Он готов был сказать, что только теперь понял прелесть жизни, потому что любит Инну Николаевну и будет любить, и не может не любить ее, что она одна теперь владеет его мыслями, но вовремя остановился, считая такое признание прямо-таки святотатственной дерзостью и подлостью именно теперь, когда Инна Николаевна так дружески и доверчиво отнеслась к нему. Она никогда не должна знать про его любовь. И на что она ей?.. Разве возможно, чтобы Инна Николаевна могла отнестись иначе как с негодованием или с обидным сожалением к влюбленному пожилому человеку, да еще такому некрасивому, как он?
Такие мысли не раз приходили в голову мнительно-самолюбивого Никодимцева, и он даже в мечтах не допускал возможности быть любимым, да еще такой молодой, такой красивой, такой умной и отзывчивой женщиной, как Инна Николаевна.
- И, значит, мы во всяком случае квиты, Инна Николаевна! - прибавил весело Никодимцев.
Скоро подали чай, и они пошли в столовую.
И чай, и хлеб, и масло - все казалось необыкновенно вкусным Никодимцеву.
В двенадцатом часу он стал прощаться и снова повторил Инне Николаевне, чтобы она не беспокоилась и завтра переезжала к своим.
- А паспорт я завтра вечером сам привезу, если позволите…
- Конечно…
- А вещи ваши…
- Я ничего не хочу брать…
- Вот вы какая…
Никодимцев хотел сказать: хорошая, но вместо этого покраснел от удовольствия.
- А затем, Инна Николаевна, когда вы отдохнете, можно будет приискать вам какие-нибудь занятия, если они вам нужны и если вы соскучитесь без дела. Хотите?
- Еще как хочу… Но только боюсь, Григорий Александрович…
- Чего?
- Что я после праздной жизни ни к чему не способна.
- Я вам отвечу, как ответил во "Власти тьмы" отставной солдат: "А вы не бойтесь, и не будет страшно". Попробуйте… Ну, да об этом еще поговорим… Спокойной ночи, дай вам бог хороших снов, Инна Николаевна!.. А мне еще надобно с своими бумагами повозиться…
- И долго будете работать?
- Часа два-три… Да я привык к работе… Всю жизнь за ней просидел и не заметил, как старость подошла…
- Ну, уж и старость. Вы просто кокетничаете своею старостью, Григорий Александрович.
- Нет, Инна Николаевна, нет… Старик, старик! И не утешайте меня из любезности. Я знаю себе цену! - почти строго произнес Никодимцев.
Прощаясь, он опять-таки не поцеловал руки Инны Николаевны, как делал это прежде, а только крепко ее пожал.
И Инна Николаевна поняла и оценила эту тонкую деликатность.
"Зачем я его раньше не встретила?" - подумала она, направляясь в свою комнату.
На следующий день, во втором часу, Инна Николаевна, Леночка и фрейлейн Шарлотта уехали в карете к Козельским.
Инна Николаевна сочла возможным взять с собою только свое приданое белье, несколько своих вещиц, книг и детское белье и платье. Все хозяйственные деньги, бывшие у нее, все драгоценные вещи: браслеты и кольца, в том числе и обручальное, она положила в небольшую шкатулку и поставила на письменном столе в кабинете мужа вместе с коротенькой записочкой, в которой извещала, что оставляет его навсегда.
Прислуга, разумеется, догадалась, в чем дело, и с молчаливым сочувствием проводила барыню.
Инна Николаевна была в большой тревоге, несколько раз высовывалась из окна, чтобы просить кучера ехать скорее. Она боялась погони. Ей казалось, что вот-вот муж остановит карету и отнимет ребенка. И вместе с мужем в ее воображении являлся образ Привольского, и она вздрагивала с чувством отвращения.
Успокоилась она только тогда, когда вошла в квартиру отца.
Глава одиннадцатая
I
Дома была одна Антонина Сергеевна. Она торопливо вышла в прихожую, когда горничная сказала, что приехала молодая барыня.
- А мы к вам совсем, мама. Позволишь?
