Рагимов Сулейман
Орлица Кавказа (Книга 1)
Глава первая
Во второй половине минувшего столетия объявились в горах Кавказа народные заступники Наби и его подруга-соратница Хаджар, уроженцы невеликого села Моллу на берегу бурной реки Хакар-чай, сбегавшей со снеговых вершин Зангезура к Араксу… И вскоре молва о них прокатилась окрест, и они, как некогда легендарный Кёроглу, сплотили вокруг себя множество удальцов.
Прокатилась молва - и эхом громовым отозвалась в горах Кавказа. То тут, то там сшибались вездесущие повстанцы с карательными отрядами, громили царское воинство, а после исчезали бесследно, как вода в песок. И от этой напасти взъярились начальники с золотыми эполетами, пышноусое офицерье, сотники и есаулы, ханы и беки, и старосты, и всякие разные господа. А беднота повсюду горой за Наби и Хаджар стояла, чем могла отряду помогала, песни о героях слагала. Взволновался народ, как море, забурлил. А отряд Наби крепнул из боя в бой, сил набирался. И все чаще сам карал карателей. Неимущим, кому нечем было уплатить налоги, расписки выдавали, избавляя от всех долгов. Случалось, и землей, у помещиков отнятой наделяли, обмеривая надел винтовкой-айналы . Конечно, при таких делах властям - от самого царя до сельского старосты покоя не было. "Когда вся эта' напасть кончится?" - сокрушенно вздыхал в Гёрусе зангезурский уездный начальник, не смыкая глаз по ночам. По слухам, пришла к нему депеша от царя, мол, либо немедля ты мне отправишь голову Гачага Наби, либо поплатишься своей головой. И тогда начальник созвал на совет офицеров, ханов, беков, всех людишек, верных царю, день-деньской они судили-рядили, как быть, и пришли наконец к такому решению: ежели не удастся изловить Гачага Наби или он сам не сдастся по доброй воле, нужно устроить засаду на жену его и сподвижницу Хаджар, схватить ее и бросить в гёрусский каземат, - тогда-то Наби не останется ничего другого, как самому сдаться властям, чтоб ее вызволить из неволи. А не явится - тогда Хаджар отправят этапом в Сибирь, и впредь вовеки не ходить Наби с гордо поднятой головой, не глядеть людям прямо в глаза. Все станут презирать его: мол, стыд и позор Наби, оставил жену на произвол судьбы, под солдатским надзором в Сибири, а сам в горах прохлаждается, и в ус себе не дует!
И вправду, случилось так, что однажды, после кровавой стычки у горы Хусдуп, Хаджар оказалась отрезанной от Наби, во вражеском кольце, и была схвачена. Привели ее в Гёрус и бросили в камеру каземата. Начальник ликовал: капкан захлопнулся, и он на радостях телеграфировал в Петербург, мол, сподвижница кавказского злодея уже за решеткой, и, бог даст, вскоре взору его императорского величества предстанет сам Гачаг Наби, или же его буйная головушка в бархатном мешке…
Зангезурский начальник ликовал, а Наби места себе не находил: как вызволить Хаджар?
Томился в гёрусском каземате и один из его друзей - Лейсан Наджаф-оглы. Другой помощник, Аллахверди, чье сочувствие Наби еще не было обнаружено, время от времени по поручению Наби носил передачи Лейсану в тюрьму, часть доходила и до Хаджар; кроме того, пытался Аллахверди вызнать, как скоро Хаджар собираются препроводить в сибирскую ссылку. Как-то Аллахверди вернулся из Гёруса мрачный, тучей смотрит, нашел Наби и с досадой сказал ему:
- Чего ты мешкаешь, Наби? Чего погоды у моря ждешь?
- Я все голову ломаю: как вызволить Хаджар, дочь Ханали…
- Больше ждать нельзя! Десять дней уже прошло… Чего доброго, упекут в Сибирь - тогда нам тут, в Зангезуре, лучше и не показываться!
- Верно, Аллахверди, - вздохнул горестно Наби. - Я еще кое-кого в Гёрус посылал… К каземату не подступиться: кругом казаки, солдаты!
- Что думаешь делать, Ало-оглы?
