Глава десятая
I
По воскресеньям и по праздникам Никодимцев обыкновенно давал отдых прислуге и отпускал ее со двора и сам уходил обедать к Донону, где ему нравилась тишина, царившая в обеденной зале, обстановка, менее напоминающая модные кабаки, и отсутствие тех кутящих посетителей, один подвыпивший вид которых раздражал Григория Александровича.
И в это воскресенье, на другой день после супружеской сцены у Травинских, Никодимцев в седьмом часу пошел пешком в ресторан, рассчитывая после обеда поехать к Инне Николаевне и просидеть у нее вечер. Эти вечера были теперь для него радостью жизни, и он всегда ожидал их с нетерпением влюбленного юнца…
Сегодня ему особенно хотелось видеть Инну Николаевну. В последнее его посещение она была грустна, и когда он спросил, что с ней, она отвечала: "После, после когда-нибудь расскажу и даже попрошу у вас совета".
Быть может, сегодня она расскажет о том, что заставляет ее страдать, и окажет ему величайшую милость своим доверием.
Никодимцев сел на свое обычное место у маленького стола в углу комнаты, и толстый, солидный татарин Магомет, всегда подававший Никодимцеву, подал ему карточку и проговорил:
- Вместо крема биск прикажете, ваше превосходительство?
- Биск!
Никодимцев обедал в приятном настроении, то и дело поглядывая на часы, как за соседним столом село двое молодых людей. Они шумно и громко потребовали закусок и водки и велели заморозить бутылку мума.
Обед Никодимцева подходил к концу, как вдруг до его слуха донеслось имя Инны Николаевны, и вслед за тем раздался смех.
Никодимцева кольнуло в сердце. Смех этот казался ему оскорбительным.
Но то, что он услыхал затем, было еще ужаснее.
Один из молодых людей, белобрысый господин в смокинге, громко говорил:
- Очаровательная женщина. Муж болван, и она широко пользуется его глупостью…
- Флиртует? - спросил другой.
- Она не прочь и более флирта. Надо только уловить психологический момент… Ха-ха-ха! Теперь только она что-то монашествует… Нигде ее не видно… И последний министр в отставке. Говорят, барынька связалась с Никодимцевым… Впрочем, она любит менять министров… Они у нее…
Молодой человек не докончил.
Перед ним бледный как полотно стоял Никодимцев и, едва владея собой, задыхаясь от гнева, тихо и отчетливо проговорил:
- Ни слова больше, или я задушу вас!..
Молодой человек с видом испуганного животного глядел на искаженное гневом лицо Никодимцева.
- Вы подло лжете… слышите ли?.. Я уже не говорю, что так говорить о женщине, как говорили вы, может только большой негодяй.
- Но… послушайте, милостивый государь, - вызывающе начал товарищ белобрысого господина, - по какому праву вы вмешиваетесь? Мы не имеем чести вас знать.
- По праву порядочного человека, возмущенного вашим разговором… Поняли? Вот вам моя карточка. Я к вашим услугам, если только господа, подобные вам, способны оскорбляться!
И Никодимцев вздрагивавшей рукой достал из бумажника визитную карточку и бросил ее на стол.
Полный негодования, сел он к своему столу, и когда испуганный татарин, видевший эту сцену, подал Никодимцеву мороженое, он спросил, кивнув головой на соседний стол:
- Вы не знаете, кто эти мерзавцы?
- Не могу знать, ваше превосходительство! Они у нас не бывают. Сегодня в первый раз.
Прочитав карточку, молодые люди, оба чиновника, знавшие хорошо, кто такой Никодимцев, ахнули и испуганно переглянулись.
И вслед за тем решили, что надо извиниться.
Они подошли к Никодимцеву и, почтительно поклонившись, по очереди стали говорить, что они под влиянием вина позволили себе неприличную выходку…
- Неприличную? - перебил Никодимцев. - Подобные выходки не находят достаточно презрительного названия… И ведь вы все лгали… Ведь лгали? - с каким-то возбуждением проговорил Никодимцев.
И, не ожидая ответа, брезгливо отвернулся. Молодые люди отошли.
Разумеется, Никодимцев не поверил ни одному слову из того, что говорил об Инне Николаевне белобрысый молодой человек. Да и возможно ли поверить? Если его называли ее любовником, то с такою же достоверностью называли и других. И это соображение несколько успокоило Никодимцева.
Но то, что его имя связывалось с именем любимой женщины, глубоко взволновало его.
