3
Мне раньше казалось, что "прекрасная половина" человечества, к которой некогда принадлежала и я, не очень богата чувством юмора. Но моя внучка Елизавета постоянно опровергала эту точку зрения.
Она то и дело просила меня вспоминать о давних проделках Вани Белова, которые и спустя много лет поражали мое педагогическое воображение.
Елизавета же, слыша о них, падала на диван: хохот валил ее с ног.
У кого-то из взрослых она подхватила панибратское восклицание "Слушай-ка!.." и с него начинала почти каждую фразу.
– Слушай-ка! – говорила она, заранее валясь на диван. – Так прямо и появился в окне? Так прямо и сказал: "Разрешите войти?"
– Так прямо… Но он не подумал о том, что было бы, если б он упал с третьего этажа! Он вообще редко задумывался.
– Как же не задумывался? Если придумал появиться в окне!
В свои шесть лет Елизавета мыслила очень логично.
– Он не помнил о тех, кто за него отвечал, – пояснила я. – Он помнил лишь о себе. И о своих выдумках.
Только об одном, самом главном, как мне казалось, проступке Вани я не рассказала Елизавете. Как не рассказывала о нем никому…
Малыши требуют, чтобы им по многу раз перечитывали любимые книжки, пересказывали любимые сказки. Елизавета же могла без конца слушать о проделках Вани Белова.
Как-то однажды, когда у нас за столом собрались гости и Володя поднялся для первого тоста, дверь старинного шкафа медленно распахнулась, из его глубины, окруженная платьями и запахом нафталина, возникла Елизавета. Она оглядела притихших гостей и сказала:
– Разрешите войти?
Я добилась своего: она влюбилась в Ваню Белова!
Хотя можно было предположить, что она познакомилась с Ваней еще до своего рождения. В самом деле… Елизавета появилась на свет двумя неделями раньше, чем ее ожидали. Появилась в день рождения своего папы – и Володины приятели, словно сговорившись, однообразно шутили: "Вот если бы все жены преподносили своим мужьям такие подарки!", "Два дня рождения в один день – это прекрасно! С точки зрения экономии…".
Головка у новорожденной была покрыта темными волосами, что очень обрадовало меня.
– Наша фамильная масть! – воскликнула я. – Девочка будет с черной косой.
В ответ она, подождав полгодика, посветлела.
У ее организма было странное и очень опасное свойство: он отвергал лекарства.
– Аллергия, – сообщил нам доктор, когда Елизавета покрылась сыпью из-за одной таблетки аспирина. – Могло быть и хуже… Отек, например. Могли распухнуть глаза, лицо.
Все люди от лекарств излечивались, а Елизавета заболевала!
У нее было так много ярких индивидуальных качеств, что мы с Володей и Клавой решили притушить их с помощью коллектива. И хотя ее родители по-прежнему уповали на мой педагогический опыт, Елизавету отправили в детский сад.
В первое время воспитатели и подружки не признавали ее полного имени.
Но заведующая детским садом, которую, напротив, как девочку, звали Аленой, сказала, что такое длинное имя ко многому обязывает, вызывает чувство ответственности. И Елизавета осталась на троне.
Однажды, вернувшись из детского сада, она отказалась ужинать.
Я спросила ее:
– Ты сыта?
– Я не обедала, – сказала она.
– А как твой живот? – с тревогой осведомилась я. Ей нельзя было болеть: она не выносила лекарств.
– Я здорова… Но я голодаю!
– Ты?!
– И еще одна девочка.
– Объявили голодовку?
– Сегодня утром.
Я поняла: Ваня Белов через нашу семью добрался до их детского сада.
– Но по какой же причине вы… решили не есть?
– От нас уходит Алена.
Я всегда любила красивых женщин. Они нравились мне, как нравятся талантливые произведения искусства. Но заведующая детсадом не была произведением, созданным раз и навсегда. Ни на миг не расставаясь со своей удивительной мягкостью и женственностью, она все же менялась в зависимости от ситуаций. На детей она никогда не сердилась: любить их было ее призванием. А родителей нередко отчитывала. Но делала это так нежно и обаятельно, что ей подчинялись. Особенно же отцы… Они вообще стали проявлять большой интерес к проблемам дошкольного воспитания. А дома боролись за право отводить своих детей по утрам в детский сад и вечером приводить их обратно. Над Аленой стали сгущаться тучи…
Кто-то из мамаш вспомнил, что в детский сад она попала "случайно". Ее пригласили на должность заведующей после елочного праздника в Доме культуры. В тот день заболел Дед Мороз. Студентка-заочница Алена, исполнявшая роль массовички, так взволнованно рассказала ребятам о бедном Деде, которого сразил радикулит, что многие плакали.
