- Какой голос дальше слышно?
- Не смею, батюшка, сказать, сами знаете.
- Как так, говори, не бойсь.
- Хлебный голос дальше слышно.
- Какой такой хлебный?
- А такой, батюшка, если кто хорошо кормит, да голодного не забывает, накормит, согреет, утешит, про того далеко слышно.
- Ну, - говорит царь, - умница ты, Поля, по-русски сказала, так и будь ты большухой.
- И пошло с этих пор на Руси - хлебный голос всех дальше слышен.
1914 г.
Гол-камень
Шли две богомолки к святым местам помолиться, пристала к ним третья, - баба как баба, а голос мужичий, все словно с дубу рвет, и ни разу в дороге не перекрестилась.
Шли, шли, стали к монастырю подходить, а эта самая их товарка, Бог ее знает, отстала. Оглянулись богомолки, что больно долго, а та себе в землю грязнет: что ни ступит, то дальше уходит, и ушла по пояс.
Богомолки со страха пятиться, - пятились, пятились, да задом и побежали, добежали до монастыря, схватили монаха, да с монахом назад.
- Кайся, окаянная, что ты сделала!
А та себе грязнет, едва языком воротит.
- …и месяц не раз скрадывала, я людей портила! - больше язык уже не повернулся.
- Будь ты отныне и до веку анафема проклята! - как крикнут, она и пошла сквозь землю, а с гулом, да с шумом.
И на том самом месте гол-камень оказался, проклятое место.
1914 г.
Пчеляк
У пчеляка пчел было пропасть, тысячи пеньков стояло, а лошадь не водилась. А у лошевода, его соседа, лошадей сколько хочешь - отличные кони, а пчел и в заводе нет.
Раз сосед с соседом и разговорились:
- Скажи, пожалуйста, почему у тебя лошадям вод, меня нет?
А тот ему:
- Скажи ты, почему у тебя пчелы, а у меня нет, тогда и я скажу.
Разговор-то зашел мирно, да оба с норовом - не уступают. Перекорялись, перекорялись, пчеляк первый сдался:
- Изволь, я скажу.
И повел соседа на пчельник, привел в избенку, положил меду полную тарелку, да в подпечек и сунул.
И выскаканула оттуда лягушка и ну мед есть, и все съела, всю тарелку дочиста облизала, да опять назад все в подпечек и отрыгнула. И стало лягушку раздувать, больше да больше, и стала лягушка с быка.
- Полезай ей в рот!
- Нет, не полезу! - испугался лошевод.
- Полезай, а то пропадешь!
- Не полезу!
- Не полезешь? - пчеляк за нож, лошевода колоть.
- Стой! - кричит лошевод, - теперь я скажу тебе, отчего у меня лошадям вод.
Да скорее с пчельника и повел пчеляка к своему гумну.
- Отчего же у тебя лошадям вод?
- А оттого, что лошадушек моих кормлю: по десять фунтов муки замешиваю да полмеры овса даю.
- Этак-то я и без тебя знаю, еще бы лошади не водились, коли их кормить!
- А ты как же думал, что не кормя можно?
Ну, на это сказать нечего, и ушел пчеляк к себе на пчельник.
1914 г.
Урвина
Девки устроили с парнями вечеринку. И началось неладом: одни девки своих парней больше пригласили, что любы им были, а тех не пригласили, которые другим были любы, ну, и разожглись друг на друга. И хоть с виду и помирились, и пошло, как ни в чем, веселье - пляс и смешки, и хихиньки, да в сердце-то затаили.
Одни девки своим парням песни поют, другие - своим, парни пьют да девок потчуют. А как подпили, уж все перемешалось, только стон стоит. И чего-чего не вытворяли, на какие выдумки не пускались, а все будто мало.
