- И не думал, мама… Я никого никогда не обвиняю. Заметь это раз навсегда.
- Но ты находишь, что так подло поступить, как поступил отец… бросить семью… разумно и корректно?.. Не ожидала я этого от тебя..
И Анна Павловна вместо дальнейших доводов поступила так, как обыкновенно поступают женщины, то есть заплакала.
Сын снисходительно пожал плечами, словно бы говоря: "Так я и знал!"
Обиделась и Ольга и объявила, что она не безнравственная и не ищет только наслаждений. Она поступит на сцену и будет певицей… Она не боится работать.
- Вот ты так безнравственный… Влюбил в себя Женю Борскую. Проповедовал ей разные свои теории, представлялся влюбленным и, когда она влюбилась в тебя… отвернулся… Вот это безнравственно.
- Ты, Ольга, настолько несообразительна, что не понимаешь то, о чем берешься судить.
- Ты воображаешь, что очень умен… Разве я неправду говорю о Жене? Как ты с ней поступил?
- Я не прикидывался влюбленным и вообще не умею влюбляться… Пусть влюбляются разные идиоты и идиотки, которым нечего делать… Твоя дура Женя должна была бы понять, что если я имел глупость говорить с ней о серьезных предметах, то из этого не следует, что я, как ты говоришь, влюблял ее в себя… И что за выражение: "влюбил в себя"?
Молодой человек презрительно перекосил губы и, не удостоивая больше Ольгу своим разговором, обратился к матери и произнес:
- Теперь, мама, поговорим о практических последствиях свершившегося факта… Ты, конечно, развода не дашь? Замуж выйти еще раз не собираешься?
- Ты глупости спрашиваешь, Леша! - ответила, краснея, Анна Павловна.
- Отчего глупости?.. Ты хорошо сохранилась и еще нравишься, - продолжал Алексей деловитым тоном. - Так если не собираешься, то нет никакого резона разводиться, чтобы и отец не сделал глупости ради каких-нибудь альтруистических побуждений и таким образом не имел бы возможности исполнить свои обязательства относительно тебя и семьи.
Анна Павловна уже не плакала и с жадным вниманием слушала сына.
- Конечно, конечно… Никогда я не дам ему развода… А то в самом деле какая-нибудь смазливая женщина женит его на себе…
- Но папа и так, без брака, может сойтись с кем-нибудь, и тогда выйдет то самое, о чем говорит Леша! - заметила Ольга.
Брат не без удивления взглянул на сестру и на этот раз с видимым одобрением к ее сообразительности.
- Вот насчет этого я и хотел дать тебе, мама, совет, если ты хочешь его выслушать? - с обычной своей корректностью спросил сын.
- Говори… говори, голубчик… С кем же мне и посоветоваться, как не с тобой.
Ольга едва заметно усмехнулась и вспомнила о Козельском.
И Алексей продолжал:
- Конечно, это одни только предположения и, по правде сказать, мало обоснованные. Нет ни малейшего сомнения в том, что отец исполнит все, о чем сообщает в своей записке (ты во всяком случае как-нибудь не потеряй ее, мама! - вставил Алексей). Он слишком порядочный человек, чтоб не сдержать своего слова… Но случается, что и самый порядочный человек делается невольным рабом обстоятельств, если нет предохраняющих элементов…
Анна Павловна насторожила уши… "Предохраняющие элементы" встревожили ее.
- Вот почему ты хорошо сделала бы, мама, если б попросила у отца более оформленный документ, чем это письмо… Он, разумеется, не откажется выдать его, и ты будешь гораздо покойнее за себя и за семью… И отцу будет лучше. Он не станет рисковать местом, и, следовательно, ему не придется испытывать мук от несдержанного слова… И ни с кем не сойдется, зная, что у тебя есть обязательство.
Выходило как будто очень даже хорошо для самого же отца, оберечь которого "предохраняющим элементом" предложил сын. И ни один мускул не дрогнул на красивом лице Алексея, когда он советовал матери эту комбинацию.
- Какой же документ надо взять, Алеша?
- Насчет этого я посоветуюсь с адвокатом… Он пусть и переговорит с отцом…
- Лучше я сама напишу.
- Нет, мама, не делай этого… Ты напишешь что-нибудь резкое и только раздражишь отца, и он может не согласиться. И ты не волнуйся, мама… С тем, что будет давать отец, можно жить…
- А скандал?.. А разве мне не больно, не обидно?.. Так отблагодарить!..