- Собрать людей - и на приступ!
- А сколько крови прольется - подумал?
- Да хоть по колено!
Почесал Аллахверди в затылке.
- Может, стоит узнать, что сама Хаджар думает?
- Как?
- Через Лейсана. Хаджар-то сметливая, может, что и посоветует!
Наутро после этого разговора, происходившего в лесу, на теневом склоне горы, Аллахверди перекинул через плечо хурджин с едой для узников - хлеб домашний с маслом и соленым сыром - и отправился в путь-дорогу. Добрался до Гёруса, походил-побродил, подошел к знакомому стражнику.
Сунул ему в руку хрустящую пятирублевку, заполучил разрешение на свидание с Лейсаном и, оставшись с ним с глазу на глаз, передал наказ Наби. А Лейсан, взяв хурджин и ублажив еще трешкой пышноусого ключника, уговорил того отпереть дверь в камеру Хаджар и, под предлогом передачи, шепнул ей о намерении Наби. Откинула Хаджар черные смоляные пряди с лица и сказала, как отрезала:
- Никакого побега!
- Почему?
- Как же это можно - ради меня кровь проливать, детей сиротить?
- Но иного выхода нет.
- Передайте Наби, что Хаджар не нужна такая подмога. Либо сама я вырвусь из этого кольца, либо руки на себя наложу!
- Не подобают славной Хаджар такие речи! Хаджар гордо выпрямилась:
- Пусть перешлет мне Наби одежду: точь-в-точь такую же, как его собственная, и такую же винтовку, как у него, и кинжал такой же!
- Сюда, в каземат?
- Да, ночью, под стеной у граба пусть и положат.
- А Наби?
- Пусть ждет меня с отрядом в урочный час на перевале.
- Не пойму… - покачал головой Лейсан.
- После поймешь, - и Хаджар подала знак охраннику, стоявшему в стороне; тот подошел, сокрушенно качая головой; Хаджар достала из хурджина съестное. Охранник, нарочито громко захлопнул дверь - чтобы все слышали, и запер ее на замок.
Вздохнул с невольным восхищением: "Хоть женщина, а, гляди, львица. Не каждый мужчина ей чета… Весь каземат диву дается… Будто и не узница, а царица какая… Не в тюрьме, а на троне сидит…"
Глава вторая
Аллахверди Карахан-оглы с порожним хурджином на плече, не обращая внимания на косые взгляды караульных, направился в Гёрус. Опять покрутился возле лавок и лабазов, понакупал сахарных голов. И, не мешкая, двинулся в обратный путь. Переночевал по дороге в селе, и на второй день к вечеру добрался домой. Наутро встал чуть свет и двинулся в сторону горы Кяпаз. Гачаг Наби стоял на самом гребне горы, опершись подбородком о винтовку-айналы. И думал он невеселую думу о Хаджар. Страшился, что угонят ее ночью, тайком, в Сибирь, а потом - хоть реки крови пролей, хоть всех стражников перебей, а все одно, Хаджар уже не вернуть…
Где же выход? Выход один - вызволить Хаджар! Как можно скорее! Иначе белый свет предстанет черным мраком! Тесно было на этом приволье ему, душно было! И таким застал его Аллахверди, - тучей смотрит Наби. Поднял голову:
- С чем пришел? Какие вести?
- Хаджар в каземате.
- А ты видел ее? Своими глазами?
- Где же стороннему человеку ее увидеть?! Лейсан мне сказал.
- А не врет? Он-то малость брехун.
- Как бы ни брехал, а душой не покривит.
- И что он сказал?
- Свиделся с Хаджар, все передал ей, к тебе от нее просьба: одежду просит прислать точь-в-точь как твою.
- Пошутить решила?
- Нет. У нее другое на уме. Нахмурился Наби.
- А как ей эту самую одежду передать - в камеру?
- Не в камеру, - под оградой, у граба просит оставить.
- Когда?
- В первую же безлунную ночь. Посмотрел Наби вокруг задумчиво.
- Никак, на подкоп решилась?
- Похоже, так, - Аллахверди поднял голову. - Говорит, не хочу, мол, чтоб ради меня кровь друзей пролилась.
