Сэм Фолуэлл стоял на месте пересечения двух больших прямых артерий города. Он посмотрел на все четыре стороны и увидел нашу планету, вырванную из своей орбиты и превращенную с помощью рулетки и линейки в прямоугольную плоскость, разделенную на участки. Сама жизнь двигалась по рельсам, по колеям, подчинялась системе, замыкалась в рамки и границы. Корнем жизни был кубический корень, мерой существования была квадратная мера. Люди вереницей проходили мимо, ужасный шум и грохот оглушили его.
Сэм прислонился к острому углу каменного здания. Лица, лица, тысячи лиц – и ни одного, обращенного к нему. Его на миг охватил суеверный страх, что он уже умер, и теперь он – дух, которого никто не видит. А затем город поразил его одиночеством.
Какой-то толстяк, отделившись от потока прохожих, остановился в нескольких шагах от него в ожидании трамвая. Сэм подобрался к нему и заорал на ухо, стараясь перекричать уличный гам:
– У Ранкинсов свиньи весили куда больше наших, да ведь в ихних местах желуди совсем другие, много лучше, чем у нас…
Толстяк отодвинулся подальше и спешно решил купить жареных каштанов, чтобы скрыть свой испуг.
Сэм почувствовал, что ему необходимо выпить. На той стороне улицы мужчины входили и выходили через вращающуюся дверь. Сквозь нее мелькала барная стойка, уставленная бутылками. Мститель пересек улицу и попытался войти. И здесь опять Искусство преобразило знакомый круг представлений. Сэм никак не мог найти дверной ручки – его рука тщетно скользила по прямоугольной дубовой панели, окованной медью, без единого выступа, хотя бы с булавочную головку величиной, за который можно было бы уцепиться пальцами.
Смущенный, красный, разочарованный, он отошел от заколдованной двери и присел на ступеньках. Дубинка из акации ткнула его под ребро.
– Поднимайся! – приказал полисмен. – Ты давненько тут околачиваешься.
За углом Сэма оглушил резкий пронзительный свист. Он огляделся и увидел какого-то злодея с насупленными бровями, посылающего ему мрачные взгляды из-за дымящейся на жаровне горки земляных орехов. Сэм хотел перейти улицу. Какая-то громадная машина, без лошадей, с голосом быка и запахом коптящей лампы, промчалась мимо, ободрав ему колени. Кэб задел его ступицей, а извозчик красноречиво дал понять, что вежливости тут неуместны. Шофер, яростно названивая в звонок, впервые в жизни оказался солидарен с извозчиком. Крупная дама в шелковой жакетке "шанжан" пнула его локтем в спину, а мальчишка-газетчик глумливо швырял в него банановыми корками и приговаривал: – Не люблю так делать, но если кто-то напрашивается…
Кол Гакнесс, закончив рабочий день и поставив фургон под навес, свернул за угол того самого дома, которому прихоть архитектора придала форму безопасной бритвы. Среди толпы спешащих людей он заметил врага и убийцу всех своих родных и близких собственной персоной в каких-то трех шагах от себя.
Он застыл и растерялся, безоружный и удивленный. Но Сэм Фолуэлл уже заметил его своими зоркими глазами горца.
Внезапный прыжок, трепет в рядах прохожих и рев в ушах Сэма: – Кол, старик! Черт возьми, до чего рад тебя видеть!.
И на углу Бродвея, Пятой авеню и Двадцать третьей улицы кровные враги из Кэмберленда пожали друг другу руки.
Из сборника "Благородный жулик" (1908)
Джефф Питерс как персональный магнит
Подсчитать количество обогатительных предприятий, в которых довелось поучаствовать Джеффу Питерсу, – дело столь же безнадежное, сколь попытки составить исчерпывающий перечень рецептов приготовления риса в Чарльстоне, штат Южная Каролина.
Я с неизменным удовольствием слушаю истории о раннем периоде его карьеры, когда он торговал сиропами от кашля и припарками в подворотнях, не чураясь простого люда и зачастую на последний грош играя в орлянку с самой Фортуной.