И Анна Павловна достала носовой платок.
Алексей поцеловал руку матери и ушел к себе заниматься. Ольга убежала к Козельским рассказать новость Тине и вместе с тем узнать, намерена ли она влюбить в себя Гобзина.
К вечеру Ордынцева несколько успокоилась и уже составила себе в уме конспект будущих речей о семейном скандале. Разумеется, муж будет изображен в надлежащем виде, и, разумеется, она просила его оставить ее в виду неприличия его поведения и чуть ли не открытой связи бог знает с кем. Анна Павловна не сомневалась, что знакомые поверят всему, что она ни наговори об этом "подлом" человеке, тем более что он держал себя далеко от знакомых ее и дочери и иногда даже не выходил к ним и сидел в кабинете или исчезал из дома.
После чая, перед тем как ложиться спать, Шура осторожно вошла в спальню, чтоб проститься с матерью.
Девочка поцеловала белую душистую руку матери без обычной ласковости и еле прикоснулась губами к ее губам. Анна Павловна, напротив, сегодня с особенной порывистой нежностью несколько раз поцеловала Шуру и с торжественно-грустным видом перекрестила ее.
Шура подняла свои большие, красные от слез глаза на мать и спросила:
- Папа больше не будет жить с нами?
- Нет, Шура.
- И приходить к нам не будет?
- Не будет.
Шура мгновение помолчала и, удерживаясь от слез, задала вопрос:
- А я буду ходить к нему?
- Если захочешь…
- Конечно, захочу! - взволнованно проговорила девочка, перебивая мать.
- По праздникам можешь навещать.
- А в будни?
- В будни нельзя. Утром - гимназия, а потом тебе надо готовить уроки.
Шура примолкла, но не уходила.
- А если бы… если бы…
Она не решилась докончить.
- Что ты хочешь сказать? Говори, Шурочка.
- Если бы жить с папой…
Анну Павловну словно кольнуло в сердце от этих слов.
И Алексей, ее любимец, отнесся к ней не особенно сочувственно, про Ольгу и говорить нечего, - эта девчонка положительно стала дерзка в последнее время, - и вот эта маленькая девочка хочет жить с отцом.
А она ли не отдала всю жизнь детям?!
- Так ты хочешь оставить свою маму, Шура? Тебе не жалко меня? - вырвался грустный крик из ее груди.
Шура заплакала.
- Мне вас обоих жаль! - наконец сказала она. - Но папа один…
- Он сам захотел быть один, Шура… Он и с тобой не хочет жить.
- Не хочет? Он писал об этом в письме? - недоверчиво спросила Шура, не спуская глаз с матери.
- Он ничего не писал…
- Так почему же ты говоришь, что папа не хочет?
- Если б хотел, то написал… Ну, иди, деточка, спать, иди…
И, снова поцеловав Шуру, Ордынцева прибавила:
- Папа всех нас бросил, Шура… Папа никого из нас не любит…
- О нет, нет… Это неправда… Он меня любит, и я его ужасно люблю! - почти крикнула Шура.
И, рыдая, выбежала из комнаты.
Долго еще не могла успокоиться нервная и болезненная девочка и тихо-тихо плакала, чувствуя себя обиженной и несчастной.
Она так любит папу, а он не написал, что хочет с ней жить.
Нехорошо спалось в эту ночь и Ордынцевой. Она почувствовала, что дети безучастны к ней, и не могла понять от чего.
Глава восьмая
I
На следующий день, когда Шура, после классов, грустная спускалась в шумной компании гимназисток в швейцарскую, она с лестницы увидала отца.
- Папочка! Милый!
Счастливая, она горячо целовала его.
- Одевайся, Шурочка… На улице поговорим! - радостно говорил Ордынцев.
И, когда они вышли из подъезда, он сказал:
- И как же я соскучился по тебе, Шурочка! И вчера не простился… И сегодня утром не видел… Ну, и уехал со службы, чтобы взглянуть на свою девочку.
Шура крепко сжимала отцовскую руку и повторяла:
- Милый… голубчик… родной мой… А я думала…
- Что ты думала?
- Что ты… не хочешь взять меня к себе… Мама вчера говорила, что ты об этом не писал ей… А ведь ты возьмешь меня… Не правда ли?
- Я не писал потому, что прежде хотел спросить тебя… хочешь ли ты жить со мной. Не будет ли тебе скучно?..