– Они должны уметь плакать… – говорила Алена. – Не только тогда, когда расшибают коленку. Но и когда коленка болит у кого-то другого.
По предложению Алены ребята сочинили Деду Морозу письмо. А потом она их всех развлекала.
На Алену обратила внимание председатель месткома научно-исследовательского института, в котором работали Володя и Клава. Это была сутулая женщина в старомодном пенсне, знавшая наизусть все новые песни и игравшая по первому разряду в шахматы. Она-то и пригласила Алену в детсад.
А потом оказалось, что председатель месткома умеет сражаться не только за шахматной доской, но и на собрании в детском саду.
Мамаши отчаянно наступали.
– Она массовичка! – сообщила одна.
– А жизнь детей – не елочный праздник. Их надо воспитывать! – подхватила другая.
Отцы хотели бы защитить Алену. Но не решались… Боялись испортить все дело.
Только две женщины, которым было за шестьдесят, бросились в бой: председатель месткома и я.
– Спросите у своих дочерей!.. – воскликнула я. – Хотят ли они расстаться с Аленой?
– Что они понимают?!
– Ну не скажите! – поправив пенсне, заявила председатель месткома. – Я помню себя ребенком… Я тогда разбиралась в людях непосредственней, чем сейчас. Обмануть меня было трудно!
Затем опять поднялась я:
– Поверьте моему опыту: я тридцать пять лет проработала в школе.
– Вас бы вот и назначить!
– Нет, школьный учитель и воспитатель детского сада – это разные дарования.
– Дарования?
– Как в литературе… Поэт и прозаик! Оба писатели, но жанры-то разные.
– Она все умеет!.. – поддержала председатель месткома. – Танцует, читает стихи, поет… А как они у нее едят!
Тут снова поднялась я:
– А теперь моя внучка второй день не ест. Аппетит потеряла.
– Если б только она!.. – съехидничал женский голос.
– Да, дети любят красивых учителей, воспитателей! – вскочила со своего места председатель месткома. – Это развивает в них чувство прекрасного.
– Если бы только дети!.. – повторил тот же голос.
Я опять поднялась и с отчаянностью Вани Белова сказала:
– Да не бойтесь же вы ее!
– Вам хорошо рассуждать, – сказала мне одна мамаша по дороге домой. – Ваш сын со своей женой где-то далеко раскапывает курганы…
Алена осталась в детском саду.
Через два дня она неожиданно позвонила мне днем и сказала:
– Не волнуйтесь, Вера Матвеевна… Но немедленно приезжайте!
– Что случилось?
– Нашего врача вызвали на конференцию. А у Елизаветы поднялась температура. Я дала ей лекарство… Я должна была знать! Должна была… Зря вы меня защищали, Вера Матвеевна! Я вызвала "неотложку". Не волнуйтесь. Простите меня! Не волнуйтесь…
4
В жизни каждого человека бывают дни и часы, когда все вчерашние беды начинают казаться ничтожными.
Внучку сразу отправили в больницу. Я поехала с ней. Машина торопилась, мчалась на красный свет.
Больница была неподалеку от школы, где когда-то учился Володя, а я преподавала литературу и русский язык. Мы давно, еще до войны, уехали из того района на другой конец города. Но жизнь в тяжкий момент как бы вернула меня туда.
"Почему? – думала я. – Какое странное совпадение… Мало разве больниц в городе!" Совпадения… Они в жизни на каждом шагу. Но мы-то запоминаем лишь те, которые врезаются в память радостью или несчастьем.
На уроках литературы ребята часто удивлялись тому, что раненые Андрей Болконский и Анатоль Курагин оказались на соседних операционных столах.
Я объясняла, что жизнь нередко дарит нам совпадения и сюрпризы, каких и самая буйная фантазия не сможет вообразить. В доказательство я даже приводила примеры из своей собственной жизни.
"И вот опять совпадение! – думала я. – И опять операционный стол…"
Женщины и мужчины в белых халатах, все уже повидавшие, волновались и торопились. Я чувствовала, что они боятся не успеть, опоздать.
"Сразу на стол! – слышала я. – Отек горла… Сразу на стол!"