В голосе Инны Николаевны звучала детская жалобная нотка.
И она с какою-то особенной порывистостью и лаской, словно бы и радуясь и в то же время прося за что-то прощения, стала целовать лицо и руки матери.
- Больше нет сил, мамочка! - шепнула она.
И слезы покатились из глаз Инны Николаевны.
Антонина Сергеевна прижала голову дочери к своей груди и тихо гладила ее голову своей вздрагивающей рукой, как, бывало, гладила, когда Инночка была маленькой девочкой.
Увидав, что лакей Иван и швейцар не знают, куда нести большую корзину, привезенную Инной Николаевной, Козельская приказала нести ее в свою комнату. И, расцеловав затем внучку, сказала дочери, когда все вошли в гостиную:
- Ты будешь с Леночкой жить в моей комнате, Инночка, а фрейлейн будет спать в столовой, а я возьму себе комнату, где стоят шкапы… Их оттуда вынесут, и мне будет отлично…
- Что ты, мама… Я в той комнате помещусь…
Но Антонина Сергеевна и слышать не хотела.
- Завтракали ли вы? - спохватилась она.
- Я не хочу, мама… А Леночке вели сделать котлетку.
Как ни приятно было Инне Николаевне сознание, что она уехала от мужа, но в то же время она чувствовала, что переселение ее стеснит всех и главным образом мать, и это несколько отравляло ее удовольствие.
Антонина Сергеевна сделала распоряжение, чтобы Леночке была котлета и молоко и чтобы очищена была маленькая комната, и, вернувшись в гостиную к дочери, снова горячо обняла ее, всплакнула и затем спросила:
- А он что? Он знает?
- Нет, мамочка. Я оставила записку.
- Бедная ты моя деточка!.. Я догадывалась, что ты несчастлива… Недаром я была против этого брака! - говорила Антонина Сергеевна, забывая, что она ни одним словом не выразила своей дочери протеста против ее брака с Травинским и вообще не считала нужным в чем-нибудь стеснять своих дочерей.
Она принадлежала к типу тех матерей, которые слепо любят своих детей. Антонина Сергеевна обожала мужа, обожала дочерей и, полная этого обожания, создавшая из него культ, заботилась, чтобы все их желания были удовлетворены, баловала их и вполне была уверена, что, отдав им всю свою жизнь, безупречную и светлую, она добросовестно исполнила свои обязанности и воспитала превосходных женщин - таких же преданных долгу и таких же "однолюбок", какою была сама, и что ставила себе в особую заслугу и чем особенно гордилась.
Несмотря на страстную и готовую на всякие жертвы любовь Антонины Сергеевны к дочерям, между ними и ею не было духовной близости. Мать совсем не знала внутреннего мира дочерей и, влюбленная в них, не замечала того, что легко бросалось в глаза посторонним. Неглупая, видевшая недостатки в чужих людях, она была совсем слепою и, казалось, наивною в оценке своих дочерей, и чем старше они становились, тем более хроническою становилась эта слепота безграничной веры.
Так Антонина Сергеевна и продолжала жить в каком-то сентиментальном мираже, в культе обожания, ласк, поцелуев и забот о дочерях и в лелеянии ревнивых подозрений, и в мучительных розысках любовниц мужа, когда она сделалась несчастной женой все еще любимого человека.
И муж и дети сохраняли этот мираж, чтобы не причинить страданий женщине, которую считали безупречною и святою.
Обманывал ее более или менее умело муж. Скрывали от нее все, что могло огорчить ее, обе дочери. Инна, не обращавшая внимания, что про нее говорят, боялась недоверчивого взгляда матери и находила мучительное утешение в том, что мать, одна только мать, считает ее чистою и непорочною и не поверит ничему дурному, если бы до нее и дошли какие-нибудь слухи. Даже Тина, проповедовавшая в последнее время теорию приятных ощущений со смелостью самолюбивой барышни, желавшей удивить всех оригинальностью мнений и самостоятельностью поступков, непохожих па поступки других, - и та, несмотря на свою резкость и равнодушие к чужим мнениям, стеснялась высказывать свои взгляды при матери, чтобы не огорчить ее и не обнажить, так сказать, себя перед любимой, почитаемой и потому всегда обманываемой матерью.
