Мрачный господин целые дни проводил на тротуаре; каждый раз, когда белокурая девушка выходила со двора, они встречались, как знакомые. Если с ней был узел, он нес за нее, и всю дорогу они горячо толковали.
Случалось, она выходила к воротам, - мрачный господин непременно торчал тут; они менялись короткими словами, и девушка поспешно убегала.
Раз, в воскресенье, она шла с ним под руку, у Большого театра. Он уговорил ее войти в кондитерскую и самым отчаянным голосом приказал подать шоколаду, кофе, мороженого, конфет, пирожков - всего…
- Осчастливьте: скушайте! - говорил он девушке.
- Уж довольно; благодарю; мне ничего не хочется.
- Пить вам не угодно ли? Эй, оршаду! лимонаду! - кричал он в дверь. - Живее, живее!
- Не надо, не надо! право, я ничего не хочу.
- Отчего же вы ничего не желаете? Осчастливьте: скушайте! А вашу приятельницу не пустили сегодня?
- Да Эдуард Карлыч ушел со двора, а уж мадам тогда ее не пускает… А все рябая ей наговаривает. Он прежде за ней ухаживал, а теперь все к нам пристает; так вот ей и досадно…
Девушка остановилась, услыхав в соседней комнате звон колокольчика и мужской голос, требующий рижского бальзама.
- Ах, кто-то пришел! - прошептала она с испугом, доказывавшим, что она в первый раз в кондитерской.
- Не беспокойтесь: никто сюда не войдет.
- Я боюсь, чтоб рябая не пришла! у ней тут близко родные живут. Ах, как она нам надоела: каждый день у меня ссора то с мадамой, то с Эдуардом Карлычем; а все она…
- Вот видите, - с упреком заметил мрачный господин, - а вы не согласны!
- Как можно? я бедная! у меня ничего нет, никого родных нет… как можно!
Девушка заплакала.
Мрачный господин прошелся по комнате, принял перед зеркалом трагическую мину и произнес глухим голосом:
- Я говорил вам, что я с благородным намерением: я прошу вашей руки!!!
- Я бедная! - рыдая, возразила девушка.
- Зато я богат… Что золото, когда тут любовь… любовь! - повторил громогласно высокий господин. - А я вас люблю, обожаю, боготворю-с. Мне ничего не надо, кроме вашей руки, царица души моей!
- Не могу же я оставить одну свою сестру…
- Какую сестру?
- Так я подругу свою называю. Ее, бедную, там заедят!
- Она может переехать к вам…
- Ах, в самом деле! - живо воскликнула девушка; лицо ее прояснилось, и она с такой благодарностью посмотрела на мрачного господина, что он смутился и стал поправлять свои завитые волосы.
- Право, не знаю, как вас благодарить, - сказала тронутая девушка. - Вы так добры, что, верно, не обманете бедную…
Мрачный господин прервал ее страшными клятвами.
- Я вас люблю, сударыня, люблю с благородным намерением, - повторял он, - и если вы согласны, так хоть завтра же переезжайте на мою квартиру с вашей подругой… Я все приготовлю.
- Как можно! я к вам не поеду!
- Ведь вы будете там одни, а я поживу в другой квартире… Не верите мне, так, пожалуй, в тот же день обручимся, свидетели будут и нас окликнут… Согласитесь, осчастливьте!..
Мрачный господин пал на колени и продекламировал с приличными жестами:
Когда с тобой - нет меры счастья,
Вдали - несчастен и убит;
И, словно волк голодной пастью,
Тоска пожрать меня грозит!
Куда ни обращаю взоры, -
(Мрачный господин приостановился, окинул глазами кондитерскую и продолжал:)
Долины, облака и горы -
Все говорит: "Люби! люби!"
Во цвете лет - не погуби!
Не наноси смертельной раны,
Не откажи моей мольбе…
Пусть лучше растерзают враны
И сердце принесут к тебе!..
Он посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом: по щекам ее медленно катились слезы; только страх быть обманутой удерживал ее дать немедленно согласие.