Тут сердце-то и заговорило: одна обиженная девка и пришепни счастливой, а той - море по колено. Подговорила та свою подругу, оделись, да тихонько из избы и вышли. И - ведь что придумать! - на кладбище пошли девки, вынули там двух мертвецов из общей могилы, завернули мертвецов в рогожи, да на своих косах и приволокли в избу, да за печку их и поставили.
А сидела на печке девчонка Машутка и все видела, - испугалась девчонка мертвецов-то, молчит, прижалась в уголок, сердешная.
Девки вошли в горницу, посмеиваются, а никому и невдогад, что там за печкой, какие такие гости пожаловали.
Уж стали мертвецы пошевеливаться.
- Что, брат, разогреваешься?
- Разогреваюсь, брат.
- И я, брат, разогреваюсь.
Машутка-то на печке не пикнет, а вся изба, ей горя нет, пляшет, ой, весело!
В самую полночь девка обиженная, что на такое дело надоумила, и говорит подругам счастливым:
- Спойте вашим молодцам песенку, да повеселей, плясовую! - сама подмигивает: понимай, каким молодцам запечным!
Девки и запели песню веселую. И проняла до сердца мертвецов песня: мертвецы вдруг стали огненные, как головни горящие, языки высунули, изо рта пламя пошло, жупел, а сзади вытянулись, помахивают собачьи хвосты.
Как их в песне-то стали величать, как они из-за печки-то выскочат, да в горницу, и давай плясать по-своему и кривляться, и ломаться, и кувыркаться, да девок и парней лягать, пламенем, жупелом палить, да за бороду да за косы рвать.
Куда тебе и хмель вон, ноги подкосились: кто где стоял, так тут ничком и грохнулся.
А мертвецы, знай, пляшут, не могут стать - дали им волю, и рады бы, не могут, пляшут - половицы вон из полу летят, посуда прыгает, все вдребезги, все в черепки.
До петухов мертвецы плясали и, как запел петух, так сквозь землю и провалились, инда земля застонала.
Поутру пришел народ, смотрят - кто без головы, кто без руки, кто без ноги, кто без бороды, кто без косы, и все мертвы, а посреди избы - урвина, сама бездонная, дна не достать.
А Машутку сняли с печки, едва откачали девчонку: и! напугалась-то как, сердешная! Машутка про все и рассказала.
1914 г.
Кабачная кикимора
1
Кабак стоял на юру у оврага, овраг осыпался, и кабак чуть лепился на овраге. Дважды в неделю в селе были большие базары, и в кабаке шла большая торговля. Да целовальник не долго сидел в кабаке, живо проторговывался: находили недочет, а главное, большую усышку вина и рассыропку. В откупной конторе много было толку о кабаке, и странно было, что все целовальники рассказывали одно и то же, как ровно в полночь кто-то в кабаке вино цедит, когда же зажигали свечку, видели вроде хомяка - хомяк бёг от бочки и прямо под пол, в нору. Кабак перестали сымать, и даже даром, без залогу, никто не сымал, кабак стоял заброшен.
Один пьянчужка, не раз штрафованный и пойманный в приеме краденого, промотался и попал в большую крайность, а был он человек семейный, не глупый и отчаянная голова. Ему-то откуп и предложил кабак. Пьянчужка согласился: все лучше, чем ходить из кабака в кабак.
В первую же ночь целовальник заготовил свечку, спичек, положил топор на стойку, выпил полуштоф и завалился спать.
- Теперь хоть сам черт приходи, никого не боюсь! - и заснул.
И слышит целовальник, кто-то цедит из разливной бочки, зажег свечку, топор в руки, осмотрелся и - к бочке. Видит, печати целы и только кран полуотворен. Постукал топором в бочку - звук не тот, вина, стало быть, меньше; сорвал печать, накинул мерник, - так и есть: трех ведер, как не бывало.
- Черт что ли отлил! Коли черт, покажись! Я чертей не боюсь, до чертиков не раз допивался, не привыкать стать видеть вашего брата! - и уж протакаял так, как душе хотелось.
