Нашли Сергея и привели к царю.
Помолился Сергей, посмотрел на царя: лежит царь на кровати, едва уж дышит, а лигостай стоит в ногах у него страшный, рожу корчит.
Поклонился Сергей царю:
- Трудно хворали, ваше царское величество, тяжело, да Господь даст здоровья, будете живы.
И стало царю полегче, потом совсем легко, а потом и вовсе поправился и позабыл про всякую хворь. На радостях царь наградил Сергея крестом и велел насыпать ему из государской казны полный мешок золота.
Нацепил Сергей крест себе на шею, забрал под мышку золото, поблагодарил царя и пошел из города домой: хватит ему на его век да еще останется!
Идет Сергей дорогой, застигла ночь, присел Сергей на пень отдохнуть, а лигостай тут - страшный стал у пня.
- А, - говорит, - здорово, Сергей Иваныч!
- Здравствуй, страшный!
- Много ль собрал?
- Эво сколько, доверху полный! - Сергей показал страшному золотой свой мешок.
- Ну, не очень-то… - лигостай тряхнул мешком, - фальшивые! Иди ты в другую землю, там тоже царь худ, скажи, что про царскую смерть знаешь. Буду я в головах сидеть, и ты скажи царю: не будет ему житья, смерть будет. А ему трудно, он только этого и хочет, смерти хочет. И он наградит тебя: царем вместо себя поставит. И ты будешь царствовать тридцать лет. Знай: в который час корону примешь, в тот же самый час через тридцать лет и помрешь. Помни! Приготовься! Я приду.
Простился Сергей с лигостаем страшным, пошел в ту землю, где царь хворал.
- Я про царскую смерть знаю! - трубит Сергей.
Узнали, кому следует, Сергея схватили, да к царю. Привели Сергея к царю, и уж на пороге видит Сергей: страшный расселся лигостай у царского изголовья, рожи корчит.
- Ваше царское величество, помрете!
А царь корону с себя снял да на Сергея.
- Царствуй, добрый человек, спасибо тебе! - и помер.
Помер царь, сел царем Сергей.
Хорошо царствовал Сергей и все дела государские исправлял верно. Тихо, мирно было в его царстве. Богатели купцы торговлей, мужики много сеяли хлеба, - земли было вволю, собирали и того больше, и было где скоту кормиться, - лугов было вдоволь, разбойники сидели за крепким караулом, никто не жаловался.
Все в делах, все в заботах, и не заметил царь, как прошли годы, и наступил тридцатый, последний его год.
"Ах, - схватился царь, - лигостай придет!"
И такая напала тоска на него, такая долит печаль, невесело, неважно все, не занимают дела.
"Лигостай придет, страшный придет!" - печалился царь.
И от печали разнемогся, и ничего уж не помогает, одно на уме:
"Лигостай придет!"
Наступили последние сутки, пришел последний час. И кончились последние минуты, осталась всего одна последняя минута.
"Пойду в сады мои, прощусь…" - царь встал и к двери.
А на пороге лигостай.
- Чего ты, - говорит, - куда собрался, Сергей Иваныч? - сам рожу корчит.
- В сады мои проститься, хочу проститься…
- А ты чего же раньше-то? Я же тебя предупреждал, - лигостай взял под руку царя, - ну, пойдем!
И они ходили вместе по саду, как два друга, мертвый царь да лигостай страшный. Царь все прощался. И не было куста, не было деревца, с кем бы царь не простился. Со всем белым светом простился царь и говорит:
- А что, страшный, как я помру, будут по мне плакать?
А лигостай как скорчит рожу.
- Ревут, - говорит, - третий день ревут, уж третий день, как ты помер: в ту самую минуту, у порога, как встретились мы, ты и помер! Спасибо за любительный калачик!
Лигостай лязгнул зубами, страшный, отвел свою бескорыстную страшную руку, и остался царь один, не царь - душа человечья.
1911 г.
Хлоптун
1
Жил-был мужик с женою. Жили они хорошо, и век бы им вместе жить, да случился трудный год, не родилось хлеба, и пришлось расстаться. Поехал Федор в Питер на заработки, осталась одна Марья со стариком да старухой.