- Узнаю Хаджар! - Наби посветлел лицом; перекинул винтовку за плечо. - Что еще она просила?
- Винтовку - айналы…
- Еще?
- Еще - чтоб ты, Наби, с отрядом в урочную ночь ждал ее на перевале.
- Отряд Хаджар - так было бы вернее нам зваться.
- Наби, негоже мужчине свою жену хвалить.
- Жену? Скажи - львицу. Не будь ее - мы бы, может, разлетелись кто куда, как осенние листья.
- Оно-то верно. - Аллахверди вдруг умолк, поднеся палец к губам: песня доносилась от подножья Кяпаза.
Душно в каземате - я уснуть не могу. В кандалы заковали - никуда не сбегу. Ты на выручку мне поспеши, Наби! Ты темницу мою сокруши, Наби!
- Слышишь, Наби?
- Слышу, Аллахверди!..
- Что говорит наш народ?
- Сокруши каземат, говорит!
- А Хаджар?
- Отомсти за народ, говорит.
- Как ты думаешь, - удастся ей выбраться?
- Надо исполнить ее волю. Уж такая она: тиха - краса, взъярится - гроза…
Аллахверди вновь пожурил друга:
- Пристало ли Наби так возносить свою благоверную?
- Не я - народ ее славит, брат. "Ай Гачаг Наби, чья Хаджар смелей, чем смельчак Наби…"
Прошло несколько дней. Гачаги исполнили все, как просила Хаджар. В Гёрусе, под самым носом у зангезурского начальника, заказали портному сшить короткополую, с газырями, серую чоху , стеганый архалук, шаровары.
Сапожник пару кожаных башмаков сработал. Шапошник папаху сшил меховую. Добавили к гачагскому одеянию и золоченый пояс, - и это в пору, когда для бедняцких свадеб приходилось перекраивать то, что осталось с дедовских времен.
Собрал Наби все это в узелок, приторочил к седлу, сел на серого коня и с дюжиной удальцов прискакал в селение Айин, к Аллахвер-ди.
- А где винтовка?
- Вот тебе и айналы! - Наби положил поверх узелка винтовку, полный патронташ и кинжал…
Глава третья
Аллахверди не стал ложиться спать - всю ночь готовился в опасную дорогу в Гёрус. Как с такой ношей отвести от себя подозрение властей? "Ну, положим, одежду спрячу в большой хурд-жин. А винтовку куда? Не полено, не посох…"Долго голову ломал и завернул винтовку в кусок ткани. И опять неладно. "Нет, заметят… Скажут, что, мол, за пестрая штуковина такая… Недаром говорят, осторожность - мудрость игита…" И решил Аллахверди сложить все в мешок, засыпать углем и повезти в Гёрус, вроде бы к тамошним кузнецам.
Навьючил он на коня пару мешков, а хурджин и ружье между ними приладил, и сверху старой попоной прикрыл. Жена Аллахверди, Хатун, обычно ровная, рассудительная, тут всполошилась:
- Аллахверди, видать, ты своей рукой свой же дом решил порушить? Уж больно расхрабрился.
- Если друг в беде…
- Слишком ты разошелся, - Хатун дала волю накипевшей досаде. - То у тебя жандармы ночуют, то с гачагами якшаешься.
- Наби - не чужой. Свой человек.
- Свой - так пусть у своего очага и греется, а нашего не гасит.
- Не погаснет очаг, если светит верному другу.
- Растопчут его…
- Подадимся в горы - и там распалим свой огонь…
- Значит, за гачагами увяжемся.
- Кто насквозь промок - тому зачем воды бояться.
- А я вот боюсь. О спасении души думать надо, в Кербелу паломничество совершить, а не с гачагами мыкаться по горам, по долам.
- А Хаджар? - сурово вскинулся высоченный, плечистый Аллахверди. - А Хаджар как же?
- Ничего ей не сделается, Хаджар. Уж такой она уродилась. Мать у нее, должно, с волчьим сердцем была.
- Не с волчьим сердцем, а львиным.
- Ну, пусть… Только не всем дано быть Хаджар.
- Вот я и говорю: за таких можно и костьми лечь.
- То-то тебе не терпится буйную голову сложить, - сказала Хатун с досадой.