Как ни тяжело было Никодимцеву, но он решил реже бывать у Инны Николаевны. По крайней мере он не даст повода клеветать на любимую женщину. Не он, конечно, скомпрометирует ее. Бедная! Она и не знает, какие гадости говорят про нее…
И Никодимцев не поехал в этот вечер к Инне Николаевне, а просидел дома грустный и задумчивый.
Прошло еще три дня. Никодимцев не ехал к Травинской и не был даже на вторнике у Козельских. Все эти дни он не находил себе места. Наконец он не выдержал и решил в воскресенье поехать днем с коротеньким визитом…
"По крайней мере увижу ее!"
И при этой мысли он обрадовался.
Но счастью его не было границ, когда в четверг ему подали маленький конверт и он прочитал записочку следующего содержания:
"Что же вы забыли совсем меня, многоуважаемый Григорий Александрович?"
Он благоговейно прикоснулся губами к этим строчкам, вдыхая аромат душистой бумаги, снова прочитал записку и спрятал ее в бумажник, просветлевший, полный счастья, что Инна Николаевна его вспомнила, зовет его…
И какой же он жизнерадостный и веселый был в этот день в департаменте и делал доклад министру!
В тот же вечер, несмотря на спешные дела, он ехал на Моховую.
Черт с ними, с делами! Он за ними просидит ночь! А сейчас он увидит ее, эту женщину, благодаря которой он понял, что значит любовь.
На лестнице Никодимцев встретил Травинского.
Смешанное чувство ревности, смущения и невольной брезгливости охватило Григория Александровича при виде мужа Инны Николаевны.
Никодимцев очень редко его видал и держал себя с ним с холодной сдержанностью, не допуская никакой короткости, на которую, видимо, напрашивался Травинский, и словно бы не скрывая, что ездит исключительно к Инне Николаевне.
И теперь Травинский с обычной льстивой любезностью приветствовал Никодимцева.
- Инна дома и очень будет рада вам, Григорий Александрович! - весело воскликнул Травинский, почтительно пожимая протянутую Никодимцевым руку. - Совсем вы нас забыли, Григорий Александрович, давно не были…
- Некогда было! - суховато сказал Никодимцев.
- А Инна одна и хандрит… Нервничает и никуда не выходит… Я предлагал ей прокатиться за границу - не хочет. И лечиться не хочет… Уговорите ее уехать из Петербурга… Она вас послушает… право. Чужого человека всегда больше слушают, чем близкого… Не правда ли? А меня извините, Григорий Александрович, что ухожу… Спешное дело… должен ехать…
Травинский снова горячо потряс руку Никодимцева и проговорил:
- Предложили бы Инне прокатиться на острова… Вечер отличный, и ей полезно… А я, Григорий Александрович, буду благодарен, если вы развлечете жену… Она очень ценит ваши посещения и симпатизирует вам… Поверьте, Григорий Александрович, я очень, очень рад, когда вы бываете у Инны. Инна тогда оживает. Она любит поговорить с умными людьми о разных возвышенных предметах. Она ведь сама умная… Значит, и вам, Григорий Александрович, не скучно с Инной? Не правда ли?
- Совершеннейшая правда! - серьезно отвечал Никодимцев, краснея и испытывая желание сбросить с лестницы этого болтливого пошляка.
- Ну, вот видите… Я так и говорил жене, а она… думает, что вам скучно с ней, оттого вы давно не были… Уверьте ее, что я прав, и навещайте ее почаще… Вы удивляетесь, что я вас об этом прошу?.. Но я не ревнивый муж… Совсем не ревнивый! - неожиданно прибавил Травинский и захихикал.
И с этими словами он почтительно приподнял цилиндр и стал спускаться с лестницы.
"И она живет с этой гадиной? Она его жена?!" - подумал Никодимцев с тоской и подавил пуговку электрического звонка, чувствуя, как сильно колотится в груди его сердце.
II
Никодимцев вошел в гостиную и радостно бросился навстречу показавшейся в дверях своего кабинета Инне Николаевне.
Но когда он увидал ее осунувшееся и побледневшее лицо, когда увидал, каким отчаянием дышало оно, когда увидал слезы на ее глазах, сердце его упало. И он, крепко пожимая маленькую ручку Инны Николаевны, спросил дрогнувшим, тревожным голосом:
- Инна Николаевна! Да что с вами?
И он глядел на нее с выражением такой восторженной любви и такой тревоги, что молодая женщина благодарно и ласково улыбнулась ему глазами, и лицо его просветлело, когда она сказала:
- А я было думала, что вы совсем меня забыли и наша дружба окончена…
Никодимцев смутился и, краснея, произнес:
- Как могли вы это думать?
- Я мнительна, Григорий Александрович!