Трудно было одной Марье. Кое-как год она перебилась, к осени полегче стало. Ждет мужа, - нет вестей от Федора. Ждать-пождать, - не едет Федор. Да жив ли?
А тут говорят, помер. Бабы от солдата слышали, что Федор помер. Ну, Марья в слезы, убивается, плачет.
- Хоть бы мертвый приехал, посмотреть бы еще разок! - так Марья плачет, так ей скучно.
Прожила она в слезах осень, все тужит: без мужа скучно.
А Федор вдруг на святках и приезжает.
И уж так рада Марья, от радости плачет: вот не чаяла, вот не гадала!
- А мне говорили, что ты помер!
- Ну, вот еще помер! И чего не наскажут бабы! И стали они жить да поживать, Федор да Марья.
2
Все шло по-старому, будто никогда и не расставались они друг с другом, - не уезжал Федор в Питер, не оставалась одна Марья без мужа, - век вместе жили. Все по-прежнему шло, как было. Все… да не все: стало Марье думаться, и чем дальше, тем больше думалось:
"А что, как он мертвый?"
Случится на деревне покойник, Марье всегда охота посмотреть, ну, она и Федора зовет с собою, а он, чтобы идти к покойнику смотреть, нет, никогда не пойдет.
Раз она уж так его упрашивала, приставала к нему, приставала, - покойник-то очень уж богатый был, - насилу уговорила. И пошли, вместе пошли.
Приходят они туда в дом, где покойник: покойник в гробу лежал, лицо покрышкой покрыто. Собрались родственники, сняли покрышку, лицо открыли, чтобы посмотреть на покойника. Тут и все потянулись: всякому охота на покойника посмотреть. С народом протиснулась и Марья. Оглянулась Марья Федора поманить, смотрит, а он стоит у порога большой такой, выше всех на голову, усмехается.
"И чего же это он усмехается?" - подумалось Марье, и чего-то страшно стало.
Начал народ расходиться. И они вышли, пошли домой. Дорогой она его и спрашивает:
Чего ты, Федор, смеялся?
- Так, ничего я… - не хочет отвечать.
А она пристает: скажи, да скажи. Федор молчит, все отнекивается, потом и говорит:
- Вот как покрышку сняли с него, а черти к нему так в рот и лезут. Что ж это такое?
- А хлоптун из него выйдет.
- Какой хлоптун?
- А такой! Пять годов живет хлоптун хорошо, чисто и не признаешь, а потом и начнет: сперва ест скотину, а за скотиной и за людей принимается.
И как сказал это Федор, стало Марье опять как-то страшно, еще страшнее.
- А как же его извести, хлоптуна-то? - спрашивает Марья.
- А извести его очень просто, - говорит Федор, - от жеребца взять узду-о́бороть и уздой этой бить хлоптуна по рукам сзади, он и помрет.
Вернулись они домой, легли спать.
Заснул Федор. А Марья не спит, боится.
"А что если он хлоптун и есть?" - боится, не спит Марья, не заснуть ей больше, не прогнать страх и думу.
3
Куда все девалось, все прежнее? Жили в душу Федор да Марья, теперь нет ничего. Виду не подает Марья, - затаила в себе страх, - не сварлива она, угождает мужу, но уж смотрит совсем не так, не по-старому, невесело, вся извелась, громко не скажет, не засмеется.
Четыре года прожила Марья в страхе, четыре года прошло, как вернулся Федор из Питера, пятый пошел.
"Пять годов живет хлоптун хорошо, чисто и не признаешь, а потом и начнет: сперва ест скотину, а за скотиной за людей принимается!" - и как вспомнит Марья, так и упадет сердце.
И уж она не может больше терпеть, не спит, не ест, душит страх.
- Не сын ваш Федор… хлоптун! - крикнула Марья старику и старухе.
- Как так?
- Так что хлоптун! - и рассказала старикам Марья, что от самого от Федора о хлоптуне слышала, - последний год живет, кончится год, съест он нас.