- Как это все вышло? Из-за чего у вас дело дошло до разрыва? Было объяснение?.. Ведь он все-таки любит тебя, Инночка? Не правда ли?.. И очень любит? - спрашивала мать, любовно и грустно взглядывая на дочь и плотнее усаживаясь на диван, чтобы выслушать подробный рассказ дочери о том, как все это вышло.
Эти вопросы кольнули Инну Николаевну. О, как далека мать от понимания всего ужаса ее брачной жизни и ее душевного настроения. А ведь сама несчастлива с отцом!
- Я не любила его, мама… И вообще мы с ним не сходились… И вышло это просто, как видишь… Я приехала к вам и не вернусь более к нему… Положим, я во многом виновата перед ним, но…
- Что ты, что ты, Инночка! В чем ты могла быть виновата перед ним?.. Если немножко кокетничала, так что ж тут дурного? Он все-таки не имеет права ни в чем тебя упрекнуть… Ты была честной и верной женой… Точно я тебя не знаю.
"Если б мама знала!" - пронеслось в голове Инны Николаевны.
И она прижалась головой к матери, словно ребенок, ищущий защиты, и сказала:
- Не будем пока об этом говорить, мама… Я виновата уж тем, что была женой человека, которого не любила…
И мать и дочь несколько минут сидели молча.
Наконец Инна Николаевна спросила:
- А папа не будет недоволен, что я приехала?.. Мне все кажется, что я стесню вас…
- Как тебе не стыдно, Инночка!..
И Антонина Сергеевна стала говорить, как она рада, что Инночка и Леночка будут около нее и что, конечно, отец тоже будет рад. Он ведь так любит и ее и Тину. И, разумеется, никакого стеснения и быть не может. Напротив, в доме станет веселее от присутствия внучки.
В это время в гостиную вошел лакей и доложил Инне Николаевне, что кучер просит деньги.
- Я и забыла… Заплати, мамочка! - попросила она и по-французски прибавила: - Ведь я ничего оттуда не взяла… Одно белье и платье, которое на мне…
- Милая! Это благородно! - воскликнула мать и, отпустив лакея, снова обняла Инну Николаевну и сказала, что она поговорит с отцом, и, конечно, он с удовольствием даст денег, и у Инночки будет все, что нужно. - И у меня есть свои триста рублей. Возьми их, голубка!
Хотя Инна Николаевна не сомневалась, что отец не откажет, все-таки сознание материальной зависимости от него несколько отравляло радость нового ее положения, и она подумала, что непременно попросит Никодимцева приискать ей какие-нибудь занятия.
За четверть часа до обеда пришла Тина, закрасневшаяся, свежая, оживленная.
По обыкновению, она не сказала матери, где была, и, здороваясь с сестрой, проговорила:
- Цвет лица у тебя нехороший. Видно, мало ходишь. Надо ходить, ходить.
И, когда мать сказала, что Инна будет жить теперь с ними, молодая девушка радостно проговорила:
- Наконец-то ты рассталась со своим идиотом. Надеюсь, примирения больше не будет?
- Надеюсь…
- Ты не раскисай, Инна. Не вздумай его пожалеть.
- Теперь уж не пожалею! - значительно проговорила Инна Николаевна.
- Конечно, разведешься?
- Он не хочет давать развода.
- Не хочет? Какой негодяй!.. Видно, надеется, что ты вернешься? Вот и выходи после этого замуж! - смеясь, проговорила молодая девушка.
- Не все же такие, Тина! - заметила Антонина Сергеевна.
- Все, мама! - категорически заявила Тина, точно она отлично знала мужчин. - Пока женщина, которую они любят, как говорят, при них, они готовы ползать на четвереньках, а уйди она… А ты, Инна, попросила бы Никодимцева.
Инна Николаевна слегка покраснела.
- О чем?