- Вы? - обронил изумленно Никодимцев.
- Да… И имею основания быть мнительной…
Инна Николаевна опустилась на диван. Никодимцев сел на обычное свое место - на кресло с левой стороны.
- Вы бывали часто и вдруг перестали… Мне хотелось узнать, что это значит, и я написала вам… Спасибо, что приехали и, кажется, не очень недовольны, что я вам напомнила о себе? В самом деле, отчего вы не были в воскресенье?.. Я вас ждала.
- Ах, Инна Николаевна, не всегда можно делать то, что хочешь…
- Значит, хотели приехать?
- Еще бы.
- Так отчего же не приехали?
- Отчего?.. Да просто потому, что слишком часто бывать у вас… неудобно… И как мне ни приятно навещать вас, я все-таки решил… сократить свои посещения.
- Вам писал что-нибудь муж?
- Нет. Разве он недоволен моими посещениями? Сейчас я его встретил, и он просил меня чаще навещать вас. Говорил, что вы хандрите… Что не хотите ехать за границу… Просил как-нибудь развлечь вас… предложить вам ехать на острова…
Инна Николаевна презрительно усмехнулась.
- Так отчего вы решили сократить посещения? И муж и жена вас зовут, а вы…
- Люди злы и глупы, Инна Николаевна.
- И вы их боитесь?
- Я не боюсь их, но с ними надо считаться, чтоб не подать повода к нелепым толкам…
- Понимаю. Вы боитесь скомпрометировать меня? - горько усмехнувшись, сказала Инна Николаевна. - Спасибо вам за это, Григорий Александрович, но не бойтесь этого… Про меня и так говорят, путая правду с клеветой… Я это знаю… И скажите, ради чего вы будете лишать меня и, быть может, себя удовольствия коротать вместе иногда вечера… Из-за того только, что скажут люди? И еще какие люди? Такие, которые не прощают другим то, что делают сами? Ужели стоит, Григорий Александрович? - прибавила молодая женщина с грустною улыбкой.
Никодимцев восторженно глядел на молодую женщину.
- Право, не стоит! Так будем видеться и болтать, пока нам не скучно. Хотите?
- Разумеется, хочу.
- И будем добрыми друзьями, пока кому-нибудь из нас не надоест дружба. Хотите?
Инна Николаевна протянула руку. Никодимцев крепко пожал ее и с какою-то особенною серьезностью проговорил:
- Спасибо за доверие. Я буду верным другом.
- Вам я верю.
- И если б я мог чем-нибудь доказать эту дружбу, я был бы счастлив, Инна Николаевна.
- О, я сейчас же воспользуюсь ей…
- Приказывайте.
Инна Николаевна на минуту примолкла.
- Вы помните наш разговор на выставке, Григорий Александрович, по поводу картины "Супруги"? - наконец спросила она.
- Помню.
- Я тогда защищала жену, которая не оставляет нелюбимого и неуважаемого мужа… Теперь я не защищала бы ее.
Лицо Никодимцева просветлело при этих словах.
- Вы, как вошли, спросили: что со мной?
- Да. Вы так похудели, такая грустная…
- Со мной, Григорий Александрович, то, что бывает со многими женщинами, которые вдруг сознали весь ужас своего положения, почувствовали отвращение к прежней жизни… и видят, что выхода нет… Нет его! - с отчаянием проговорила молодая женщина.
- Инна Николаевна! К чему отчаиваться? Поищем выхода, может быть, и найдем.
- О, если бы найти!.. Если бы вы помогли мне найти его! Я, право, стою этого, хотя во всем сама виновата. Как это случилось, как могла я жить с человеком, которого не любила и тогда, когда шла за него замуж, - не стану теперь говорить. Мне мучительно… мне противно вспоминать весь этот ужас… Но потом, не сегодня, я все расскажу вам… всю правду, хотя бы из-за нее я и потеряла вашу дружбу… Я не хочу, чтобы вы заблуждались на мой счет, так как слишком уважаю вас и ценю вашу дружбу. Я далеко не такая, какою вы представляете себе… Слышите? - строго, почти что с угрозой прибавила она.
Никакое самое лукавое кокетство не могло бы так подействовать на порядочного человека, как этот искренний порыв любимой женщины.
И Никодимцев, полный восторженной любви, взволнованно проговорил:
- Что бы вы ни сказали о себе, я не переменю о вас мнения, Инна Николаевна!
- Не говорите заранее, чтобы после не раскаяться в своих словах… Не надо, не надо… А теперь слушайте и помогите советом.
И Инна Николаевна, волнуясь и спеша, проговорила:
- Жить больше с мужем я не могу.