– Представь себе, – говорит он, – Фишер-Хил, штат Арканзас; и тут появляюсь я: замшевая куртка, мокасины, длинные волосы и перстень с брильянтом на тридцать каратов, доставшийся мне от одного актера в Тексаркане. Ума не приложу, зачем ему понадобился перочинный ножик, который я дал ему взамен.
В общем, местные без труда признали во мне доктора Воо-Ху, знаменитого индейского знахаря. С собой я привез всего один беспроигрышный трюк – "Омолаживающий бальзам", сделанный из целебных трав и растений, случайно открытых Таквалой, прекрасной женой вождя племени чокто, когда она подбирала гарнир к вареной собачатине на ежегодную кукурузную пляску.
В предыдущем городке дело как-то не пошло, так что у меня было всего пять долларов. Посему в Фишер-Хиле я отправился прямиком к аптекарю и взял с него аванс за шесть дюжин пузырьков бальзама. Все необходимые ингредиенты, а главное – ярлыки, у меня были при себе. Я разыскал гостиницу с водопроводом, снял номер и тут же запустил производство. Дела пошли на лад.
Ну почему сразу "обман"? На два доллара хинного экстракта, на десять центов анилина – вот тебе и шесть дюжин пузырьков. Мне случалось много лет спустя бывать в тех же краях, и люди до сих пор спрашивали бальзам.
В тот же вечер я арендовал тележку и приступил к торговле бальзамом на главной улице. Фишер-Хил располагался в эдакой малярийной низине, так что я быстро понял, что местным просто необходим гипотетичносердечнососудистый противоцинготный тоник. Бальзам расходился, как пирожки с ливером на вегетарианском банкете. Я успел продать две дюжины по полдоллара за штуку, прежде чем почувствовал, что кто-то тянет меня за куртку. Это чувство было мне хорошо знакомо; я спрыгнул с тележки и сунул пятерку типу с серебристой звездой на вороте.
– Констебль, – говорю, – приятный вечерок выдался, а?
– Имеется ли у вас разрешение городских властей, – вопрошает он, – на торговлю этой сомнительной лжеэссенцией, которую у вас хватает наглости величать лекарством?
– Не имеется, – отвечаю. – Я и не заметил, что у вас тут город. Если отыщу его с утра, то обязательно приобрету разрешение.
– А пока что мне придется вас прикрыть, – говорит констебль.
Что ж, я прикрыл лавочку и вернулся в гостиницу, где и пожаловался на судьбу хозяину.
– О, в Фишер-Хиле вам рассчитывать не на что, – говорит он. – У нас тут один врач – доктор Хоскинс, шурин мэра, так что тот не потерпит в городе никаких липовых врачевателей.
– Я не занимаюсь врачебной практикой, – говорю. – У меня есть разрешение штата на уличную торговлю, а если сверх того требуется местное разрешение, то я всегда готов его получить.
На утро я отправился в мэрию, где мне сообщили, что господин мэр еще не пришел. И когда придет – никто не знает. Так что доктор Воо-Ху снова возвращается к себе в отель, закуривает трубочку с дурманом и терпеливо ждет.
Через некоторое время на соседнем стуле возникает молодой человек в синем галстуке и интересуется, который час.
– Пол-одиннадцатого, – говорю, – а тебя звать Энди Таккером. Видал тебя в деле. Это же ты распространил "Купидонов комплект" по всему Югу? Если мне не изменяет память, он включал в себя обручальное кольцо с чилийским брильянтом, свадебное кольцо, толкушку, пузырек утоляющего сиропа и портрет Дороти Верной – всего за пятьдесят центов.
Энди было приятно, что я его запомнил. Он был умелым дельцом, а главное – с уважением относился к нашему ремеслу и не жадничал: его вполне устраивал стандартный доход в триста процентов. Ему не раз предлагали заняться торговлей сомнительными лекарствами и семенами, но он был не из тех, кто встанет на скользкую дорожку.
Мне позарез был нужен напарник, и я без труда уговорил Энди войти в дело. Я расписал ему положение дел в Фишер-Хиле и собственные финансовые затруднения, вызванные текущей врачебно-политической ситуацией. Энди был всего пару часов как с поезда. У него в карманах тоже было негусто, поэтому он намеревался обойти городок, собирая пожертвования на строительство нового линкора в Юрика-Спрингсе. Мы вышли на крыльцо и принялись строить планы.