- Хорошо, - сказала она. - Завтра я вышлю вам письмо с дворником.
- Ответ будет решительный? - торжественно спросил мрачный господин, вставая.
- Да.
- Извольте, я на все готов! Если не любите, напишите (он сделал трагический жест), я сумею прекратить свои дни!..
- Что вы говорите! - воскликнула девушка, бледнея. С ужасом взглянула она в его лицо, которое было зверски-мрачно, как в тот день, когда он в первый раз провожал девушку, и тихо прибавила: - Я вам лучше теперь скажу все, все… я… я, вас люблю…
В самом деле, романические выходки, постоянные угождения, стихи, брак все так вскружило, ей голову, что она почувствовала себя тоже до безумия влюбленною.
- О, я счастливейший смертный! - восторженно воскликнул мрачный господин.
Она упросила его подождать еще неделю и собралась домой.
- Эй, два фунта конфет, самых лучших! - крикнул мрачный господин.
- Нет, не нужно!
- Для вашей приятельницы… примите…
Воротившись домой, белокурая девушка пересказала все своей приятельнице и дала ей конфеты. Любуясь ими, "красавица" наивно спросила:
- Отчего ты не хочешь скорей согласиться? он тебя так любит! посмотри, какая чудесная корзинка.
- Какая ты глупая! ну, как он меня обманет? Помнишь Соню? опять пришла к мадаме, а та как ее бранила, прогнала… Говорят, она умерла в больнице…
- Неужли?
И обе девушки побледнели.
- Да, страшно; но ведь он не такой; ты сама говорила, что он готов хоть сейчас обручиться…
- Говорил-то много; я знаю, что он меня любит… Ну, а как он бедный: что я тогда буду делать?
- Работать, как теперь.
- В магазин замужнюю не возьмут, а на дому немного наработаешь с хозяйством.
- А как бы мы хорошо жили вместе! мадам как бы разозлилась! а рябая! ха, ха, ха!
И лицо девушки зарделось краской удовольствия; долго она мечтала о счастии жить свободно…
Воскресенье. Рабочая комната выметена, длинный стол пуст; только две девицы гадают на нем. Другие девицы, принарядившись, вертятся у ворот и любезничают с мастеровыми и лакеями; а предпочитающие покой спят на своих сундуках, которые служат им постелью.
Белокурая девушка сидит с своей приятельницей на окне магазина, нетерпеливо поджидая, когда пройдет мрачный господин. А между тем над головами их готова разразиться страшная буря.
Рябая швея, давно наблюдавшая за ними, раз увидела у "красавицы" конфетную бумажку и донесла мадам Беш, что господин Беш дарит "красавице" конфеты. В порыве безграничной ревности мадам Беш кинулась к сундуку "красавицы", взломала могучими своими руками замок - и в ужасе отступила: в сундуке оказалось множество конфет.
Всплеснув руками, мадам Беш выбежала вон и скоро воротилась, таща к сундуку сонного господина Беша, который только что улегся было в большую, мягкую кровать.
- Кто купил? а? - грозно спросила она:
Супруг наивно посмотрел на красивые конфеты, на жену, опять на конфеты и бессмысленно покачал головой.
- Ага! мой все знает! - вскрикнула мадам Беш, и град, немецких ругательств с примесью чухонских посыпался на глупую голову господина Беша. Взгляд оскорбленной супруги был злобен, движения грозны, голос все повышался…
А рябая швея побежала в магазин, где сидели наши приятельницы, и с озабоченным видом сказала:
- Подите-ка! у вас мадам в сундуках шарит!
Встревоженные девушки кинулись в швейную и увидали страшную картину: разъяренная мадам Беш, покрытая красными пятнами, держала у самого носа господина Беша горсть конфет и, притоптывая ногой, повторяла:
"Woher, woher?.."
Супруг же, в одном жилете и парике, немного сбитом на сторону, стоял перед ней с довольно спокойным и неизменно глупым лицом.
Увидав "красавицу", мадам Беш страшно вскрикнула: "А-а! вот она…" и, подняв кулаки, кинулась к ней. "Красавица" спряталась за свою подругу, которая повелительно спросила:
- Что вы хотите делать? разве она украла у вас что-нибудь?