Под полом раздался треск, - стала половица поворачиваться и стало из-под пола дерево вырастать. Все растет и растет - сучья, ветви, листья, все выше и шире, уж закрывают кабак и склонились над головою.
Целовальник взмахнул топором и ну рубить.
- Так, брат, вот как по-нашему! Я тебе удружу.
Вдруг топор словно во что воткнулся - нет возможности сдвинуть: чья-то рука удерживала топор.
- Пусти меня! - целовальник не струсил, - знаю, черт, пусти! Я рубить буду!
И слышит, над самой головой кто-то тихо так и кротко:
- Послушай, любезный, не руби! Это - я.
- Да ты кто?
- Мы с тобой будем друзьями, и ты будешь счастлив.
- Да кто ты? Говори толком! И топор пусти, выпить хочу.
- Ну, брат поднеси и мне.
- Да как же я тебе поднесу, коли тебя не вижу!
- Ты меня никогда не увидишь… впрочем, когда прощаться буду, может, покажусь.
- Правду говоришь?
- Давай выпьем, потом и поговорим.
- Ну пусти ж топор.
Топор высвободился.
Целовальник зашел за стоику, взял штоф и хотел наливать.
- Послушай, любезный, - остановил его голос, - ты много не пей. Для нас довольно и полуштофа. Возьми вон тот, у него донышко проверчено, в нем, брат, вино хорошее, не испорчено еще.
- А ты откуда знаешь? Я сам принимал посуду: все полуштофы были целы.
- А ты ходил отпускать вино-то мужику?
- Ходил.
- Тебе нарочно дистаночный и подменил полуштоф, чтобы наперед узнать, будешь ли здесь мошенничать.
Целовальник взял полуштоф, посмотрел перед свечкой - и вправду, на дне дырка проверчена, воском залеплена.
- Ну, чертова образина, теперь уж я верю, что ты черт.
- А ты не ругайся, друзьями будем. Угости лучше!
Целовальник налил два стакана, свой выпил, - сам скосился, что будет - другой стакан поднялся и так в воздухе и опрокинулся, будто его кто пил, и так сухо, что и капли не осталось, только кто-то крякнул:
- Ну, брат, спасибо за угощенье.
- Спасибо-то, спасибо, а ты мне расскажи, кто ты.
- Расскажу потом. А теперь слушай: всякий день в полдень и в полночь ставь в чело на заслонку стакан вина, да на меду лепешку. Этим я и буду кормиться, а ты себе торгуй. И не бойся ни поверенных, ни дистаночных, ни подсыльных, я буду предупреждать: за версты узнаешь, кто едет и кто подослан. Ложись и спи. Да образов, пожалуйста, не ставь, да и молебны не служи. А как я отсюда через год уйду - от кабака до кабака скитаюсь, вот я какой! - так и ты выходи, а то худо будет. Слышал?
- Слышал.
- Так и поступай.
Целовальник выпил еще стакан и лег.
А дерево стало все меньше и меньше, ниже и ниже, и скрылось под полом, и половица опять легла на свое место, как ни в чем не бывало.
И свечка погасла.
2
На другой день был базар.
Целовальник поутру встал рано. Торговля открылась хорошая, и он полупьяный, торговал целый день, и ни в чем не обсчитался. К вечеру проверил выручку и смекнул, что лучше торговать и не придумаешь, а что ночью тот ему говорил, он все исполнил: не забыл угостить и в полдень и в полночь и вином и лепешкой.
С этого дня целовальник торговал всем на зависть. Никогда он не попадал под штраф, а продавал вино рассыропленное, он всегда знал, кто из дистаночных или поверенных приедет к нему за проверкой, и был наготове.
Диву давались ловкости его, а больше тому, что хоть пил, а пьян не напивался.
Прошел год.
И вот в годовую полночь, когда целовальник, по обыкновению, спал себе мирно на стойке, вдруг по кабаку голос:
- Прощай, брат. Ухожу. Завтра и ты выходи!
