Но нет вечного счастия в этой жизни! У Ивана Трофимовича была однофамилица, и даже несколько сродни, из дворян, - вдова Марфа Осиповна Зернушкина. Случись у ней какое-то дело в городе Реженске: никак, кто-то у ней мельницу околдовал, ртути в плотину напустил. Марфа Осиповна была женщина бойкая, умная, скопидомка и хотя грамоте не умела, но тяжебные дела знала лучше иного приказного: потому решилась она хлопотать о делах сама, своею особою, а Иван Трофимович был ей нужен, чтобы за нее по родству руку прикладывать. Она въехала к нему прямо в дом. Соблазна тут никакого быть не могло, потому что им обоим вместе было лет сотня с лишком: добрый Иван Трофимович с радушием отвел ей у себя каморку. Вот, разумеется, при свидании родные обрадовались. Пошли толки о том, о сем, о старине, о новизне, об урожае - а Васька туда же, то ластится, то трется, то замурлычет, то замяучит, то посмотрит на них прищуренными глазками…
- Э! да какая у тебя товарка! - сказала Марфа Осиповна, - давно ли, батюшка, завелся?
- Да давно уж, матушка! лет восемь; с тех пор как мы с тобою не видались…
- Да где, батюшка, и видеться! Ведь восемьдесят верст не шутка! Ты человек служебный, а мне уж не под лета. Три дня, батюшка, к тебе тащилась: ведь на своих!.. Чуть было в грязи не утонула, а еще все большой дороги держалась; ты знаешь, у нас новую дорогу сделали! Кисанька! Кисанька!.. Экая славная!.. Ну, вижу я, ты, право, домком позавелся! Уж не жениться ли хочешь? На дворе я у тебя видела матерого петуха, а здесь кота заморского: а ведь, по нашему, по бабьему реченью, кот да петух что жена, милый друг!
- Ну уж, матушка Марфа Осиповна: что до петуха касается, то его хоть бы не было. Такой крикун - провал его возьми! - глаз свести не даст. Я, пожалуй, вам его хоть даром отдам…
- Благодарствую, батюшка Иван Трофимович. Да зачем это?
- И! ничего, матушка! свои люди, сочтемся. А уж Васька-то мой! То уж подлинно сказать, Марфа Осиповна, что мой Васька милее иной жены. Кабы вы знали, какой затейник, какой забавник! Не только что на охоту ходит, да песни поет, да старую шею у меня греет; нет, матушка: ведь от меня он крохи не получает, а сам со мною по городу бродит да с лавочников оброк берет!..
- Неужели в самом деле?
Невозможно описать всех рассказов Ивана Трофимовича и всех расспросов Марфы Осиповна, и я, подобно сочинителям чувствительных романов, когда дело доходит до развязки, предоставляю читателям дополнить воображением все, что было сказано, недосказано и пересказано при этом свидании.
Прошло несколько дней. Однажды после обеда, сидя за чайным столиком, Марфа Осиповна сказала Ивану Трофимовичу:
- Смотрю я на тебя, батюшка!..
- Да! - отвечал Иван Трофимович. - Так что же?
- А то, что нехорошо!
- Что нехорошо?…
- Да так! нехорошо…
- Да что оно такое нехорошо, матушка?
- А то, зачем ты позволяешь кошке себе на ухо шептать!
- На ухо шептать?
- Да, вон видишь: ты, батюшка, ее отогнал, а она тебе опять в ухо лезет.
- Признательно вам сказать, Марфа Осиповна, что же тут дурного? Оно тепло и приятно.
- Да то тут дурного, Иван Трофимович, что она тебе жабу в голове нашепчет.
- Как жабу нашепчет?
- Да так, что у тебя ни с того ни с сего жаба в голове заведется.
- Что ты, матушка, говоришь? Уж жаба в голове заведется!.. Да как она туда зайдет?
- Как хочешь, Иван Трофимович! верь или не верь: я тебе не свои слова говорю, а что от родителей слыхала. Ты помнишь батюшку, покойника: он, бывало, слова даром не проронит; а он частенько - царство ему небесное! - толковал, что если кому кошка на ухо шепчет, у того непременно в голове жаба заведется.