Испугались старики:
- Съест он нас!
Всем страшно, все настороже. И стали за Федором присматривать. Глядь, а он уж на дороге коров ест.
Обезумела Марья, трясутся старики.
Достали они от жеребца узду-о́бороть, подкараулили Федора, подкрались сзади, да по рукам его уздой как дернут…
Упал Федор.
- Сгубила, - говорит, - ты меня! - да тут и кончился.
Тут и все.
1911 г.
Мертвец
Лежал мертвец в могиле, никто его не трогал, лежал себе спокойно, тихо и смирно. Натрудился, видно, бедняга, и легко ему было в могиле. Темь, сырь, мертвечину еще не чуял, отлеживался, отсыпался после дней суетливых.
Случилось на селе о праздниках игрище, большой разгул и веселье. На людях, известно, всякому хочется отличиться, показать себя, отколоть коленце на удивленье, ну, кто во что, все пустились на выдумки.
А было три товарища - три приятеля, и сговорились приятели попугать сборище покойником: откопать мертвеца, довести мертвеца до дому, а потом втолкнуть его в комнату, то-то будет удивленье, - сговорились товарищи и отправились на кладбище.
На кладбище тихо, - кому туда на ночь дорога! - высмотрели приятели свежую могилу и закипела работа: живо снесли холмик, стали копать и уж скоро разрыли могилу, вытащили мертвеца из ямы.
Ничего, мертвец дался легко, двое взяли его под руки, третий сзади стал, чтобы ноги ему передвигать, и повели, так и пошли - мертвый и трое живых.
Идут они по дороге, - ничего, вошли в село, скоро и дом, вот удивят!
Те двое передних, что мертвеца под руки держат, ничего не замечают, а третий, который ноги переставлял, вдруг почувствовал, что ноги-то будто живые: мертвец уж сам понемножку пятится, все крепче, по-живому ступает ногами, а, значит, и весь оживет, оживет мертвец, будет беда, - да незаметно и утек.
Идут товарищи, ведут мертвеца - скоро, уж скоро дом, вот удивят! Ничего не замечают, а мертвец стал отходить, оживляться, сам уж свободно идет, ничего не замечают, на товарища думают, которого и след простыл, будто его рук дело, ловко им помогает.
Дальше да больше, чем ближе, тем больше, и ожил мертвец - у, какой недовольный!
Подвели его товарищи к дому, в сени вошли.
А там играют, там веселье - самый разгар, вот удивят!
- А Гришка-то сбежал, оробел, - хватились товарища, и самим стало страшно, думают, поскорее втолкнуть мертвеца, да и уходить, - Гришка сбежал!
Открыли дверь, - вот удивятся! - хотят втолкнуть мертвеца, а выпростать рук и не могут, тянет мертвец за собой.
А правда, в доме перепуг такой сделался - признали мертвеца - кто пал на землю, кто выскочил, кто в столбняке, как был, так и стал.
Тянет мертвец за собой, и как ни старались - рвутся, из сил выбиваются, держит мертвец, все тесней прижимает.
- Куда ж, - говорит, - вы, голубчики, от меня рветесь? Лежал я спокойно, насилу-то от Бога покой получил, обеспокоили меня, а теперь побывайте со мной!
Совсем как все говорит, только смотрит совсем не по-нашему! Нет, не уйти от такого, не выпустит, - совсем не по-нашему!
Собралось все село смотреть, а эти несчастные уж и не рвутся, не отбиваются, упрашивают мертвеца, чтобы освободил их, выпростал руки.
А он только смотрит, крепко держит, ничего не сказывает.
Стал народ полегоньку отрывать их от покойника, не тут-то, кричат не в голову, что больно им. Ну, и отступился народ. Отступился народ, говорят, что надо всех трех хоронить.
И видят несчастные, дело приходит к погибели, заплакали, сильней умолять мертвеца стали, чтобы освободил их.
А он только смотрит, еще крепче держит, ничего не сказывает.
И два дня и две ночи не выпускал их мертвец, а на третий день ослабели мертвецкие руки, подкосились мертвецкие ноги, да их тело-то, руки их с мертвым, с телом мертвецким срослись - хоть руби, не оторваться!