- Ну, что ж! - целовальник поднялся, - ты мне все-таки покажись!
- Возьми ведро воды и смотри.
Целовальник взял ведро, зажег свечку и стал смотреть на воду. И увидел, прежде всего, себя, ну, лицо известное, и долго только это одно и видел, инда в глазах зарябило, и как-то вдруг с левого плеча увидел другое, - черноглазый, чернобровый и, как мел, белый, а в щеках словно розовые листочки врезаны.
- Видишь?
- Вижу.
Кто-то вздохнул, и все пропало. И всю ночь в трубе был воп и плач.
3
Целовальник наутро не ушел, а, как всегда, отворил кабак - хотел еще зашибить копейку. Но попался: нагрянул дистаночный и жестоко оштрафовал.
Тут только он схватился и сейчас же сдал должность.
И уж больше не целовальник, купил он на награбленные деньги постоялый двор, перестал пить и сделался набожным человеком.
1914 г.
Магнит-камень
Шел улицей старец по духовному делу и повстречал молодых: парня с молодой хозяйкой. Загляделся старец на молодуху, - сколько жил он на белом свете, сколько видывал всяких, а такой не видел.
- Где, добрый молодец, ты такую красавицу взял?
- Господь дал, дедушка.
- Может ли это быть… Дай-ка я помолюсь, даст ли?
- Даст и тебе, дедушка.
С тем и попрощались. Молодые пошли по своим делам, а старец повернул в свое скитное место.
И круглый год молился старец Богу, просил Бога дать ему такую красавицу, как тому встречному счастливому парню. А был старец великой веры, и молитва его была горяча и чиста и неустанна.
Случилось о ту пору, задумал царь царевну замуж выдавать и кликнул царь клич по всему царству, чтобы охотники ко дворцу явились смотреть царевну. А была царевна такая красавица, краше ее и не было.
Дошел клич и до старца. В последний раз помолился старец и вышел из своего скитного места и прямо к царскому дворцу. Подходит к воротам и просится в палаты с царем поговорить. Доложили часовые, и велел царь пустить к себе старца.
Пал старец перед царем на колени.
- Что ты, дедушка? - спрашивает царь.
А старец подняться сам уж не может, стар очень.
Поднял его царь, усадил с собой. Отдышался старик.
- Ну, что же ты, дедушка?
- Да вот наслышался про вашу дочку-царевну, свататься пришел. Отдадите или нет?
Слушает царь, ушам не верит. Что за притча? Сперва-то даже страшно стало: не указание ли какое? Стал расспрашивать старика, откуда он и какой жизни. И рассказал ему о себе старец, как от юности своей ушел он от мира и в чистоте прожил в трудах скитских.
Видит царь, старик жизни хорошей, и говорит ему:
- Послушай, Федосей, человек ты толковый, до таких лет дожил, дай Бог каждому, сам ты понимаешь, ну куда тебе жениться?
А старик одно свое заладил, и ничем его не собьешь и никаким словом не остановишь: пришел царевну сватать, да и только.
- Я с дочери воли не снимаю, - говорит царь, - ступай к ней: как она скажет, так и будет.
Простился старец с царем, и провели старика к царевне в палату.
- Что тебе, дедушка, надо? - спросила царевна.
- Да вот сватать вас пришел. Пойдете или нет?
Переглянулась царевна с сестрами и говорит:
- Подумаю, - говорит, - выйдите на немного в прихожую.
Вышел старец. Стоит у двери, дожидается, а сам думает:
"Господи, неужели по молитве моей не дастся мне!" - и вспоминает, как тот парень сказал: "Дастся и тебе!"
А уж от царевны требуют.
- Ну, что, царевна?
- Я пойду за тебя, - говорит царевна, - дай только отсрочки с добром справиться!
А сестры ее тут же стоят и смеются.
- А сколько, царевна?
- На три года.
- На три года! Да я до той поры умру, царевна. Нет, либо нынче, либо завтра свадьба.
