X
За обедом разговор шел беспокойный и неровный. И отец, и мать значительно и внимательно поглядывали на мальчиков. Людмила Яковлевна несколько раз заговаривала о дачных ворах. О том, что Настя иногда забывает запереть двери. Что воры легко могут влезть и в окно, если оно не закрыто на задвижку.
Готику было неловко и тоскливо.
Лютик один был весел и шутил, как всегда.
– За Настасьей всегда надо смотреть, чтобы двери затворяла, – ворчал Александр Андреевич.
– На то она и Настя-ж, чтобы держать двери настежь, – сказал Лютик.
Но, к удивлению обоих мальчиков, отец сердито сказал:
– Заткнись. Ничего нет смешного.
Лютик смешливо посмотрел на отца и мать.
"Что они дуются? – подумал он. – Уж не поругались ли дорогою?"
И подумал, что надо пошутить о чем-нибудь постороннем, не домашнем. Припомнил один из намеднишних разговоров с одним из своих бесчисленных знакомых, смешливо фыркнул и сказал:
– Готик, треугольник нарисован, а в нем глаз. Угадай, что такое.
– Ну, кто этого не знает! – сказал Готик. – Всевидящее око.
– Вот и не угадал. Николай Алексеевич мне рассказывал, что это он в одной церкви видел, в деревне, – такое изображение на стене сделано, и подпись: глаз вопиющего в пустыне.
Все засмеялись.
– Это ты сам сочинил? – недоверчиво спросил отец.
– Ну вот, спроси сам у Николая Алексеевича, – уверял Лютик.
Отец вдруг опять нахмурился.
– Вот за вами бы нужен глаз да глаз, – сурово сказал он.
Помолчали.
Лютик спросил:
– Готик, как зовут предводителя современных гвельфов?
Готик подумал.
– Ну, это просто, – сказал он.
– А ну, скажи!
– Того.
– Молодец!
– Объясни, – хмуро сказал отец.
– Очень просто, – сказал Готик, – если есть гвельфы, то есть и гибелинги… А Лютик уж конечно от слова "гибель" это слово произведет. Русские моряки довели свой флот до гибели, вот они и гибелинги.
– Ерунда, – сказал отец. Но засмеялся.
– Целый месяц сочинял, – сказал он.
– Ничего не месяц, – краснея сказал Лютик. – А зато я ни разу не сказал, что Того – не того. Сколько стишков было на эту глупость.
– Ну, так ты на генерала Ноги что-то глупое придумал. Ну-тка, – оживился отец.
– Ну, это просто, у японцев есть ноги, они войдут в Порт-Артур.
Посмеялись, – и опять отец хмуро сказал:
– Иные ноги туда бегают, куда и не надо.
Неловкое молчание опять прервал Лютик.
– Готик, тебе все Настя положила? – спросил он.
– Все, отвяжись.
– И нож да вилка есть?
– Есть, отстань.
– Нож давилка есть, а нож резалка есть?
– Не ерунди! – крикнул Готик.
– Придумываешь пустяки, – сердито сказал отец. – Никакой связи нет в твоих дурачествах.
Лютик не смущаясь ответил:
– Вот то-то и весело, что нет связи. Не связано, свободно. А где логическая связь, там тоска, тощища. Тоска таскать все от причины к следствию. А вот так-то лучше, как хочу, так и верчу. Когда рассуждаю дельно, то чувствую тосчищу, словно таз чищу, никому ненужный таз.
– Старо, брат, – сказал отец. – Это еще когда я учился, у нас был учитель, который любил мудреные диктовки давать. Вот в таком же роде была одна диктовка: "Таз куя, сказал кузнец, тоскуя: "Задам же людям таску я, за то, что я тоскую"".
Мальчики смеялись.
XI
Наконец Александр Андреевич спросил, собравши все силы своей строгости:
– Ты куда это, Георгий, нынче ночью бегал?
Готик покраснел. Теребя салфетку, сказал жалующимся голосом:
– Да никуда, папа, право. Это мама я не знаю почему думает. Это она потому, что сапоги сырые. Ну, что ж, – вчера сыро же вечером было. Ну, мы возле реки ходили. Ну, по воде.
– Ночью не сметь уходить! – строго сказал Александр Андреевич.
– Ну, не буду уходить, – хмуро ответил Готик.
– И, пожалуйста, не нукай, – раздражаясь, говорил отец. – Дурацкие привычки. Будешь бегать, розгами выдеру.
Готик обидчиво покраснел и тихо промолвил:
– Это из мрачных времен дикого средневековья.
Отец засмеялся.
– Поговори ты у меня! – погрозил он полушутя, полусердито.
Лютик сказал весело:
– Нас драть нельзя, а то мы забастуем.