- Я ее высеку, я ее высеку на съезжей! - кричала мадам Беш.
- За что?
- За что… за что… зачем гуляет с мой муж… да, не смей гулять! я и его выс… жаловаться буду! "Красавица" дрожала и плакала.
- Не плачь: я не дам тебя сечь! - твердо сказала ей подруга.
- Как ты смеешь говорить, что не дашь? она виновата!
- Неправда! конфеты дала ей я… и у меня такие же есть!
Заступница вынула из кармана своего передника несколько конфет и показала их ревнивой супруге.
Но разгоряченная мадам Беш не только не успокоилась, напротив - пришла в сильнейшую ярость, как тигр при виде крови: ей представилось, что господин Беш имел основательные причины дарить конфетами всех швей. Крики и слезы продолжались долго. Только к концу сцены господин Беш понял, в чем дело; душевно обрадовавшись, он попробовал защищаться, но голос его замер в криках супруги…
Вечером рябая швея с торжеством глядела на сборы двух девушек и радостно повторяла: "Ага! выжила-таки вас. Вот, подите поголодайте-ка!.." Ломовой извозчик вывез из ворот небольшую поклажу; за ним, на дрожках, выехали подруги, с огромными узлами.
Через неделю мрачный господин обвенчался с белокурой девушкой. Свадьба была великолепная.
- Поздравляю вас, Надежда Сергеевна, и вас, Василий Матвеевич! - говорили один за другим многочисленные гости, встречая молодых.
- Вот бы теперь, - шепнул новобрачному, чокаясь с ним, один толстый гость, по всем признакам актер, - хватить те стихи, что… помните… ха, ха, ха!..
- Ну, теперь справимся и без стихов! - самодовольно отвечал Кирпичов. - Полинька! мы теперь никогда не расстанемся, - говорила Надежда Сергеевна, целуя свою молоденькую подругу. - О, я счастлива!
Кирпичов обходился с своей женой нежно и внимательно. Неделя прошла в полном счастии. Раз, когда Надежда Сергеевна сидела с Полинькой за чайным столом, вбежал Кирпичов и восторженным голосом закричал:
- Радость! радость!
- Что такое?
- Ты наследница… у тебя был дядя в Шумилове, Дорофей Степаныч… он умер и оставил тебе капитал… вот завещание и билеты… приехал оттуда один мой знакомый купец и привез…
Радость Надежды Сергеевны была неописанная.
- Я теперь могу отплатить тебе за все, - сказала она своему мужу. - Я богата; и все мои деньги принадлежат тебе.
Она дала мужу доверенность на получение своего капитала из Шумиловского приказа Общественного призрения, и Кирпичов уехал…
Получив деньги, Кирпичов продал также шорную лавку и дом, оставленные ему, как известно было всем жителям того города, покойным купцом Назаровым, который, умирая, сделал его своим душеприказчиком.
Воротился к жене Кирпичов совсем другим человеком. Начались беспрестанные домашние сцены, которые убедили Полиньку, что ей неловко оставаться в его доме; приятельницы поплакали и расстались. Захватив в руки состояние жены, Кирпичов открыл книжный магазин… Но мы еще к нему воротимся.
Глава VI
Горбун
Часов в девять утра Полинька оделась, завязала в узелок часы и ложки и вышла из дому. Миновав много населенных улиц и переулков, она пришла в переулок совершенно пустой, немощеный и незастроенный. По сторонам его тянулись ветхие, бесконечные заборы, то вогнутые, то выдавшиеся вперед; посредине стояли грязные пруды. Полинька прошла уже половину переулка, но не видала еще ни одного дома; ни людей, ни животных также не попадалось; только вороны и галки, тяжело взмахивая крыльями, перемещались с грязных луж на забор, причем Полинька каждый раз вздрагивала. Наконец однообразие забора нарушилось: показался деревянный дом с закрытыми ставнями, которые походили на заплаты. Черепичная крыша давила гнилое здание, бесконечно длинное. Ворот не было; заметив в заборе небольшую калитку, Полинька дернула за веревку, торчавшую у скобки; на дворе послышались звуки цепей; лай собак, отозвавшийся по всему пустынному переулку; но никто не являлся. Полинька снова дернула за веревку; опять лай и звон - и только. Полинька покраснела и нетерпеливо ударила маленькой своей ручкой в калитку.
