Мы косили, а вы возить?
– - Это еще что? -- вспылил старик и сразу встал на стойки в телеге и поднял ременный кнут на дубовом кнутовище.
– - А мы вот покажем вам что! -- крикнул Костин и сталсворачивать с дороги лошадь.
– - Прочь пошел, стервец! -- каким-то не своим голос крикнул Иван Егоров и, размахнувшись кнутом, со всех сил вытянул им между плеч Костина. Костин съежил глаза у него налились кровью, и он, выпустив узду, бросился к телеге и, навалившись на грядку грудью, стал ловить за ноги Мельникова, а Никитка с Михеем уже забегали с другой стороны.
Машистый, бывший на третьей подводе, быстро выпрыгнул из своей телеги и подбежал к первой подводе, за ним бросился Мельников. Работница, сидевшая в задней телеге, завопила во весь голос "караул". Этот крик донесся до улицы, и там началась тревога.
А старик отбивался от нападавших на него кнутом. Машистый и Константин Иванович подскочили к Никитке с Михеем и отбросили их. Потом Машистый перескочил на сторону и очутился плечом в плечо с Костиным.
Костин бросил ловить старика и, держась одной рукой за грядку, весь дрожа, с налитыми кровью глазами, с распухшими жилами на шее и багровым лицом, волчьим взглядом встретил горящий глаз Харитона и, злобно дыша, так что дыхание его вылетало со свистом, следил, что будет делать тот.
– - Что, из-за угла нападать начинаешь? Вот как расстарался, продажная душа!
– - Уйди прочь, -- вдруг прохрипел Костин.
– - Нет, не уйду. Ты убирайся прочь с дороги!
– - Не ты ль велишь?..
– - А хотя бы я?.. Прочь пошел, стерва!
– - Поцелуй сучку сперва! -- громко крикнул Костин и, оторвавшись от грядки, занес кулак на Машистого. Машистый ловко отстранился, и Костин, промахнувшись, потерял равновесие, не удержался на ногах и полетел на траву. Машистый только было хотел насесть на него, как Костин, не поднимаясь с земли, хватил его рукой по поджилкам. Ноги у Машистого подкосились, и он всем корпусом рухнул на Костина.
– - Ага! -- хрипел с пеной у рта Костин. -- Попался, голубчик!
И он, как-то вывернувшись, подмял под себя Машистого и полез рукой ему под бороду. Машистый отмахнул его руку и стал выбираться из-под врага: крепкие жилистые ноги напруживались, каждое движение его было полно силы и давило его противника. Противник чувствовал это и, чтобы подбодриться, хрипел:
– - Нет, врешь! Теперь не уйдешь. Давно я до тебя добирался. Ребята, пособите!..
А ребята вцепились в старика Мельникова, не пуская его на помощь Машистому; работница продолжала блажить свое. Остановившиеся лошади пугливо озирались, раздувая ноздри. Из деревни бежали бабы, мужики, ребятишки, но они не подходили близко к схватившимся врагам и испуганно глядели на происходившее…
– - Чего ж вы стоите? -- закричал вдруг на мужиков прибежавший Быков. -- Зовите старосту, нешто можно допускать такие безобразия…