"Что эта баба мелет? - думал про себя Иван Трофимович, ложась в постелю и поглаживая Ваську. - Вишь, кошка жабу может нашептать! Чего эти бабы не выдумают!"
Однако ж у Ивана Трофимовича в голове и один и два. Вот кажется Ивану Трофимовичу, что его что-то в голову стукнуло и будто голова у него заболела. И он думает: "Болит она аль нет? болит, точно болит!.. Нет, не болит, точно не болит!.."
Вставши поутру, Иван Трофимович, как человек благоразумный, рассудил, что в таких случаях лучше всего спросить человека знающего. Был у него задушевный приятель, Богдан Иванович, уездный лекарь. Давно они уже с ним не видались. "Дай-ка зайду к Богдаше, - сказал Иван Трофимович, - да спрошу: он человек искусный и верно мне всю правду скажет". Сказано - сделано.
Не хотелось Ивану Трофимовичу признаться, что он поверил бабьим сплетням, но, как человек тонкий, завел речь стороною.
После обыкновенных приветствий Иван Трофимович сказал лекарю:
- Что это, батюшка, Богдан Иванович? У нас в городе все головой жалуются. Отчего бы это?
- Да не мудрено, Иван Трофимович! - отвечал лекарь. - Теперь пора осенняя, а в эту пору обыкновенно усиливается геморрой.
- А разве только что от геморрою и может болеть голова?
- Нет; она может болеть и от разных причин: от простуды, от угару, от несварения пищи.
- А от каких ни есть других причин может болеть голова?
- Да от каких же это?
- Ну, примером сказать, правда ли это, батюшка, что будто бы иногда у человека жаба заводится в голове?
- Мало ли чудес в теле человеческом! Бывали и такие примеры.
- Как! Бывали?
- Да, но, к счастию, очень редко.
- Какие чудеса на свете бывают! Да как же помочь в таком несчастном случае?
- Ну, тут уж надобно делать операцию!
- Операцию?
- Да! И очень трудную. Вскрывают голову.
- Вскрывают голову! Да как же это?
- Да вот, видишь: есть такой инструмент; он словно крышка с чайника, только кругом его острые зубчики, как у пилки.
- Ну?
- Вот на голове выбреют волосы, кожицу подрежут кругом, да и примутся вертеть этот инструмент на черепе: он и выпилит из него кружочек.
- Ну?
- Ну, кружочек снимут: если лягушка или что другое на том месте, то…
- Как, если на том месте!.. А если на другом?
- Ну, так еще вертят череп.
Ноги оледенели у Ивана Трофимовича; однако ж он собрался с силами и выговорил:
- Как же это, батюшка! этак всю голову как тыкву изрежут!.. Да что ж с человеком-то в это время бывает?
- Чему быть с человеком! Он лежит без памяти.
- И живут еще после этакого мучения?
- Признательно сказать, Иван Трофимович, так почти всегда умирают.
В раздумье пошел Иван Трофимович от лекаря. "Не соврала баба! - сказал он дорогою, - не соврала! Экая беда какая!" И, пришедши домой, он увидел, что Марфа Осиповна уже собирается в путь.
- Куда спешишь, матушка?
- Да что, Иван Трофимович, время терять! Спасибо тебе, все дела мои покончила; какие концы остались, ты и без меня их заправишь. Благодарим за хлеб, за соль…
- Не на чем, матушка, не на чем!
Когда Марфа Осиповна собралась совсем уже садиться в кибитку, Иван Трофимович скрепя сердце сказал ей:
- Послушай, матушка: подарил я тебе петуха… возьми уж… и кошку!
Марфе Осиповне того только и хотелось.
- И, зачем это! - отвечала она. - Ведь у тебя Васька единое утешение…
- Нет, матушка! Я, вот, видишь, человек холостой, прибирать в доме некому, а ведь кошка блудница; прыгнет неравно куда да заденет, разобьет… У тебя же в деревне простор большой.