- В дружбе так - лучше убиться, чем отступиться. Самое скверное - друга в беде оставить!
Дрогнула Хатун, слезы в глаза, в голосе боль:
- Ну, уж если дело до того дойдет, и я в Кербелу не отправлюсь, с тобой останусь.
- У Наби - Хаджар, у меня - ты!
- Двум смертям не бывать, а одной - не миновать… Одна у нас жизнь, одна смерть. Хоть Мовлу внизу, а наш Айин - наверху, в горах!..
Глава четвертая
Хаджар, заполучив через Лейсана инструмент в "посылке" Аллахверди, стала потихоньку, по ночам разрывать земляной пол камеры, а извлеченную землю прятала по углам, укладывала и утрамбовывала до невероятной гладкости. Не могла же она сидеть сложа руки и дожидаться, когда ее в оковах и кандалах, под лязг и звон цепей, под казачьим конвоем погонят в Сибирь… Побег! Во что бы то ни стало! Здесь не удастся - сбежит из сибирской глуши. О том, чтобы руки на себя наложить, как она недавно сгоряча сказала Лейсану, и мыслей не было. Вырваться, выжить, бороться! Ей и самой было стыдно те слова вспоминать. Корила себя, казнилась и всю злость и силу вкладывала в подкоп, за который принялась. Работала ловко, дерзко, хладнокровно. Все напряглось- и мысль, и руки. И, втягиваясь в работу, крепла духом. Нельзя терять голову, нельзя. Она знала, что человеку, который пошел против самого всесильного царя, человеку, который сражается с царским воинством, мало быть сильным и храбрым, надо действовать с умом, расчетливо и трезво. Все взвесить, все предусмотреть. Иначе и самый разудалый удалец в пропасть угодит, пропадет зазря. А перед народом, перед округой, перед ашыгами, слагающими сказ под певучий саз не в пропасть падать, а грудью с врагом биться, кишки ему выпустить надобно. И уж коли назвался гачагом, бей недруга в горах, сражайся до последнего, даже в темнице. Иначе станут ли о тебе песни слагать?
Хаджар продолжала умело и проворно делать подкоп. И постепенно избавлялась от безысходности, от тоски одиночества, чем дальше копала, тем больше сил становилось. Вроде, не она одна крушила-кромсала пол каземата, а с друзьями вместе. И разве эта сила, этот дух не сильнее охранников, караульных, казаков, солдат, глядящих в оба, стоящих начеку вокруг тюрьмы? И как Хаджар ощущала вражье кольцо, так и чувствовала опору за этим кольцом, да и в самих стенах, рядом был Лейсан Наджаф-оглы, и их добровольный связной - Аллахверди, и сотни, тысячи других… И хоть невелик был числом отряд Наби - Хаджар, но был велик силой, на которую он опирался, неодолимой силой, имя которой - народ.
Хаджар, ощущая рядом эту силу, тем не менее, не хотела обязывать себя перед нею, - она хотела завоевать волю сама, не то еще пойдут толки: мол, ее спасли, похитили из тюрьмы, отбили у стражи; могли приписать подкоп заслугам мужчин-узников, которые вроде бы вызволили ее, беспомощную, беззащитную… Нет, не такая уж она беспомощная! Сама оплошала, попалась, - сама и хотела выпутаться, собственными силами. Чтобы доказать всем, и прежде всего Наби, что у нее не заемная слава. Гачаг Наби сам по себе, но и Гачаг Хаджар - не промах! И еще: чтобы помнил Наби, что она ему не только подруга сердечная, но и соратница. И ни в чем она ему не уступит - в лихой скачке, в стрельбе на скаку, в рубке, и не хуже него умеет врагов разить, темницы крушить, богатеев потрошить, не отстанет в этом от Наби, и не хочет отставать.
И потому орудовала она своей маленькой лопаткой уверенно, упорно, и сердце ее окрылялось надеждой.
А в мыслях она была уже на воле, парила орлицей, взлетала на самые-самые высокие вершины Кавказа и оттуда взирала на легендарную гору Каф… окидывала взором весь мир. Много людей было вокруг, но сердцем она видела только одного-единственного - Наби. И видела она своего Наби на Бозате, и Бозат летел и взмывал к ней, на высокую-высокую вершину…
Железные когти орлицы вгрызались в землю.