– Стачку устроим, – поддержал Готик.
– Обоих и выдеру, – дразнил отец.
– А мы обструкцию устроим, – кричал Лютик.
– Подадим тебе петицию.
– Или побежите в полицию?
– Ну уж нет, на это я не согласен, – живо ответил Лютик, – хоть пополам перепори, а к городовым не пойду.
Настя переменила блюдо. Заслушалась, локтем задела стакан, – стакан скатился на пол. Не разбился, – упал счастливо.
– Настя, вы со стола сталкан сталкали, – сказал Лютик.
– Надсмешники! – крикнула Настя и с хохотом убежала.
Подали рисовую кашу.
– Готик, да неужели ты и кашу станешь есть? – спросил Лютик.
– Ну да, и кашу стану есть, – с досадой сказал Готик, – тебе одному, что ли?
– Смотри, – остерегающим голосом говорил Лютик, – и каши поешь, икать станешь.
– Отстань, – кричал Готик, и сердясь и хохоча. – Какой ты дурак! Все глупости придумываешь.
XII
После обеда Александр Андреевич никуда не пошел. Он долго сидел в беседке у забора, глядя на реку, и курил. Потом пошел к жене.
– Знаешь, Люба, – сказал он тихо, – это начинает меня беспокоить.
Людмила Яковлевна заплакала.
– Ну, ну, не плачь, мы это узнаем, – говорил Александр Андреевич, – но куда он мог бегать?
– Так легко утонуть, – всхлипывая, говорила Людмила Яковлевна. – Каждый год кто-нибудь тонет.
XIII
За вечерним чаем опять говорили о том, что надо запирать на ночь двери. Насте напоминали. Мальчикам и отец, и мать повторяли – окон открытыми не держать.
На днях где-то по соседству обворовали две дачи, – украли только что выстиранное белье и все, что было на леднике.
Вспоминали сегодня этот случай.
Лютик говорил с досадою:
– Мама повестку получила, что сегодня обокрадут.
XIV
Вечером после чая, когда уже мальчики пошли спать, Людмила Яковлевна и Александр Андреевич опять, в спальне, заговорили о ночном приключении. Затворились, чтобы кто не вошел из мальчиков. Говорили тихонько.
Людмила Яковлевна сидела на стуле около кровати и причесывалась на ночь. Александр Андреевич стоял перед нею, нерешительно почесывая бритые щеки.
Тускло горела свеча.
– Ты спрячь его сапоги, – посоветовал Александр Андреевич.
– Он Лютины наденет, – тоскливо ответила Людмила Яковлевна.
– Ну, и Лютины спрячь.
– Этим разве удержишь, – уныло сказала Людмила Яковлевна. – Он и босиком убежит, – что ему! Уж коли повадился.
– А надо поймать, – досадливо сказал Александр Андреевич.
– Да, поймаешь!
– Ну, не поймаем, так по следам уличим и проследим, куда он ходил.
– Ну, где в траве следы видеть! – безнадежно сказала Людмила Яковлевна.
– Не все трава.
– Все-таки спрячу, – сказала Людмила Яковлевна.
Пошла в переднюю. Потихоньку.
– Ты тут останься, – шепнула она мужу, – настучишь сапогами, а я в туфлях.
XV
Мальчики улеглись. Настроенные разговорами на тревожный лад, они замкнулись в своей горнице.
Лютик как лег, так и заснул.
Готик укладывался медленно. Прислушивался.
Где-то недалеко играли и пели. Под нежный перезвон переливных звуков начал засыпать и Готик. Сладостное обнимало его предчувствие милого сна.
Вдруг, заслышав легкий шорох под своею дверью, Готик встрепенулся.
Полежал, вслушиваясь.
Было не то радостно, не то страшно. Жуткое ожидание.
Слышно было, что кто-то шевелился за дверью, и чьи-то легкие за дверью движения словно отдавались в Готином сердце, волнуя кровь.
Потрогали дверную ручку.
Дверь зашаталась, слегка колотясь о задвижку, но не поддалась. Ушли тихонько. Готик лежал и чутко вслушивался.
XVI
Людмила Яковлевна принесла в спальню и Лютины, и Готины сапоги.
– Заперлись, – шепотом сказала она. – По всему видно, что опять собирается идти. Сегодня, может быть, оба отправятся. Пусть босиком по сырой земле прогуляются.
– Одежда? – спросил отец.
– Костюмы на месте. Да это что, – эти сорванцы и нагишом убегут, коли очень захочется.
– Надо подождать. Из окна видно будет. Или в саду побыть?
– А если они через двор побегут?
Остались ждать в спальне.
XVII
Опять услышал Готик, что кто-то подошел к двери.
И опять слышал он шорох, долгий, осторожный, – словно кто-то шарил по полу, искал чего-то.