- И подлинно так, Иван Трофимович! Давай, давай; а я тебе за то к Великому пришлю медку к чаю да грибков сушеных… Ведь ты, чай, постничаешь?…
Почти слезы навернулись у Ивана Трофимовича, когда пришлось расставаться с Ваською; но делать было нечего. Петуха усадили в лукошко, Ваську в мешок, Марфу Осиповну в кибитку, и все тряхнулось и покатилось.
С тех пор жизнь опостыла Ивану Трофимовичу. Все ему грустно, все холодно вокруг шеи; даже чай ему казался горьким, сколько он ни прикусывал сахару. Войдет ли в комнату - ему чудится, что Васька мурлычет; пойдет ли по городу - все оборачивается полюбоваться на него; то схватится за холодную шею - и нет Васьки!..
Однажды, когда Иван Трофимович сидел за чайным столиком и перед ним стыла налитая чашка, зашел к нему приятель.
- Здравствуй, батюшка Иван Трофимович! Подобру ли, поздорову поживаешь?…
- Нет, почтеннейший!., нездоровится! Даже чай в горлышко нейдет.
- Да что ж такое с вами, Иван Трофимович?
- Да Бог весть что!.. И голова побаливает, да и что-то грустно все; ни на что глядеть не хочется.
- И, батюшка, Иван Трофимович! Хотите, я вас лекарству научу?
- Удружи, почтеннейший!
- Прибавляйте кизлярской водочки к чаю - так не то заговорите.
- Что ты, почтеннейший! Я сроду хмельного в рот не брал и вкусу в нем не знаю.
- Попробуйте. Ведь вам уж пьяницей не сделаться!.. А кизлярская водка с чаем, скажу вам, лучшее лекарство от всех болезней. Лекаря обыкновенно ее отсоветывают оттого, что это лекарство отнимает у них барыши, а его действительность я сам на себе испытал. Вот, ономнясь,? у бугорья мост у меня под кибиткою провалился: кучер еще как-то удержался, а меня отбросило в промоину, - по уши в воду, батюшка! - Нитки сухой не осталось! Приехал домой - день-то был морозный - такая меня проняла трясовица, что свету Божьего не взвидел: в голову бьет, зубы стучат, руки и ноги ходенем ходят. Что ж я? - Жена! давай чаю, давай водки! Да как вытянул стаканчика два, на другой день как рукой сняло. Ведь это уж видимый опыт!.. Какое бы лекарство так скоро подействовало? Послушайтесь, Иван Трофимович, попробуйте: право, благодарить меня будете! Ведь есть у вас кизлярская?…
- Держу для приятелей.
- Ну, попробуйте! Ведь раз - ничего не стоит!
Иван Трофимович послушался, попробовал; сперва было поморщился, но потом он сказал: "Странное дело!.. Водка лучше вкусу придает чаю! Посмотрим, какая-то будет польза".
После двух чашек в самом деле Ивану Трофимовичу сделалось гораздо веселее. Это наслаждение он повторил и на другой день, и на третий, и на четвертый, и так далее.
Однажды сильная головная боль разбудила Ивана Трофимовича: он вскочил с постели как угорелый. Скорей к кизлярке: выпил - помогло. Через несколько времени другой толчок, и сильнее первого: опять к кизлярке - и опять помогло. Потом еще третий - и кизлярка уже не помогла. Тщетно Иван Трофимович увеличивал прием своего лекарства: ему все было хуже да хуже. Иван Трофимович струсил; ему уже кажется, что у него в голове что-то шевелится и царапается: беда, и только!
И с этого времени страшные сны пошли у Ивана Трофимовича. То ему кажется, что у него череп снимают, как крышку, а в черепе-то целое гнездо лягушек и всяких гадов. То ему кажется, будто он сам обратился в огромную и толстую жабу: и горько, и стыдно ему!.. Хочет надеть сертук, чтоб прикрыться, а сертук не застегивается! - Лишь рукава по воздуху болтаются!.. То, наконец, ему кажется, что у него в голове целый город Реженск, - крик, шум, скрип от возов… а по улицам все ходят не люди, а лягушки на задних лапках и с ножки на ножку переваливаются!..
Не на шутку испугался Иван Трофимович! И стыд прочь, и бросился он к лекарю.
- Батюшка, Богдан Иванович! помогите, спасите!
