– Я провожу тебя до парома, – вздохнул собачник.
Собака впала в тяжелую дремоту, предварительно прикрутив ногу Джима к ножке его стула. Джим хотел встать, покачнулся, и слегка натянувшийся поводок обеспокоил собаку. Ее раздраженный визг потревожил весь квартал.
– Коли это твоя собака, – сказал Джим, когда они снова вышли на улицу, – что мешает тебе привязать ее к какому-нибудь дереву, использовав это ярмо, надетое ей на шею вопреки закону о неприкосновенности личности, и забыть о ней?
– Я никогда не решусь на такое, – ответил собачник, ошеломленный таким смелым предложением. – Он спит на кровати, я сплю на кушетке. Стоит мне взглянуть на него, как он бежит жаловаться Марселле. Но как-нибудь ночью я расквитаюсь с ним, Джим. Я уже все обдумал. Я прокрадусь к нему с ножом и проделаю в пологе над его кроватью хорошую дырку, чтобы его покусали москиты. Провалиться мне, если я этого не сделаю!
– Сэм Тэлфер, ты не в себе. Что с тобой стряслось? Я ни черта не смыслю во всех этих городах и квартирах. Но на моих собственных глазах в Прэри-Вью ты одним медным краном от бочки с патокой обратил в бегство обоих тиллот-соновских ребят. И это ты накидывал лассо на самого свирепого быка в Литл-Паудер и вязал его тридцать девять с половиной секунд по часам.
– Да, я, и вправду ведь, я! – отозвался второй, и на миг его глаза засверкали. – Но это до того, как я остепенился.
– Неужели миссис Тэлфер… – начал было Джим.
– Молчи! – воскликнул собачник. – Вот еще кафе. Они направились к бару. Собака задрыхла у них в ногах.
– Виски, – заказал Джим.
– Давайте два, – сказал собачник.
– А я думал о тебе, – сказал Джим, – когда покупал пустошь. Подумал, что хорошо бы ты был тут и помог мне со всем этим.
– В прошлый вторник, – сказал собачник, – он тяпнул меня за лодыжку, потому что я заказал кофе со сливками. А сливки всегда достаются ему.
– Тебе бы сейчас понравилось в Прэри-Вью… – сказал Джим. – Ребята съезжаются к нам с самых отдаленных ранчо, за полсотни миль. А мой выгон начинается в шестнадцати милях от города. Одну сторону обнести оградой, так и то пойдет миль сорок проволоки, не меньше.
– В спальню пытаешься просочиться через кухню, – рассказывал собачник, – в ванную комнату крадешься через гостиную и возвращаешься в спальню через столовую, потому что там можно отступить и спастись через кухню. И он храпит и рычит во сне, а я вынужден курить в парке, а то вдруг у него будет астма…
– Неужели миссис Тэлфер… – начал Джим.
– О, да замолчи же ты! – завопил собачник. – Ну, что на этот раз?
– Виски, – сказал Джим.
– Сделайте два, – сказал собачник.
– Я бы, пожалуй, потихоньку уже шел к парому… – заметил Джим.
– Ну, ты, кривоногая, вислозадая, толстопузая черепаха! Шевелись, что ли, пока тебя не перетопили на мыло! – завопил собачник, и в его голосе и рывке поводка появились какие-то новые нотки. Собака заковыляла за ним следом, злобно рыча в ответ на неслыханные речи своего телохранителя.
В конце Двадцать третьей улицы собачник толкнул ногой вращающуюся дверь.
– Последняя, – сказал он, – заказывай!
– Виски, – сказал Джим.
– Сделайте два, – сказал собачник.
– Вот и не знаю, – сказал владелец ранчо, – где бы найти славного парня, чтобы посмотрел за моим хозяйством в Литл-Паудер. Хотелось бы, чтобы человек был надежный. Славный кусочек прерий, и роща там у меня, Сэм… Вот если бы ты…
– Кстати, насчет водобоязни, – сказал собачник, – недавно вечером он прокусил мне ногу, потому что я смахнул муху с руки Марселлы. – Надо бы прижечь, – сказала Марселла, и я был полностью с ней согласен. Я звоню доктору, и, когда тот приезжает, Марселла просит меня: – Помоги-ка мне, подержи бедную крошку, пока доктор продезинфицирует ему ротик. Надеюсь, он не успел нахвататься микробов, пока кусал тебя за ногу? Ну, и что ты на это скажешь?
– Неужели миссис Тэлфер… – начал Джим.
– О, да брось ты… – прервал его собачник. – Давай еще!.