- Ну, хоть на два года, - просит царевна.
Старик не сдается.
- Ну, хоть на год!
- На три недели, царевна.
- Ладно, - согласилась царевна, - только так просто я за тебя не пойду, а достань ты мне магнит-камень, тогда и пойду.
А сестры ее тут же стоят и смеются.
Попрощался старец с царевной и пошел себе из дворца.
Не то, что достать, а он с роду родов не видывал, какой это магнит-камень.
Вышел старец в чистое поле, стоит и повертывается на четыре стороны.
- Господи, даешь мне царевну, а где я магнит-камень найду?
И видит, в стороне леса чуть огонек мигает. И пошел он на огонек. Шел, шел, - а там келейка стоит. Постучал - не отзываются, отворил дверь - нет никого. И вошел в келейку, присел на лавку, сидит и думает:
"Где же я магнит-камень найду?"
И отвечает ему ровно бы человечьим голосом:
- Эх, Федосей, выпусти меня, я тебе магнит-камень достану.
- Кто ты?
- Все равно не поймешь, зачем тебе.
- Где же ты сидишь?
- В рукомойнике; выпусти, пожалуйста.
Старик думает, чего же не выпустить, коли магнит-камень достанет! Да насилу отыскал рукомойник: от старости-то очень глазами слаб стал.
И выпустил, - словно что-то выскользнуло, - не то мышь, не то гад.
Бес разлетелся с гуся и улетел.
"Ну, - хватился старик, - чего это я наделал!"
А уж тот назад летит, и камень в лапах.
- Вот тебе, получай!
Осмотрел старец камень, потрогал, - вот он какой магнит-камень! А сам себе думает: "Как же так, освободил он нечистую силу, и за то в ответе будет!" И говорит бесу:
- Вот ты такой огромный, гусь, а залез в такую малую щёлку?
А бес говорит:
- Да я, дедушка, каким хочешь могу сделаться!
- Ну, сделайся мушкой.
И вот бес из гуся стал вдруг мухой, самой маленькой мушкой.
Старец инда присел: не упустить бы.
- Пожужжи!
Бес пожужжал.
- Ну, полезай теперь на старое место, а я посмотрю, как это ты туда пролезешь…
Тот сдуру-то и влез. Влез, а старец его и зааминил.
Не с пустыми руками, с камнем - с магнитом-камнем пришел старец к царевне.
- Вот тебе, царевна, - и показывает камень.
Посмотрела царевна: магнит-камень!
- Ну, стало быть, судьба моя, собирайся венчаться.
А старец и говорит:
- Нет, царевна. Куда мне? Я год молился. Я только Господа исповедал. И теперь вижу, и больше мне ничего не надо. Прощай царевна.
И пошел в свое скитное место, доживать в трудах последние дни.
1914 г.
Яйцо ягиное
1
Баба-яга снесла яйцо.
Куда ей? - не курица, сидеть нет охоты. Завернула она яйцо в тряпицу, вынесла на заячью тропку, да под куст. Думала, слава Богу, сбыла, а яйцо о кочку кокнулось - и вышел из него детеныш и заорал. Делать нечего, забрала его Яга в лапища и назад в избушку.
И рос у нее в избушке этот самый сын ее ягиный.
Ну, тут трошка-на-одной-ножке и всякие соломины-воромины и гады, и птицы, и звери, и сама старая лягушка хромая принялись за него вовсю - и учили, и ладили, и тесали, и обламывали, и вышел из него не простой человек - Балдахал-чернокнижник.
А стоял за лесом монастырь и спасались в нем святые старцы, и много от них Яге вреда бывало, а Яга-баба на старцев зуб точила.
И вот посылает она свое отродье.
- Пойди, - говорит, - в Залесную пустынь, намыль голову шахлатым, чтобы не забывались!
А ему это ничего не стоит, такое придумает - не поздоровится.
И вот, под видом странника, отправился этот самый Балдахал в Залесную пустынь.