- Что с вами случилось, Иван Трофимович? Дайте-ка пульс пощупать…
- И! полно, батюшка!., какой тут пульс! Помните, мы с вами недавно разговор имели об одной странной болезни?…
- Ну, помню. Так что же?
- Ну, батюшка? Эта самая болезнь со мною, грешным, и приключилась…
- Я вас не понимаю, Иван Трофимович…
- Чего тут не понимать, батюшка! Шаба у меня в голове завелась. Да!., жаба, понимаете? Шаба в голове…
- Бог с вами, Иван Трофимович! Да с чего вы это взяли?
- Как с чего взял! Я перед вами, батюшка, как перед отцом духовным, таиться не буду; все вам расскажу. Пристрастился я к кошке… Помните, у меня кошка была, такая славная, теплая - провал ее возьми! - черная, лоснистая… Вот и повадилась она, окаянная, мне на ухо шептать: шептала, шептала да жабу и нашептала…
Лекарь захохотал во все горло.
- Помилуйте, Иван Трофимович! С вашим умом, и верить такому вздору?…
- Смейся, батюшка, смейся, как хочешь! - вскричал Иван Трофимович сквозь слезы. - Ведь ты не знаешь, что у меня в голове делается, а я так знаю; я ведь чувствую, как в ней кто-то, проклятый, царапается, - инда голова трещит; а уж болит-то она, болит-то - едва рассудка не теряю! Что за беда такая! Уж шестой десяток живу на свете, на службе уже сороковой год, всегда верой и правдой служил и под турку ходил, и под картечью бывал, дошел до звания городничего, и никогда со мною таковой оказии не бывало, а теперь, под старость лет, Бог меня посетил таким позором!.. Помоги, батюшка, помоги как хочешь, не то я сам на себя руки наложу!..
Лекарь, видя, что все его увещания будут тщетны в эту минуту, решился более не противоречить старику и сказал:
- Ну, слушайте ж, Иван Трофимович! Если подлинно в вас есть такая болезнь, то возьмите несколько терпенья: я уже вам, кажется, сказывал, что я только мельком слыхал о такой странной болезни, но, признательно вам откроюсь, никогда в глаза не видывал, ни в книгах не читывал. Дайте мне время немножко подумать да в книжках справиться. Я сам не замедлю к вам ответ принести, а теперь вот примите этот прохладительный порошок да привяжите к голове капустных листьев, а там, даст Бог, увидим, что надобно делать.
По выходе Ивана Трофимовича лекарь задумался. В нем невольно взволновалась старая студенческая кровь; он невольно вспомнил то восхищение, с каким, бывало, он и его товарищи узнавали о поступлении в клинику какого-нибудь странного больного или странного мертвого. "Что за несчастие! - говаривали они, - зима уже давно началась, а еще так мало к нам привозят замороженных кадаверов!" - "Какое счастие! - кричали они друг другу, - целых шесть славных кадаверов привезли!" А если между кадаверами попадется какой-нибудь урод с шестью пальцами, с сердцем на правой стороне, с двойным желудком: то-то радость!.. то-то восхищение!.. Новое знание! надежда открытия! пояснение наблюдений! новые толки профессора! новые системы!
Давно уже этот род наслаждения потерялся для нашего уездного лекаря; уже пятнадцать лет, как он оставил столицу: до него не дошло почти ни одного из наблюдений, сделанных в продолжение этого времени, в продолжение пятнадцати лет - этого медицинского века! Близ него ни академии, ни журналов, ни библиотеки, а одна почти механическая работа, одна нужда доставать себе пропитание посреди людей необразованных: не с кем проверить даже самого простого наблюдения; нет минуты, чтобы привести в порядок свои опыты! все двадцать четыре часа в сутки расходуются на разъезды, на следствия, на самые мелочные занятия жизни. С отчаянием врач посмотрел на свою скудную библиотеку: Лаврентия Гейстера "Анатомия", изданная в 1775 году; какой-то "Полный врач", того же времени; школьная диссертация его приятеля "О нервном соке"; его собственная диссертация на степень лекаря, в свое время наделавшая много шума: "О пристойном железы наименовании", с эпиграфом из Гейстера:
### Железа, какая часть, чтоб сказал врач, трудно; Ибо доктора в том все учили скудно, - несколько нумеров "Московских ведомостей", школьные тетрадки - вот и все!..