- Кого те надо? - раздался хриплый голос.
Откуда? Полинька не могла решить. Казалось, он выходил из-под земли.
В сильном испуге Полинька вскрикнула и, бледная, как смерть, прислонилась к забору.
Подземный вопрос повторился. Она посмотрела с беспокойством по направлению хриплого голоса и увидала в отдушине, которая приходилась в уровень с землей, рыжую голову и улыбающееся лицо, все в коричневых веснушках, с огромным ртом и оскаленными зубами. Оно страшно щурило свои красные, слезливые глаза, пораженные светом.
- Здесь живет Борис Антоныч? - ласково спросила Полинька.
Но рыжая голова вдруг исчезла.
- Здесь, - отвечал другой голос, пискливый и протяжный.
Удивленная Полинька осмотрелась и нерешительно повторила:
- Здесь?
- Здесь.
- Можно его видеть?
- Не знаю! - пробасил третий голос, не похожий ни на первый, ни на второй.
Полинька совершенно потерялась.
- Кто-нибудь, - сказала она строго, - отворите калитку, не то я уйду: мне некогда.
- Сейчас, сейчас! - раздался старушечий голос с удушливым кашлем.
- Мне все равно, - возразила смущенная Полинька. - Кто-нибудь, - только скажите, можно ли видеть Бориса Антоныча?
Ответа нет. Полинька нагнулась взглянуть в отдушину, но отдушина уж заложена. Потеряв надежду добиться толку, Полинька решилась вернуться домой, как вдруг к собачьему лаю присоединились дикие крики: "Атрешка!.. пес… эй; буйвол! в норы!.."
Человеческий голос обрадовал Полиньку. Цепи загремели, глухой лай сменился пронзительным визгом, потом все смолкло, и калитка, будто сама собой, растворилась. Полинька вошла на большой двор, обнесенный со всех сторон крепким забором с острыми железными зубцами. Все еще не видя никого, кроме собак, высунувших оскаленные морды из своих будок, Полинька долго осматривалась и, наконец, заглянула за калитку: она увидела притаившегося мальчишку лет тринадцати, низенького, но весьма плотного, в ситцевой женской кацавейке. Нечесаные рыжие волосы совершенно закрывали его лоб, отчего широкое лицо мальчишки казалось еще шире и безобразнее. Он самодовольно улыбался.
- Дома? можно видеть?
Мальчишка грязным пальцем указал на крыльцо.
- Туда надо итти? - спросила Полинька.
Он кивнул головой и стал запирать калитку. Полиньке сделалось страшно. Она вошла на крыльцо и опять спросила:
- Так я могу видеть Бориса Антоныча?
Мальчишка подошел к крыльцу, сильно хромая.
- Ты хромаешь?
Он жалобно посмотрел на нее и показал, что не может говорить.
- Кто же со мной говорил? - спросила удивленная Полинька.
Мальчишка замотал головой, отворил дверь и пошел вперед, маня за собой Полиньку. Они вошли в небольшую прихожую; мальчишка тщательно вытер об половик свои босые ноги и указал ей на дверь; но Полинька сначала с участием посмотрела на него и дала ему пятак. Обрадованный неожиданным подарком, мальчишка весь вспыхнул, начал ласково кивать головой и все указывал на дверь. Отворив ее и переступив порог, Полинька очутилась в комнате, длинной и низенькой, которая, несмотря на множество мебели, поражала пустотой. Огромные вазы, окутанные полотном, не гармонировали с маленькими соломенными стульями, плотно стоявшими по стенам непрерывными рядами; большое зеркало с вычурной рамой, не уставившееся в длину, висело поперек.