- Хочу, хочу, хочу… И мне не будет скучно. И как хорошо мы с тобой будем жить, папочка! Я за тобой ходить буду… стол твой убирать… чай разливать! - радостно говорила Шура.
Эти слова наполнили Ордынцева счастьем. Он будет не один, а с любимой девочкой, которая одна из всей семьи была с ним ласкова. И он избавит ее от дурного влияния матери и вообще от всей этой скверной атмосферы. Ордынцев об этом думал, когда решил оставить семью, но рассчитывал взять дочь попозже, когда получит обещанную стариком Гобзиным прибавку жалованья к Новому году, так как без этой прибавки у него оставалось всего пятьдесят рублей. Остальное содержание он обещал отдавать семье.
Но теперь он дожидаться не будет. Он займет денег, чтоб нанять маленькую квартирку, купить мебель и завести хозяйство.
- Я сегодня же напишу, чтоб тебя отдали мне, моя радость. Без тебя мне было бы тоскливо жить, мое солнышко.
- И мне без тебя, папочка, было бы скучно.
- И как только я найму квартиру, ты приедешь ко мне. Ведь ты хочешь ко мне, девочка? - снова радостно спрашивал Ордынцев, желая услыхать еще раз, что она хочет.
- О, папа! И как тебе не стыдно спрашивать!.. Только знаешь ли что?..
- Что, милая?
- Согласится ли мама меня отпустить?
- Согласится! - отвечал отец.
Но тон его был неуверенный.
- А если нет?..
- Я заставлю согласиться… Ты во всяком случае будешь у меня! - воскликнул отец.
- Но ведь и маме будет тяжело! - раздумчиво проговорила Шура. И тотчас же прибавила: - Но мама не одна, а ты - один. Тебе тяжелее. Ты можешь заболеть, и кто будет за тобой ходить?
- О, моя ласковая умница! - умиленно проговорил Ордынцев.
- А я буду маму навещать. Правда, папочка?
- Конечно… Когда захочешь, тогда и пойдешь…
- И Сережа будет заходить ко мне?
- И Сережа…
Они уже были у дома, из которого бежал Ордынцев. Обоим им не хотелось расставаться. День выдался славный, солнечный, при небольшом морозе.
- Погуляем еще, Шура. Хочешь?
- Конечно, хочу. Еще когда я тебя увижу.
- Скоро…
- А как скоро?
- Я опять приеду в гимназию… послезавтра.
- А гадкий Гобзин не рассердится на тебя?
- Нет, голубка… И я его не боюсь! - весело говорил Ордынцев. - А ты не голодна ли?
- Нет, папочка.
- А eclair съела бы? - смеясь, спросил Ордынцев, знавший, как любит Шура это пирожное, и часто им угощавший свою любимицу,
- Съела бы.
Они были недалеко от кондитерской Иванова и зашли туда.
Шура съела два eclair'а, и отец с дочерью пошли на Офицерскую.
- До свиданья, Шура!..
- До свиданья, папочка!
- Скоро вместе будем… Вместе! - радостно проговорил Ордынцев, целуя дочь.
Она вошла в подъезд и смотрела через стекло двери, как отец сел на извозчика и послал ей поцелуй.
Дома она никому не сказала, что видела отца. Все были дома, но никто не обращал на нее внимания, занятые совещанием о том, кому отдать кабинет. Мать великодушно отказалась от будуара и отдала кабинет Ольге, пообещав купить маленький диван и два кресла.
Шуре показалось, что мать совсем успокоилась, и это больно кольнуло девочку.
Вечером явился посыльный с новым письмом от Ордынцева.
- Чего еще ему надо! - внезапно раздражаясь, проговорила Анна Павловна, вскрывая конверт.
Письмо, в котором Ордынцев просил отдать ему Шуру, вызвало в Анне Павловне негодование и злость.
Ни за что она не отдаст ему дочь. Ни за что! Он бросил всех, так пусть и остается один. В мотивах этого решения было немало желания отплатить мужу за свое унижение и вообще причинить ему зло. Она знала, как любит отец Шуру, и в значительной степени именно потому и думать не хотела о том, чтобы исполнить просьбу мужа.
И Ордынцева собиралась отвечать решительным отказом. Но прежде она позвала к себе сына.
- Прочти, что он еще выдумал! - взволнованно сказала она.
Алексей прочел и, возвращая матери письмо, спросил:
- Ты что намерена ответить?