С чем справиться? Где найти не только средство лечения, но даже описание болезни своего пациента?…
В досаде, в уверенности ничего не найти, он берет своего руководителя Гейстера, отыскивает главу "О голове", читает: "Содержимые части (contentae partes) суть: мозг (cerebrum)… Около мозга головного жестокая мать (dura mater), или твердая оболонка над мозгом, из волоки сухожильных состоящая…"
Он бросил от себя книгу: все это было им читано, перечитано, учено и переучено!..
Тут ему пришла на мысль еще книга, которую некогда получил он в университете в награду за прилежание, которую тщательно завертывал он в бумажку и бережно хранил особо от других книг по причине ее дорогого переплета: то был перевод книги "О предчувствиях и видениях", только что тогда появившейся в свет.
Развернув эту книгу, он напал на то место, где описывается известный поступок знаменитого Бургава в Гарлемском сиротском доме. Одна из воспитанниц дома впала в судороги: на нее смотря, другая, третья, четвертая и таким образом почти все до последней. Бургав, видя, что это было действие одного воображения, приказал принести в комнату жаровню с угольями и щипцы и объявил, что у первой, которая впадет в судороги, станут жечь руку раскаленными щипцами. Это лекарство так устрашило больных, что они все в одну минуту выздоровели.
Прочитавши это описание, Богдан Иванович задумался. Продолжая читать, он встретил описание больного, который воображал, будто у него ноги хрустальные, и которого излечила служанка, уронив ему на ноги вязанку дров. Потом нашел он еще описание больного, который воображал, будто у него на носу сидит муха, и беспрестанно махал рукою, тщетно желая согнать ее. "Остроумный врач, - сказано было в книге, - уверив больного, что он имеет средство излечить его, ударил его по носу ланцетом, и в ту же минуту показал больному приготовленную прежде для того муху".
Слова "остроумный врач, знаменитый Бургав" невольно остановили Богдана Ивановича.
- Что! - сказал он сам себе, - если бы и мне удалось произвести в действие подобное лечение! Я бы описал подробно темперамент моего пациента, его мономанические припадки, средство, мною придуманное для его излечения, полный успех мой, и слава обо мне пролилась бы во всем мире, мое описание послал бы я в Академию… даже в иностранных газетах возвестили бы миру о том, как редки и замечательны в летописях науки подобные случаи, какую трудность представлял Иван Трофимович для излечения, как "остроумный" врач искусно воспользовался состоянием нервного сока в своем пациенте и прочая и прочая; и, может быть, за это бы вызвали меня в Петербург, приняли бы в Академию?… О, радость! о, счастие!.. Решено!
И Богдан Иванович поспешно собрал все находившиеся у него инструменты - кривые и прямые ножницы, кривые и прямые ножички; присоединил еще к ним все, что только могло найтися в его скудном хозяйстве: вертела, пирожные загибки, обломки невинных щипцов, - все пошло впрок! Засим в ближнем болоте он поймал огромную лягушку, согнул ей лапки, положил ее в карман камзола и с этим запасом, нахмурив брови как можно грознее, явился к Ивану Трофимовичу. Не говоря ни слова, он разложил на столе возле самого окошка, где обыкновенно сиживал Васька, все свои военные снаряды. Иван Трофимович побледнел.
- Что это? - вскричал городничий с ужасом.
- Я долго размышлял, рылся в книгах о вашей болезни, Иван Трофимович, - сказал лекарь с величайшею важностию, - и нахожу, что единственное средство для вашего спасения есть операция… правда, ужасная.
- Операция! - вскричал Иван Трофимович, - то есть провертеть мне голову!.. Нет, ни за что на свете! Уж лучше так умереть, нежели под твоими ножами…
- Но это единственное средство.
- Нет! Ни за что на свете!
- Но вы чувствуете в голове нестерпимую боль, которая будет усиливаться все больше и больше…
- Нет! Ничего не бывало!., теперь уж все прошло…
- Но за два часа перед сим?…