На следующее утро, часов в одиннадцать, я сидел на крыльце один, как вдруг появляется эдакий дядя Том. Оказывается, его послали за врачом для судьи Бэнкса, по совместительству мэром и тяжело больным человеком.
– Я не врач, – говорю. – Сходи-ка лучше за вашим доктором.
– Шеф, – говорит он, – док Хоскинс отправились на двадцать миль на север по вызову. Других докторов в городе нет, а мастер Бэнкс очень плохи. Вот меня и послали за вами, сэр, потому как очень уж плохо им.
– Ну, раз просят, – говорю, – так уж и быть. – С этими словами я сую в карман бутылек омолаживающего бальзама и отправляюсь в резиденцию мэра – самый красивый особняк в городе, с мансардной крышей и двумя чугунными шавками на газоне.
Мэр Бэнкс явился мне грудой одеял, из которой проглядывали бакенбарды и ноги. Изнутри доносились угрожающие раскаты, при звуке которых любой житель Сан-Франциско кинулся бы искать открытое пространство. У изголовья возвышался юноша со стаканом воды.
– Док, – говорит мэр, – мне очень плохо. Я на пороге смерти. Неужели медицина здесь бессильна?
– Господин мэр, – говорю, – я не являюсь в полной мере посвященным последователем С. К. Лапа. В медучилищах не обучался. Я пришел к вам по зову сердца, дабы облегчить страдания ближнего, насколько это в моих силах.
– Весьма признателен, – отвечает он. – Док Воо-Ху, это мой племянник мистер Бидль. Он пытался облегчить мои страдания, но безуспешно. О, бог мой! Оу-ау-ай! – немузыкально завершает он.
Я вежливо киваю мистеру Бидлю, присаживаюсь на край ложа и нащупываю у мэра пульс. "Покажите-ка вашу печень – то есть этот, язык", – говорю. Затем оттягиваю ему веки и внимательно разглядываю зрачки.
– И давно вы болеете? – спрашиваю.
– Я слег… ау-ой!.. вчера ночью, – говорит мэр. – Пропишите мне что-нибудь, док, прошу вас!
– Мистер Фидль, – говорю, – приоткройте шторы, а?
– Бидль, – поправляет тот. – Может быть, вам хочется яичницы с беконом, дядя Джеймс?
– Господин мэр, – говорю я, прикладываясь ухом к его ключице, – у вас острое обострение предвоспаления правого клавесинного клапана!
– О господи! – стонет он. – А вы не можете его чем-нибудь помазать или, там, вправить как-нибудь?
Я беру шляпу и направляюсь к выходу.
– Вы что, уходите, док? – прямо-таки воет мэр. – Неужто вы оставите меня помирать от этого, как там, заострения кларнета?
– Из одних лишь соображений гуманности, доктор Вой-вой, – подает голос мистер Бидль, – нельзя бросать собрата на произвол болезни.
– "Доктор Воо-Ху", господин заика, – отвечаю. Затем подхожу к постели больного и отбрасываю со лба волосы.
– Господин мэр, – говорю я, – у вас одна надежда на спасение. Лекарства тут бессильны, сколь бы они ни были всесильны. Остается уповать на высшие, – говорю, – силы.
– А поконкретнее? – спрашивает он.
– Научный метод, – говорю. – Не нытье определяет сознание, а как раз наоборот – то есть все болезни идут оттого, что нам просто нездоровится, а остальное – предрассудки и заблужденья. Признайте, – говорю, – первичность материи над манифестацией.
– О какой такой мануфактуре вы разглагольствуете, док? – говорит мэр. – Вы часом не социалист?
– Я имею в виду, – отвечаю, – великую докторину психического маневрирования, просвещенную методологию отсознательного психизма и болеутоляющего клистира, а именно – чудесную забаву, известную под наименованием персонального магнетизма.
– И вы умеете обращаться с этой штукой? – спрашивает мэр.