Господь не прощает.
И начали они просить у соседей прощенья и у родных. Простились с соседями, простились с родными. И повели их на кладбище с мертвецом закапывать.
И так и закопали равно вместе - того мертвеца не живого, а этих живых.
Здравствуй хозяин с хозяюшкой,
На долгие веки, на многие лета!
1912 г.
Мирские притчи
Муты
Ходила старуха за морошкой в лес. Набрала старуха полный бурак и заблудилась: ходит по лесу, выйти не может. А Леший-шишко - ему только того и надо, - рад, что старуха домой попасть не может, Леший тут-как-тут.
И не в старухе дело, в старухе-то ему корысть не великая, а спасалось в лесу два старца, две избушки в лесу стояло, стращали старцы прогнать Лешего из леса, вот на них и был у Лешего зуб.
И говорит Леший-шишко старухе:
- Что, бабка, не можешь ли муты сделать со старцем, смутить, значит, грех произвести?
Страсть напугалась старуха, инда дрожь на сердце, на все готова старуха, и рада старуха на старости лет до конца своего хоть заячьей, хоть беличьей говядиной питаться, лешиным кушаньем любимым, только бы домой ей дойти.
- Ты, бабка, покличь старца, да щелкни его в лысину, скажи: на́, другому оставь! Только и всего. Я тебя, Федоровна, домой сведу! - и пошел, будто кур, пошел, не откликнется.
Делать нечего, пошла старуха за Лешим, да к избушкам и вышла, где старцы спасались.
- Отче, отворите окошко! - стучит старуха к старцу.
Отворил старец окно, наклонился к старухе, а она его шлеп по лысине:
- На́, другому оставь! - и пошла прочь.
А старец не успел окна затворить, другой уж идет к нему: слышал другой старец, что старуха-то сказала.
- Что, - говорит, - чего тебе дали?
- А не дали ничего.
- Да как же ничего, сам слышал: оставь другому.
Поспорили. Дальше - больше, и такой грех вышел, переругались старцы, и уж в чем только ни обвинили друг друга, - и спасенье их ни во что пошло, хоть опять в дупло полезай, да сызнова все грехи замаливай.
А старуху Леший из лесу вывел, домой свел.
1912 г.
Берестяный клуб
Жили на селе два старичка, Семен да Михаила, разумные старики-приятели.
Косил старик Семен с работником сено, пришла пора обеда, присел работник отдохнуть, а Семен за бересту принялся - работящий был старик, без дела не посидит, - бересту драл на клуб, клуб вил.
Идут полем люди.
- Бог помощь, работнички, слышали, Михайлу-то нашего старика на дороге убили.
- Как так - убили! - подскочил Семен, - экие разбойники, убили!
И уж не может старик бересту драть, бросил клуб в кошелку, забрал кошелку, пошел домой с поля.
Идет старик, не может успокоиться, старика Михаилу вспоминает.
- Разбойники, убили, злодеи! - твердит старик, идет по полю, а из кошелки-то у него кровь.
Работники сзади шли, видят, из кошелки кровь бежит, да уж за стариком, не отстают.
А он идет себе, словно и знать ничего не знает, не обернется, так и идет. И пришел домой, бросил старик кошелку в сени, сам в избу.
Тут работники к кошелке, да как откроют, а в кошелке - голова человечья.
- Ну, говорят, - это ты, крещеный, ты и убил Михаилу! - да за десятским.
Пришел десятский, пришли понятые, стали смотреть старикову кошелку: так и есть, лежит в кошелке голова человечья. Приложили печати, запечатали кошелку и посадили старика Семена в темницу.
Долго и много сидел старик в темнице.
"Не грешен, не убил никого!" - не повинился Семен, и на суде не повинился.
- Не грешен, не убил никого!
Принесли кошелку, распечатали, а там - береста, один лежит клуб берестяный.
И вышло старику решение: выпустить старика под наказание - не убил он, а за то, что за убийство другого осудил.
1912 г.