- Чтобы он тебе помог, если твой идиот в самом деле будет упрямиться…
- Но что же Никодимцев может?
- Он может поехать к начальнику твоего мужа и попросить…
- Это лучше папе сделать! - заметила Антонина Сергеевна.
- Для папы не сделают того, что сделают для Никодимцева. А он порядочный человек и, конечно, с удовольствием исполнит просьбу Инны! - сказала молодая девушка, не сомневавшаяся, как и многие, что Никодимцев близок с Инной Николаевной.
- Он и так был настолько добр, что обещал выхлопотать мне отдельный вид на жительство…
Антонина Сергеевна вышла из гостиной. Сестры пошли в комнату Татьяны Николаевны.
- Он тебе и развод выхлопочет. Это в его интересах! - заговорила Тина.
- Это почему?
- Да потому, что он влюблен в тебя и…
- И что еще?
- И, разумеется, скоро сделает тебе предложение, Инна… Точно ты сама этого не знаешь… А за него еще можно рискнуть… Он, наверное, в разводе не откажет… Не правда ли, Инна? - с веселым смехом говорила Татьяна Николаевна.
- Не сделает он мне предложения, и не пойду я за него замуж, Тина! - серьезно проговорила старшая сестра.
- Отчего? Разве он тебе не нравится?..
- Тина… Тина… Ты все еще веришь в свою теорию приятных ощущений?
- Верю и живу ими. А ты разве нет?..
- Я пришла в ужас от них, Тина… Нет, Тина, так жить нельзя… Придет час расплаты…
Молодая девушка насмешливо посмотрела на сестру.
- Ты моралисткой стала. С каких это пор?
- С недавних.
- Поздравляю! Это чье же влияние? Никодимцева?
- Отчасти и его. И я хотела бы, чтобы и ты встретила такого человека, как Никодимцев, Тина. Не шути с жизнью. Дошутишься до того, что станешь презирать себя… Избави тебя бог от этого…
- Слова, слова, слова!..
- Пожалуйте кушать! - доложил вошедший лакей.
II
Новость, сообщенная Антониной Сергеевной мужу, как только он приехал домой, не удивила Николая Ивановича. Он тоже выразил удовольствие, что Инна оставила этого идиота. Она, разумеется, должна развестись с ним и как можно скорее. "Инна молода, хороша собой и может еще выйти замуж", - думал Козельский, решивший, что оставление мужа дочерью явилось не без влияния Никодимцева. Что Никодимцев влюблен в Инну, в том Козельский не сомневался, особенно после джентльменского поступка Никодимцева в ресторане Донона, о котором Николай Иванович узнал на днях, и, разумеется, от Инны зависит женить его на себе. Партия блестящая и родство очень выгодное. Человек он очень умный и во всех отношениях порядочный, и при этом еще не старый, здоровый и крепкий, и может понравиться женщине. С ним Инна, наверное, перестанет подавать повод к разговорам, подобным тому, из-за которого Никодимцев не испугался риска нарваться на "историю". Только надо ковать железо, пока горячо, и Инна, разумеется, сделается женой Никодимцева, пока он по уши влюблен и, следовательно, не поверит тому, что о ней говорят… Одним словом, Козельский возлагал большие надежды на то, что и он в качестве тестя такого видного человека так или иначе, но поправит свои дела.
Денег на экипировку Козельский обещал дать "сколько нужно", хотя и подумал, что Инна напрасно не взяла свои платья и драгоценные вещи, но просил только повременить несколько дней. У него будут деньги… Он должен получить…
Козельский говорил так небрежно-уверенно, что Антонина Сергеевна, давно уже не посвящаемая в денежные дела мужа, горячо поблагодарила и ушла из кабинета вполне довольная за Инну.
А между тем на сердце у Козельского скребли кошки. Назавтра предстояла новая уплата по векселю, и сегодня он денег не достал и не знает, куда обратиться. Всюду - он должен. Во всех местах, где он получал жалованье, оно уже забрано, и его превосходительство решительно не знал, как извернуться и что ему делать. Если даже он и заплатит завтра, во всяком случае дела его от этого не поправятся. Ему необходимо где-нибудь достать крупный куш - тысяч десять, чтобы расплатиться с более назойливыми долгами и несколько успокоиться от этой каторги - вечного искания денег.