– Я один из круга Избранных Синедрионов и Выспренних Махаонов Тайного Удилища, – ответствую я. – Стоит мне сделать пару пассов, как хромые обретают голос, а слепые – волос. Я – опытный медиум, спирит, иприт и привидец. Только благодаря моим сеансам в Анн-Арборе покойный директор "Мичиганской уксусной компании" смог вернуться в стан живых и пообщаться со своей сестрой Джейн. Да, вы видите во мне уличного торговца, но это – говорю, – для бедных. Я не разбазариваю персональный магнетизм на тех, кто не в состоянии оценить его по достоинству.
– А меня вы возьметесь лечить? – вопрошает мэр.
– Послушайте, – говорю. – Куда бы я ни приехал, у меня вечно возникают неприятности с медицинским сообществом. Так что медициной я не занимаюсь. Но ради спасения вашей жизни я готов провести сеанс психического исцеления, если вы дадите мне слово мэра, что у меня не будет трудностей с разрешением.
– Само собой, – отвечает он. – А теперь за работу, док, а то меня сейчас опять скрутит.
– Мой гонорар – 250 долларов, исцеление гарантировано после двух сеансов, – замечаю я.
– Хорошо, – говорит мэр. – Я плачу. Пожалуй, моя жизнь того стоит.
Я присел на краешек кровати и посмотрел ему в глаза.
– Итак, – говорю, – выкиньте из головы мысли о болезни. Вы здоровы. У вас вообще нет ни сердца, ни клапана, ни желудочка, ни мозгов, ничего такого. И боли тоже нет. Это все самовнушение. Ну что, чувствуете, как вас покидает боль, которой вы не испытывали?
– А и впрямь лучше становится, док, – говорит мэр, – будь я проклят. А ну-ка, придумайте теперь, будто у меня не колет в левом боку, и тогда, глядишь, я смогу съесть пару гречневых оладий с колбасой.
Я сделал руками несколько пассов.
– Теперь, – говорю, – колик как не бывало. Правая доля перигелия сошла. Вас клонит в сон. Вам трудно держать глаза открытыми. На сегодня недуг остановлен. Теперь – спать.
Мэр медленно закрывает глаза и заходится храпом.
– Обратите внимание, мистер Тидль, – говорю, – на чудеса современной науки.
– Бидль, – поправляет он. – Когда вы придете к дяде снова, доктор Ху-ху?
– Воо-Ху, – поправляю я. – Я приду завтра ровно в одиннадцать. Когда он проснется, дайте ему восемь капель скипидара и три фунта мяса. Всего хорошего.
На следующее утро я пришел, как и обещал.
– Ну, мистер Ридль, – приветствую я его в дверях спальни, – как сегодня чувствует себя ваш дядюшка?
– Гораздо лучше, – отвечает тот.
У мэра и вправду нормализовался пульс и румянец. Я провел второй сеанс, и он сказал, что боль как рукой сняло.
– Значит, так, – говорю, – полежите денек-второй в постели, и все будет в порядке. Вам повезло, что я оказался проездом в Фишер-Хиле, господин мэр, ибо все известные медицине лекарства не смогли бы вам помочь. А теперь, когда заблуждение рассеяно, а боль ушла, обратимся к более радостной теме – например, к гонорару в 250 долларов. Только наличными, умоляю вас, – даже не знаю, что я больше ненавижу: расписываться на обратной стороне чека или на лицевой.
– Деньги у меня при себе, – говорит мэр, вытаскивая из-под подушки бумажник.
Он отсчитывает пять полтинников, но отдавать не спешит.
– Принеси квитанцию об оплате, – говорит он Бидлю. Короче говоря, подписал я квитанцию и получил свои деньги. Только сунул их во внутренний карман, как мэр говорит:
– А теперь исполняйте свой долг, офицер. – И ухмыляется совсем как здоровый.
Мистер Бидль берет меня под руку.
– Вы арестованы, доктор Воо-Ху, он же Питере, – говорит он, – за незаконную медицинскую деятельность в штате Арканзас.
– А вы кто такой? – спрашиваю.
– Я вам сейчас объясню, – говорит мэр, привставая с постели. – Это детектив, нанятый Медицинским обществом штата. Он преследовал вас в пяти округах. Вчера он обратился ко мне, и мы вместе разработали план вашей поимки. Так что в наших краях вам больше не лекарствовать, господин Факир. Что там у меня было, а? – хохочет он. – Обострение… осложнение… ну, уж точно, что не размягчение мозгов, согласитесь!