Толкнулись в дверь. Досадливый шепот… Удаляющиеся легкие шаги…
Скрипнула где-то дверь, ступеньки зашатались.
Готик еще полежал. Прислушался. Тихо.
Вдруг вскочил. Сердце сильно билось. Подбежал к двери, приоткрыл, выглянул, – никого.
Готик глянул на стулья, где лежала одежда.
Только Лютина одежда, – Готиной нет. И сапог нет, ни Готиных, ни Лютиных.
"Стащили, – подумал Готик, – и одежду, и сапоги".
Он вошел в комнату, подбежал к окну.
Опять по той же дорожке, что и вчера, пробирался мальчик, так же прячась. Сегодня он был босой.
Готик слабо удивился.
Подумал стыдливо:
"Как же я приду к милой Селениточке босиком?"
И вдруг опять неодолимая сонливость потянула его к постели.
Заснул.
И снова призрачные сны ему снились.
XVIII
Снилось Готику, что он идет к Селените. Его ногам сыро, ему неловко, что он босой. Но он не может и не хочет остановиться. Неведомая сила влечет его.
Чудные цветы на мирных полянах легонько покачивали милые и нежные головки, орошенные душистою росою, и улыбались луне невиданною на земле улыбкою.
Лунный свет в чертоге милой Селениты разливался, отражаясь зеркалами дивных стен, и томил, и чаровал.
Вот и Селенита. Милая, как и вчера. Милая, милая. Ножки у нее белые, необутые, как у Готика, – чтобы не было Готику стыдно.
Зеленоватые на ней одежды при каждом движении развеваются тихо. Слова у нее звенят, как музыка, и сладостно нежен шорох ее шагов, ее развевающихся одежд.
И радостная сияет на ее лице улыбка, – но эта радость растворена в дивной печали.
И от этой радости, и от этой печали кружится голова и на глазах закипают слезы.
Селенита прильнула к Готику и обняла его, и в легком кружении понеслись они над озаренными луною полянами, едва касаясь ногами нежных трав. И было радостно и томно.
XIX
В спальне шептались, строя предположения о том, куда мог ходить Готик.
Вдруг услышали шорох. Как по команде, притихли, прислушались. Скрипела дверь.
Людмила Яковлевна тихо вышла из спальни.
Пошел за нею и Александр Андреевич, держа в руке свечу. Остановились у дверей, где спали мальчики.
– Нет одежды! – испуганным шепотом сказала Людмила Яковлевна. – Убежал!
– Хорошо, что один, – проворчал Александр Андреевич.
Быстро пошли в сад.
Вдруг на их глазах из кустов выбежал мальчик и проворно шмыгнул в калитку.
Александр Андреевич побежал за ним.
XX
Людмила Яковлевна стояла у калитки и тревожно смотрела на росистые кусты и на туманную реку.
Скоро Александр Андреевич вернулся, тяжело и неровно дыша.
– Не догнал. Юркнул куда-то, – ворчал он.
– Что же теперь делать? – спросила Людмила Яковлевна.
– Надо подождать. Посидим. Вернется же, – досадливо бормотал отец.
Пошли в дом. Людмила Яковлевна сказала:
– Ты бы прошел к мельнице.
– Куда я пойду! – сердито ответил Александр Андреевич. – За мальчишкой гоняться! Тут мест много.
XXI
Александр Андреевич прикорнул в гостиной в кресле и скоро заснул. Спит себе, похрапывает.
Людмила Яковлевна, досадуя на мужа, думала:
"Ему все равно. Сердце не болит. Спит спокойно в такую минуту. Другой бы всю окрестность выбегал. Мало ли что может случиться".
Она вышла на балкон. Села, прячась за кумачовым его пологом, чтобы ее не видно было из сада.
Призадумалась. О Готике, о Лютике. Сознание подернулось тонкою дремою.
Уже светало.
Вдруг что-то мелькнуло светлое среди темной зелени, там, за кустами сада, по дороге.
Людмила Яковлевна вскочила, точно от внезапного толчка.
"Это Готик пробежал домой", – подумала она.
Не видела ясно, но была уверена, что это Готик. И уже представилось ей, что она видела ясно его лицо.
Людмила Яковлевна задрожала, схватилась руками за грудь. Ей стало страшно. Почему-то не пришло в голову бежать Готику навстречу.
Кинулась будить мужа. Шепотом окликнула его. Потом принялась расталкивать.
Едва разбудила. Разоспался, бормотал что-то.
Вдруг очнулся. Услышал взволнованный женин шепот:
– Готик, Готик!
Испугался. Показалось, что с Готиком несчастие. Вскочил.
– Что с ним? – спросил он дрожащим голосом.
Жена зашикала на него:
– Ш-ш! Тише.