- И ты еще спрашиваешь? - воскликнула Ордынцева. - Конечно, я напишу, что не отдам ему Шуры!
- Напрасно.
- Что?! Ты хочешь, чтоб я лишилась дочери, чтоб я отдала Шуру человеку, который так поступил с семьей… Ты хочешь, чтоб она жила по меблированным комнатам, без надзора, без уюта?..
На красивом лице Алексея появилось скучающее выражение человека, принужденного выслушивать глупые речи и доказывать их глупость.
"А ведь, казалось, мать неглупая женщина!" - подумал он.
- Я, мама, хочу избавить тебя и всех нас от неприятностей… вот чего я хочу… Отказом ты раздражишь отца, и он не только не выдаст тебе обязательства, но может уменьшить обещанное содержание…
- Как он смеет? Я могу жаловаться в суд.
- Суд не заставит его отдавать семье все содержание. А ведь отец отдает нам почти все… оставляя себе только пятьдесят рублей в месяц. И наконец он может и судом получить Шуру или подав жалобу в комиссию прошений.
- Но ведь это жестоко… Отнять у матери дочь… И ты хочешь, чтоб я добровольно отказалась от нее?..
- Я представляю тебе доводы, мама. Твое дело принять или не принять их…
Этот спокойный, уверенный, слегка докторальный тон сына невольно импонировал на Ордынцеву, и мысль, что муж может выдавать на содержание семьи меньше того, что обещал, значительно поколебала ее решимость. Алексей отлично это видел и продолжал:
- Я, конечно, понимаю, что тебе тяжело расстаться с Шурой, но она будет навещать тебя. Отец об этом пишет. И присутствие Шуры при отце более гарантирует его от возможности альтруистического увлечения, которого ты боишься… И если ты согласишься отдать Шуру, то и выдача формального обязательства обеспечена. Ты можешь поставить исполнение желания отца в зависимость от этого обязательства.
- Но каков отец… Пользоваться нашей беспомощностью, чтобы отнять дочь! Это… это…
Ордынцева заплакала.
Но Алексей отлично знал физиологическое происхождение слез и знал, что мать немножко рисуется своей печалью расстаться с Шурой. Вот почему он не обратил на слезы матери большого внимания и только из любезности проговорил:
- Ты не волнуйся, мама… И посыльный ждет ответа.
- Что ж отвечать? - покорно спросила Анна Павловна, вздохнув с видом несчастной страдалицы, обреченной нести тяжкий крест.
- Напиши, что обо всем переговорит адвокат, который будет у отца на днях. И больше ни одного слова, мама!
Алексей подождал, пока мать писала письмо, прочел его, одобрил и, когда письмо было вложено в конверт, проговорил, целуя у матери руку:
- Ты очень умно поступила, мама. Очень умно! - повторил он и вышел отдать письмо посыльному.
У посыльного Алексей справился, уплачены ли ему за ответ деньги.
Анна Павловна решила посоветоваться еще с Козельским. Быть может, он придумает такую комбинацию, при которой можно было бы получить от мужа обязательство и оставить у себя Шуру. Вместе с тем у Ордынцевой была и задняя мысль воспользоваться, если представится возможность, новым своим положением брошенной жены.
И она тотчас же написала Козельскому письмо, в котором звала "Нику" по весьма важному семейному делу на свидание в "Анютино" (как они звали приют на Выборгской) на завтра, в два часа. По обыкновению, она адресовала письмо не на квартиру Козельского, который предусмотрительно просил своего друга никогда этого не делать, наученный прежним опытом, какие неприятные инциденты могут от этого произойти, - и, по обыкновению, вышла сама на улицу, чтобы опустить письмо в почтовый ящик, объявив Ольге, что хочет пройтись и кстати взять к чаю кекс.
- Ты ведь любишь кексы, Ольга?
Ольга, тронутая обещанием новой мебели и радостно мечтавшая о гнездышке, которое она устроит из кабинета, горячо обняла мать и с искренним чувством проговорила:
- А ты не сердись на меня, мамочка, за то, что я была резка с тобой. Прости. Не сердишься? Скажи?
- Разве я на вас могу сердиться?.. Только люби меня побольше, Оля… Теперь мне одно утешение в любви детей. И будем дружны. Ведь мы… брошенные, - прибавила Анна Павловна и ласково потрепала Ольгу по ее хорошенькой щеке.