Низенькая, мрачная комната, пустой двор, глухой переулок, немой оборванный мальчик - все вместе навело на Полиньку страх. "Что, если у меня отнимут вещи? - подумала она. - Кто услышит мои крики в этом пустом доме?" И она прижала к сердцу свое сокровище и в страхе ждала нападения.
Вдруг кто-то кашлянул так близко, что можно было подозревать в комнате присутствие другого лица. Полинька еще сильней испугалась; ноги у ней задрожали, она в изнеможении села. Послышались тихие шаги, и скоро отворилась маленькая дверь, не замеченная Полинькой.
Борис Антоныч будто вырос перед Полинькой из-под полу. Он был одет очень чисто, даже несколько изысканно. При дневном свете в лице его резко обозначалось множество мелких морщин; глаза, опушенные густыми ресницами, так же ярко блестели, как вчера вечером, когда Полинька увидела его в первый раз.
Полинька так обрадовалась появлению знакомого человека, что даже не заметила удивленного взгляда, брошенного на нее горбуном.
Они раскланялись очень вежливо.
- Извините меня… - начала она.
- Что вам угодно? - перебил он сухо. Полинька смутилась.
Заметив ее смущение, он повторил мягче:
- Что вам угодно?
- Я принесла вещи под залог, - отвечала ободренная Полинька.
Он слегка улыбнулся и посмотрел искоса на узелок, который держала Полинька.
- Какие вещи?
- Ложки и часы! - твердо отвечала Полинька.
Она начала развязывать узелок, но так торопливо и неосторожно, что все ее сокровище с звоном полетел на пол.
- Ах, что вы наделали! - воскликнул Борис Антоныч.
Он поднял часы, приложил к уху и радостно сказал: "Идут!", потом обратился к Полиньке.
- Ах, как вы испугались! - сказал он, любуясь бледным и прекрасным лицом девушки. - Хе, хе, хе!
Посмеявшись тихо и звонко, он круто спросил:
- Ну-с, так вы желаете денег взаймы?
- Да! - отвечала Полинька и нагнулась подбирать ложки.
- Не могу! - решительно отвечал Борис Антоныч, тоже нагибаясь, причем Полинька заметила горб между его плечами.
Отказ так поразил бедную девушку, что она лишилась голоса и удивленными глазами смотрела на согнувшегося горбуна, который, подбирая ложки, слегка кряхтел. Она быстро поднялась с колен, не заботясь больше о своих ложках, на которых за минуту основывала так много надежд. Горбун тоже поднялся и долго не спускал глаз с изумленного и печального личика девушки, которой все еще казалось невероятным, чтоб вещи, столь дорогие для нее, не имели цены в глазах других. Наконец, чтоб смягчить свой отказ, он сказал:
- Я даю только по знакомству или по дружбе.
- Я слышала… - робко начала Полинька.
- От кого вы слышали? - перебил, горбун, раскрыв шире свои большие глаза.
- …что вы даете деньги, - продолжала Полинька.
- Мало ли что вы слышали! Точно, даю деньги, но только тем, кого знаю. И кто вам сказал, что я беру в залог вещи?
- Надежда Сергеевна Кирпичова.
Лицо горбуна немного передернулось. Взглянув исподлобья на Полиньку, он проговорил протяжно:
- Гм! так вы ее знаете?.. А супруга изволите также знать?
- Да, как же-с! - с улыбкой отвечала Полинька.
- Позвольте узнать, с кем имею честь говорить? - вежливо спросил горбун, немного нагнувшись.
Полинька снова увидела горб.
- С… с Климовой! - весело отвечала Полинька.
- Имя и отечество?
- Палагея Ивановна.
- Вы замужем?
И горбун насторожил уши.
- Нет, - беззаботно отвечала Полинька.
Горбун пристально посмотрел на нее, будто желая удостовериться, правду ли она говорит.
- С папенькой или с маменькой изволите жить?
- Нет-с…
- Так, может быть, - перебил горбун, - с тетенькой?
- У меня никого нет родных, - грустно отвечала девушка.
- С кем же изволите жить?.. молодой девушке надо…