- Еще бы! - чуть слышно и радостно проронил Никодимцев.
- И я хотела бы развестись с ним.
В голове Никодимцева появилась внезапно мысль, что Инна Николаевна, вероятно, кого-нибудь любит и собирается выйти замуж.
И в голосе его прозвучала едва уловимая грустная нотка, когда он сказал:
- Чтобы найти счастие в другом замужестве?
Инна Николаевна удивленно взглянула на Никодимцева.
- Почему вы думаете, что я желаю развода ради другого замужества?
- Вы так молоды… И я думал…
- Довольно одного урока. Довольно…
- Но вы могли полюбить кого-нибудь достойного вашей привязанности, и тогда отчего же не выйти замуж?
- Полюбить?
Инна Николаевна вспомнила, как и кого она любила, и дрожь пробежала по ее телу. И она проронила с горькой усмешкой:
- Не так легко полюбить, Григорий Александрович, как следует любить… И надо заслужить право любить… А я… Я не имею права после позорного своего замужества… Не утешайте… Не говорите ничего…
Наступило молчание
- Нет, не ради какого-нибудь рыцаря хочу я развода. Я просто желаю быть свободной… Избавиться от этого кошмара.
Никодимцев облегченно вздохнул.
Все эти быстрые перемены настроения, отражавшиеся в выражении его лица, глаз, Инна Николаевна заметила, и ей это было приятно. Ее трогала эта привязанность. Трогала и удивляла деликатностью проявления и тем действительным уважением, которого она до сих пор не видала ни в одном из своих многочисленных обожателей.
- Я не обвиняю этого человека… Я виновата. Зачем выходила замуж… Зачем раньше не ушла от него… И вот теперь… расплата. Он не дает развода. Он грозит судом отнять дочь, если бы я уехала от него… Но зато он предоставляет мне полную свободу жить, как я хочу, только бы я осталась с ним… Вы понимаете, какой ужас он предлагает мне?.. Вы понимаете, какое презрение возбуждает этот человек?..
Никодимцев вспомнил только что бывший на лестнице разговор с Травинским и, полный негодования, промолвил:
- Это что-то чудовищно омерзительное.
И затем с трогательным участием прибавил:
- Как вы должны были страдать, Инна Николаевна… Но больше страдать вы не будете. Не падайте духом и завтра же уезжайте со своей дочкой из этой квартиры… Вы где думаете пока жить?.. У своих?
- Да.
- Завтра я добуду вам и отдельный вид на жительство.
- А муж не отнимет ребенка?.. Не подаст жалобы в суд?
- Ничего он не сделает. Будьте покойны. Он только застращивал вас! - успокаивал Никодимцев молодую женщину, хотя сам и не уверен был в том, что говорил.
Разумеется, он мог устроить так, чтобы этот "негодяй", как мысленно назвал Никодимцев мужа Инны Николаевны, не смел больше ее беспокоить. Стоило ему только поехать к градоначальнику и попросить, чтобы он "посоветовал" Травинскому оставить в покое свою жену, но Никодимцев решительно отогнал эту мысль, когда она пришла ему в голову, считая такой образ действий предосудительным.
Более всего возлагал он надежд на знакомого своего приятеля, известного присяжного поверенного, который не откажется помочь в этом вопиющем деле, и на подлость мужа Инны Николаевны, который, вероятно, не откажется дать и развод, если ему предложить денег.
И Никодимцев решил отдать на это дело все свои сбережения - тысяч пятнадцать, - которые он скопил, живя очень скромно и не проживая всего своего довольно значительного жалованья. Разумеется, он сделает это от имени Козельского.
- И о разводе похлопочем, Инна Николаевна, и разведем вас… только вы-то не волнуйтесь и не терзайте себя злыми мыслями… Кто не делал ошибок?.. Вы вот свою теперь поправите, и делу конец…
- Спасибо вам, Григорий Александрович. За все, за все спасибо… не только за участие и помощь. Вы сделали для меня нечто большее. Вы вернули мне веру в порядочных людей, уважающих в женщине человека, и заставили меня очнуться и прийти в ужас… Надолго ли меня хватит - не знаю, боюсь говорить… Но никогда я этого не забуду! - горячо и взволнованно проговорила Инна Николаевна.
В первое мгновение Никодимцев не находил слов.
Полный необыкновенного счастья, стараясь скрыть его, он наконец проговорил:
- Вы слишком добры, Инна Николаевна, и слишком мало цените себя… Уж если считаться, то я должен благодарить вас за доверие и дружбу… Мне, одинокому старику, она так дорога и так красит жизнь…