По дороге в больницу Елизавета не плакала, не кричала. Она дышала с трудом.
Сколько раз я мечтала, чтобы все ее болезни достались мне! Но каждому достается свое…
Алена хотела, чтоб дети умели плакать… Не от своей боли, а от чужой! Конечно… В человеке должно жить сострадание, а страдание ему ни к чему. Особенно в самом начале жизни, когда и радостей-то еще было немного.
"Не испытаешь сам – не поймешь!" – как-то услышала я. Но была не согласна. Чтобы сочувствовать чужим бедам, не обязательно иметь опыт собственных горестей. "Пусть у моей внучки его никогда не будет!" – думала я.
А уберечь не смогла.
Меня пропустили на третий этаж, где была операционная. Туда увезли мою внучку… Никому до меня не было дела. На круглых часах над дверью операционной было семь минут третьего.
За столиком в коридоре сидела дежурная сестра. Совсем молодая. С модной прической, в серьгах. Как будто с моей внучкой ничего не случилось!
Она первой заметила меня и спросила:
– Вы к кому?
– Я с внучкой…
Она взглянула на меня жалостливо. И сказала:
– Вам повезло… Сегодня дежурит Белов. Он вообще-то заведует отделением. А сегодня дежурит. У нас все хирурги хорошие, но Иван Сергеевич…
– Ваня Белов?
– Вы его знаете?
В этот момент из операционной показался молодой человек в белом халате. Марлевая повязка была спущена на черную бороду. Он крикнул:
– Маша! Скорее… Скорее!
Она вскочила и побежала. Длинные серьги прыгали по щекам.
"Его отца звали Сергеем! Конечно… Сергеем! Я помню…"
Маша выбежала из операционной. И, подскочив к телефону, стала набирать какие-то три цифры.
– Что? Что там?.. – спросила я.
– Пусть Анна Ивановна придет в операционную! – крикнула в трубку Маша. – Только сейчас же!
– А Белов уже там? Белов… там? – спрашивала я.
– Он там… Я вам налью валерьянки.
– Сколько ему лет?
– Я думаю, тридцать пять.
Она протянула мензурку.
– И живет недалеко? Да?
– Совсем близко. Выпейте…
– Ну да… Через дорогу от моей бывшей школы.
– Ходит домой обедать. Значит, вы его знаете?
– Знаю…
В опасные и даже безнадежные минуты человек ищет надежду. Судьба внучки соединилась вдруг в моем сознании с образом Вани Белова. В этом союзе я хотела увидеть спасение… И увидела.
"Какое счастье, что именно он…" – думала я, не понимая еще, почему я так думаю.
В конце коридора показалась женщина. Полная, немолодая. Она бежала.
– Это Анна Ивановна, – с облегчением прошептала Маша. – Он просил ее… Слава богу! – Она вынула зеркальце. – На кого я похожа! – И попудрилась.
На круглых часах было семь минут третьего.
Ваня… Ваня Белов… Почему мне тогда нужен был именно он? Которого раньше я опасалась, с которым насильно разлучила Володю… Я совершила тот давний побег в другую школу, чтобы спастись от Ваниной отчаянности и отваги. От тех его качеств, на которые теперь была вся надежда.
С высоты своего несчастья я вдруг разглядела Ванины поступки в истинном свете. Я помнила их все… И тот главный его проступок, о котором не могла рассказать внучке.
– Слушай-ка! Почему у меня две бабушки, а дедушка только один? – как-то спросила она.
– Второго не было… никогда, – растерявшись, ответила я.
Она задумчиво побродила по дому и опять обратилась ко мне:
– Слушай-ка! А откуда тогда появился мой папа?
На самом деле дедушка у нее был. Как у меня когда-то был муж, а у Володи отец. Его звали Геннадием. Геной… По профессии он был зоотехником. Потом учился в педагогическом институте, где мы с ним и познакомились.
Его профессиональные заботы я нарекла "четвероногими увлечениями". Он жил ими с детства. Без конца о них думал и говорил. Я не требовала, чтобы из двух своих любовей он выбрал одну. Но всячески подчеркивала величие и красоту своего назначения в сравнении с приземленностью и будничностью его дел. С помощью литературы, которая призвана возвышать, я как бы постоянно унижала его. Хотя и не отдавала себе в этом отчета.
Считать главой своего дома преподавателя зоологии казалось мне несолидным. И главой стала я.