Потащила за рукав.
Оба побежали в сад, оба испуганные.
Видели, что кто-то мелькнул в задние двери, где вход в кухню. Очевидно, заметил, что за ним бегут, – принялся раздеваться на бегу.
Они оба бросились за ним. Не догнали.
В передней Готины одежды были кое-как брошены – на стул, на пол, как пришлось.
Вошли к мальчикам.
И Готик, и Лютик спали. У Готика одеяло сбилось к ногам.
– Притворяется, – сердито и громко сказал отец.
Его страх прошел и заменился злостью. Сердился на Готика за то, что из-за него пережил минуту глупого страха, когда так больно и тяжко стучит и колотится сердце.
– Вставай-ка, путешественник, – сердито крикнул он, сильно шлепая Готика по спине.
Готик вскочил. Быстро проснулся, – а глаза еще тяжелые. Испуг, смущение.
"Неужели узнали? – тревожная мелькнула в его голове мысль. – Но как же узнали? И что теперь будет?"
Проснулся и Лютик. Он громко зевал и жалобным, тоненьким голосом говорил:
– Что это такое! большие маленьким спать не дают.
Вдруг догадался, что случилось что-то любопытное. Сел на постели, позевал, потянулся. Встал, завернулся в одеяло. Приготовился смотреть, что еще будет.
– С чего будили? с чего б удили? – бормотал он по привычке.
И отец, я и мать сердились, волновались, – и этим совсем запугали Готика. Спрашивали Готика оба сразу.
– Где ты сейчас был?
– Куда ты бегал?
– Откуда ты пришел?
– Говори, зачем ты уходил?
Готик сел на кровати и заплакал.
– Ничего я не знаю, – тихо и горестно сказал он.
Отец схватил Готика за плечи и сердито тряхнул.
– Нет, ты отвечай, – крикнул он. – Москва слезам не верит.
Готик встал. Судорожно зевнул. Принялся тереть глаза.
Не знал, что делать и что говорить. Было тяжело и тоскливо.
А отец допрашивал:
– Говори, где ты бегал?
– Я спал, – со слезами сказал Готик.
– А, спал! Ну, хорошо, сейчас мы увидим, как ты спал. Пойдем-ка, брат, в сад.
Потащили Готика в сад неодетого. Пошел и Лютик, кутаясь в одеяло.
– Вот здесь он бежал, я видела, – показывала Людмила Яковлевна. – Постойте, вот и следы его на дорожке. Готик, ставь ноги в след.
– И вовсе не мой след, – сказал Готик. – Громадные лапы. У меня таких никогда не было.
И в самом деле, следы не сходились. И отец, и мать были смущены.
– Приснилось, что ли, тебе? – сердито бормотал Александр Андреевич.
Лютик хохотал и прыгал, путаясь в длинных складках в своем одеяле.
Готик радостно смеялся.
"Не попался! не узнали! не поймали!" – радостно думал он.
– Чей же это, однако, след? – с недоумением говорил Александр Андреевич. – Ведь, значит, тут проходил кто-то.
Оглянулся на дом, смутно догадываясь. Из кухни выглядывала Настя.
– А она тут что делает? – шепотом спросил Александр Андреевич.
– Что вы, Настя, уже встали? – спросила Людмила Яковлевна. – Это не ее ли штуки? – тихо сказала она мужу.
Александр Андреевич посвистал.
– Понятно, это она бегала. Маскарад устроила.
– Идите-ка сюда, – позвала Людмила Яковлевна. – Чьи это здесь следы? Кто тут сейчас бежал?
Настя засмеялась.
– Да уж что, барыня, – сказала она, – видно, нечего скрывать. Я бегала в Готином костюмчике.
– А зачем вы маскарад такой устраивали?
– Да чтоб по соседству не приметили, да и от вас пряталась. А там на мосту у нас балы были, танцы, парни, девушки, очень весело.
– Ну, нам такой веселой прислуги не надо, – решил Александр Андреевич. – Утром расчет получите, да и с Богом.
XXII
Так это не Готик уходил к Селените, – это в его одежде бегала Настя. Как глупо!
Как жаль ночного, несбыточного сна!
Ночной милой жизни, и Селениты, и всего, чего нет и не было!
Все таинственное объяснилось так просто и пошло.
Готику стало тоскливо.
Он опять заплакал.
Отец взял его на руки и отнес в спальню, утешая обещанием купить велосипед.
А Лютику было смешно. Он дурачился и хохотал.
– Ну, спите, спите, дети! – сказал Александр Андреевич.
И все опять в своих спальнях.
Спать!
Прощай, иная, неведомая, тайная жизнь. Надо жить дневными скучными переживаниями и, когда придет ночь, спать бессмысленно и тяжело.