Глава пятая
Аллахверди вел коня на поводу по горной дороге, - пахло душистым чебрецом. Поднявшись до села Мовлу, затерявшегося в дубраве на горном склоне, перевалил через гребень по извилистой тропе, прошел мост, перекинутый через бурный Баргюшад, и вышел на государственный тракт, по которому сновали конные казаки и пешие солдаты. Никому из них не приходило в голову, что прячет скромный крестьянин в мешках, набитых углем. И не удивительно: уголь - обычный груз, который в Гёрус всегда возили. Уголь был нужен и кузнецам, и лудильщикам, и чайханщикам, и трактирщикам, шел нарасхват, за ценой не стояли, а взамен торговцы покупали в здешних лавках провизию, сахар, чай. Аллахверди направился сперва, как и задумал, в село Кара-виндж, расположенное неподалеку от города, и добрался до кузницы Томаса, верного человека, близкого Наби.
- Надо же, уголь! Как ты догадался, кум, что уголь у меня на исходе? Слово за слово, и стал кузнец сетовать на то, что угольщики нынче все норовят в Гёрус податься, хоть за бесценок, но там товар сбывают. Накупят разного барахлишка, напихают в хурджины и - домой. Невдомек им, что и в селе Каравиндж и кузница есть, и лавки, и базар… Не думают, что здесь можно подороже продать и подешевле купить, - сахар ли, чай ли, обувку ли… А хочешь, пожалуйста, будь гостем, ешь задарма, картошки напечем, яичек сварим, хоть мы и христиане, кяфиры по-вашему… А потом садись на коня, пой себе сейгях, езжай, куда хочешь…
Понял Аллахверди, что кузнец Томас совсем не прочь, чтоб такие заезды с углем продолжались. Но откуда было хозяину знать, что гость не был отроду ни угольщиком, ни торговцем. Аллахверди сеял-пахал, скотину держал, тем и жил. Поняв, куда гнет кузнец, он сказал, что уголь привез не продавать, а в дар, говоря по-местному "пешкеш".
- Душа моя, какой-такой пешкеш? - Томас выпучил глаза, окинув взглядом закопченные стены кузницы. - Видишь вот это горнило, кум, - я в него железо кладу, а достаю золото. Дюжину детишек вот этот молот кормит. И нет у меня нужды такой, чтобы уголь задарма брать. Ей-богу, или бери деньги, или придется тебе уголь в Гёрус везти!
- Ладно, кум, только сперва выслушай гостя.
Но кузнец все качал головой, сокрушаясь.
- Не дело, друг, в кумовстве такой пешкеш закатывать. Кум кумом, а счет счетом. А то, глядишь, у вас мусульманский бек сегодня другому коня подарил, а завтра ссору затеял, за винтовку взялся.
- А как ваши господа хорошие?
- У господ - счет копейка в копейку.
Так, за разговором, препираясь, гость с хозяином разъвьючили коня, сняли мешки и оттащили в угол.
Томас, положа руку на сердце, клялся, что задарма этот уголь не возьмет и мешки не опорожнит.
- Ладно, двойную цену с тебя сдеру! - весело отозвался Аллахверди. Умолк, прикидывая, как повести разговор о главном. Поглядел на сверток свой "пастушью дубину", прислоненную к стене. Томас прикусил губу. Смекнул, что тут дело вовсе не в угле. Он-то знал кое-что о связях гостя с Гачагом Наби. Да и сам, случалось, встречал-привечал гачагов, Хаджар принимал и провожал, честь по чести, выплескивая воду вослед. Аллахверди не раз убеждался, что Томас умеет держать язык за зубами.
Молчали и хозяин, и гость, а потом кузнец, покосившись на "дубину", спросил:
- Слушай, Аллахверди, что это за здоровенная дубина?
- Возьмешь - поймешь.
- А чего ради ты ее как невесту нарядил?
- Чтобы "дубина" свою красу сохранила. - С этими словами Аллахверди закрыл ворота и задвинул, засов. Оглядев через изгородь дорогу, вернулся.
- Чего ты озираешься? Ты в доме у друга.