Он в разных служебных местах нахватывал до двадцати тысяч и всегда был без денег. У него всегда были какие-то старые долги, которые он выплачивал, и всегда ему не хватало денег на тот train жизни, какой он вел. И он легкомысленно надеялся на возможность сразу получить крупный куш и сразу поправить дела, выдумывая разные предприятия, вступая в компанию с сомнительными дельцами. Но или предприятия оказывались несбыточными, или у Николая Ивановича не было ни достаточно уменья, ни влиятельных связей, но только ни одно дело его не приносило ему большого куша, а лесное, на которое он так надеялся, принесло ему еще убыток, и весьма порядочный, на так называемые "предварительные расходы", часть которых пала на его долю. А деньги были заняты, и заняты на короткий срок.
Сегодня вечером Николай Иванович должен был сделать последнюю попытку: иметь свидание с одним евреем, подставным лицом знакомого тайного советника, который приумножал свое состояние ростовщичеством за чужой спиной. Если эта попытка не удастся…
- Ника! Мы ждем тебя, Ника! - проговорила, входя в кабинет, жена. И, заметив озабоченное лицо мужа, беспокойно прибавила: - Ты чем-то расстроен… Что с тобой?..
- Ничего, право ничего… Просто устал немного, Тоня… Прости, что заставил себя ждать.
И, с изысканной любезностью предложив жене руку, прошел с ней в столовую.
Он с особенною ласковостью поздоровался с Инной Николаевной, расцеловал внучку, протянул руку фрейлейн и сел на свое обычное место около Антонины Сергеевны.
- Теперь мы все в сборе! - значительно проговорил Козельский, взглядывая на Инну Николаевну. - И я очень этому рад.
Он на время позабыл о делах и с обычным легкомыслием почему-то надеялся, что убедит еврея дать ему денег. И, успокоив себя этой надеждой, он за обедом был очень мил: находил все вкусным, к удовольствию Антонины Сергеевны, не без насмешливой игривости рассказал, что недород официально признан и что о нем можно будет говорить в газетах, весело сказал Инне Николаевне, что "все хорошо, что хорошо кончается", шутил с внучкой и с Тиной и после второго блюда что-то шепнул лакею, сунув ему в руку деньги.
И когда перед жарким розлили по бокалам шампанское, Козельский поднял бокал и предложил выпить за Инночку, вырвавшуюся из вавилонского плена.
- А мы уж тебя больше в обиду не дадим! Разведем с твоим умником! - ласково прибавил отец и, поднявшись с места, подошел к дочери и крепко ее поцеловал.
Инна Николаевна была тронута. Целуясь с отцом, матерью и сестрой, она чувствовала себя в атмосфере нежной ласки, уверенная, что в обиду ее не дадут. Но все-таки вспомнила при этом и Никодимцева…
Не познакомься она с ним?..
После обеда Козельский увел Инну Николаевну в кабинет и, усадив ее на диван, стал закуривать не спеша сигару.
Инна Николаевна не без восхищения глядела на своего моложавого, красивого, элегантного и порочного отца.
- Ну, поговорим, Инночка, - заговорил он своим мягким, певучим голосом. - Во-первых, выдал он тебе вид на жительство?
- Нет, папа. Он застращивал меня судом. Грозил отнять Леночку.
- Ну, это дудки!.. А паспорт мы и без него добудем.
Инна Николаевна сказала, что паспорт обещал сегодня привезти Никодимцев.
- И отлично. Спасибо Григорию Александровичу, что он принял в тебе участие. Он очень порядочный человек и действительно предан тебе… И я сердечно поблагодарю его сегодня же, если застану у нас… В половине восьмого мне надо ехать по делу… И свою порядочность и уважение к тебе он доказал… Он не нынешним молодым людям чета… Не правда ли… джентльменский поступок?.. Можно сказать, по-рыцарски поступил…