Мне хотелось, чтобы Геннадий занимался в жизни одним, а увлекался чем-то другим. Он подчинился… И тогда угасло то главное, что озаряло его. Мне стало скучно. Я поняла, что свет все-таки был, лишь тогда, когда он угас.
Я еще не знала в ту пору, что на благородных фанатиках, чем бы они ни занимались, держится мир. И что лишить таких людей фанатизма – все равно что плеснуть водой на костер…
Когда Володе исполнилось полтора года, мы с Геннадием разошлись. Он уехал за тридевять земель, на Дальний Восток. Я попросила его на прощанье не напоминать о себе, чтоб не тревожить сына. Он и тут подчинился.
А через тринадцать лет я узнала, что, начав работать в зверосовхозе, он сделался крупным ученым. "Четвероногие увлечения" твердо поставили его на обе ноги: он стал доктором наук, директором института.
"Какое для Геннадия счастье, что я ушла от него!" – этой мыслью я, наверно, хотела угодить своей совести, избавиться от угрызений.
Но лишить Володю такого отца я не могла!
Узнав однажды, что Геннадий приехал в Москву на научную конференцию, я организовала его встречу с сыном.
Ваня Белов не часто приходил к нам домой. Но тут конечно же получилось так, что Ваня зашел. И, как пишут, "принял участие в переговорах".
Я вернулась домой поздно, когда встреча закончилась. Геннадий и Ваня ушли.
Лицо у Володи было растерянное и виноватое. Примерно такое, какое бывает у верного, любящего супруга, который увидел другую прекрасную женщину и не смог не признать ее высоких достоинств.
Оказалось, что Геннадий бывает в Москве очень редко, что вся жизнь его связана с дальним краем, который он полюбил. Но они твердо договорились, что Володя в дни зимних каникул слетает к отцу. А потом и во время летних.
Я одобрила этот план. Но Володя к отцу не поехал… Его отговорил Ваня Белов. Хотя они и не так уж дружили, Ваня имел на моего сына магическое влияние. И в этом я видела большую опасность!
– Зачем же ты это сделал? – спросила я Ваню. – Отец его ждет.
– Уж очень он умный! – угрюмо ответил Ваня.
– Так это ведь хорошо.
– Как сказать… Пусть сам приезжает. Если захочет…
Я считала, что Ваня совершил преступление. Уговаривала Володю. Он не отказывался. Но всякий раз, когда наступали каникулы, находилась причина, которая удерживала его возле меня.
"Уж очень он умный!" – сказал тогда Ваня.
Прошло больше двадцати лет… И я неожиданно поняла, что он сделал это ради меня. Он не хотел, чтоб я делила сына с тем, кто мог покорить его сердце, а когда-нибудь потом… и увести от меня.
По крайней мере он хотел, чтобы встречи Володи с отцом происходили не вдали от меня и от нашего дома.
– Скажите… у него на лице веснушки? – спросила я сестру Машу.
– На днях только он сказал: "Посмотрите на мое лицо – и вам станет ясно: весна наступила!"
– Нельзя ли у вас попросить еще… валерьянки?
– Я налью… Но вы сядьте, пожалуйста. А то ходите, ходите по коридору…
На круглых часах было семь минут третьего.
Из операционной выскочил тот же молодой человек. Марлевая повязка опять съехала на черную бороду.
– Маша! Всю бригаду… Всю бригаду! – крикнул он. И сразу же скрылся.
– Какую бригаду? – спросила я.
Маша стала набирать номер.
– Какую бригаду?
Она хлопнула трубкой по рычагу:
– Занято. Нашли когда разговаривать!
– Какую бригаду?..
Она заспешила вдоль коридора. На высоких каблуках ей было трудно. Она сбросила туфли и побежала прямо так… в чулках.
Потом с той стороны, куда она убежала, показались трое мужчин – все в халатах и белых шапочках. Они обогнали Машу и тоже скрылись за дверью операционной.
Маша остановилась, подобрала туфли. Подошла к своему столику. И только тогда их надела.
– Какая бригада? – спросила я.
– Просто так… Не волнуйтесь. Студенты-практиканты у нас. Операция редкая. Он хочет им показать. Все будет нормально. Раз там Иван Сергеевич…
Она вынула зеркальце.
– Я понимаю. Раз Ваня Белов…
Мне необходимо было все время вспоминать о нем что-то хорошее. В этом были надежда, спасение… И я вспоминала.