– Детектив, значит, – говорю.
– Именно, – говорит Бидль. – Я должен передать вас в руки шерифу.
– Только попробуй, – говорю я и вцепляюсь Бидлю в горло, намереваясь вышвырнуть в окно, но он выхватывает пистолет и сует мне под нос, так что я мигом унимаюсь. Затем он надевает на меня браслеты и забирает полученные деньги.
– Подтверждаю, – говорит, – что это те же банкноты, которые мы с вами пометили, судья Бэнкс. Я передам их шерифу, а он выпишет вам чек. Они будут использованы как материальное доказательство в суде.
– Хорошо, мистер Бидль, – говорит мэр. – А теперь, док Воо-Ху, – обращается он ко мне, – как насчет демонстрации научного метода? Может, у вас получится раскупорить свой магнетизм зубами и убедить наручники в том, что их на самом деле нет?
– Пойдемте, офицер, – говорю. – Здесь мне задерживаться ни к чему. – Затем я поворачиваюсь к старине Бэнк-су и гневно потрясаю цепями. – Господин мэр, – говорю я ему, – придет тот час, когда вы уверитесь в истинности персонального магнетизма. И ваш случай, – добавляю, – будет тому лишним подтверждением.
Как оно, собственно, и вышло.
Когда мы подошли к воротам, я говорю:
– Энди, нас могут увидеть. Сними-ка с меня эти браслеты, и…
Что? А, ну разумеется, это был Энди Таккер. В этом и заключался его план; вот так мы и стали работать в паре.
Азартные игры в аграрном поясе
Джефф Питере – из тех, кого надо уметь разговорить. Если его без обиняков попросить рассказать о каком-нибудь любопытном случае, он примется доказывать, что на его жизненном пути приключения случались не чаще, чем в самом длинном романе Троллопа. Но если подкрасться исподтишка, он разомлеет. И когда я не ленюсь менять наживку, закидывая удочку в плавное течение его мыслей, в конце концов он непременно клюет.
– Я заметил, – сказал я, – что несмотря на свое материальное благосостояние, западные фермеры снова обратились к своим популистским кумирам.
– Такая уж пора настала, – откликнулся Джефф. – Лед тронулся, сельдь пошла, клены сочатся сиропом, и наш брат фермер не отстает. Эту братию я вдоль и поперек знаю. Раз, правда, встретился мне среди них один почти что отесанный, но Энди Таккер меня переубедил. "Фермер – это диагноз, – говорил Энди. – О, труженик полей, вечно норовящий пролезть из болота в балет! На его могучей спине держится все наше с тобой дело".
Как-то утром просыпаемся мы с Энди в дощатой гостинице посреди кукурузной нивы в южной Индиане и обнаруживаем, что у нас на двоих осталось ровно шестьдесят восемь центов. Не берусь достоверно описать, как мы высадились из поезда накануне вечером, поскольку состав пронесся через село с такой скоростью, что пивнушка, запримеченная нами из купе, на деле оказалась обманом зрения, состоявшим из аптеки, бака с водой и двух жилых кварталов между ними. А соскочить на первом попавшемся полустанке нас вынудили позолоченные часики вкупе с акциями брильянтовых приисков на Аляске, которые нам не удалось продать в соседнем Кентукки.
Разлепив глаза, я услышал петушиные крики и учуял характерный аромат царской водки. Затем снизу донесся грохот пополам с отборной бранью.
– Выше нос, Энди, – говорю я. – Мы в сельской местности. Там внизу кто-то уже швыряется фальшивыми золотыми слитками. Пойдем, получим с фермеров то, что нам по праву причитается, а затем – опа! и вперед, к новым свершениям.
Я фермеров всегда вроде как на черный день откладывал. Очутившись на мели, я обычно выходил на перекресток, подцеплял за подтяжку первого попавшегося фермера, машинально бубнил заученную байку, оценивал его имущество и, вернув ключи, оселок и документы, от которых мне никакого проку, ступал своей дорогой без лишней помпы. Люди такого уровня, как мы с Энди, до фермеров обычно не опускаются. Но временами мы все же находили им применение – как биржевики временами находят применение министру финансов.