– Виски, – заказал Джим.
– Давайте два, – сказал собачник.
Они подошли к парому. Владелец ранчо остановился у кассы.
Внезапно душераздирающий собачий визг огласил окрестности. За первым увесистым пинком быстро последовал второй и третий, и кривоногий студень, отдаленно напоминающий собаку, сломя голову припустился без провожатого по улице, всем своим видом выражая крайнее возмущение.
– Билет до Денвера, – сказал Джим.
– Давайте два, – прокричал бывший собачник, нашаривая деньги во внутреннем кармане.
Родственные души
Вор быстро скользнул в окно и тут же огляделся. Всякий уважающий себя вор непременно прежде всего оглядывается и оценивает обстановку.
Он был в частном особняке. По заколоченной парадной двери и не подстриженному плющу вор понял, что хозяйка сидит сейчас где-нибудь на мраморной террасе, омываемой волнами океана, и сетует преисполненному сочувствия молодому человеку в спортивной морской фуражке, что никто не понимает ее чувствительного возвышенного сердца. По освещенному окошку на третьем этаже в сочетании с концом сезона он понял, что хозяин уже дома, скоро погасит свет и отойдет ко сну. Ибо такая уж пора – сентябрь, пора года и состояния души, когда каждый семьянин приходит к выводу, что все эти стенографистки из кабаре – тщета и суета, и возвращается в лоно домашнего уюта и моральных ценностей поджидать свою законную половину.
Вор закурил. Прикрытый ладонью огонек спички осветил на мгновение то, что было в нем наиболее выдающегося, – его длинный нос и торчащие скулы. Этот вор принадлежал к третьему типу. Третий тип никем еще не изучен и не получил широкого признания. Полиция хорошо знакома только с первым и вторым. Их классификация чрезвычайно проста. Отличительной особенностью является воротничок.
Если на пойманном воре не удается обнаружить крахмального воротничка, нам заявляют, что это опаснейший выродок, вконец разложившийся тип, и тотчас возникает подозрение – не тот ли это опасный преступник, который в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году выкрал наручники из кармана полицейского Хэннесси и нахально избежал ареста.
Второй, не менее известный тип – вор в воротничке. Его обычно называют вор-джентльмен. Днем он либо завтракает в смокинге, либо расхаживает, переодевшись обойщиком, вечером же – берется за свое основное, гнусное занятие – ограбление квартир. Мать его – весьма богатая, почтенная леди, проживающая в респектабельнейшем Оушен-Гроув, и, когда его препровождают в тюремную камеру, он первым делом запрашивает себе пилочку для ногтей и "Полицейскую газету". У него есть жена в каждом штате и невесты во всех территориях, и газеты сериями печатают портреты жертв его матримониальной страсти, используя для этого извлеченные из архива фотографии особ женского пола, от которых отказались все доктора и которые получили исцеление от одного флакона запатентованного средства, испытав значительное облегчение при первом же глотке.
На воре был синий свитер. Он не относился ни к категории джентльменов, ни к категории поваров из Адовой Кухни. Полиция зашла бы в тупик при попытке классифицировать его. Ей еще не доводилось слышать про достопочтенного, степенного вора, не претендующего ни на большее, ни на меньшее, чем отведенное ему место.
Вор третьего типа крадучись стал пробираться вперед. При нем не было ни маски, ни потайного фонарика, ни башмаков на каучуковой подошве. Вместо этого в его кармане был припасен револьвер тридцать восьмого калибра, и он глубокомысленно жевал мятную резинку.
Мебель дома была обтянута чехлами от пыли. Серебро убрано подальше в сейфы. Вор и не рассчитывал на крупный улов. Его целью была тускло освещенная комната третьего этажа, где хозяин дома спал глубоким сном после тех услад, которые он так или иначе должен был находить во имя спасения от одиночества. Там и следовало искать на предмет законной профессиональной поживы – вроде раскиданных денег, часов, булавки с драгоценным камнем – словом, ничего сногсшибательного, выходящего из ряда вон. Вор просто увидел открытое окно и решил попытать счастья.
Он мягко приоткрыл дверь освещенной комнаты. Газ был притушен. На кровати спал человек. На туалетном столике в беспорядке валялись разные мелочи: пачка смятых банкнот, часы, ключи, три покерных фишки, несколько сломанных сигар и розовый шелковый бант. Тут же стояла бутылка сельтерской, припасенная на утро для прояснения мозгов.
Вор сделал несколько шагов по направлению к туалетному столику. Человек в кровати неожиданно жалобно застонал и открыл глаза. Он засунул руку под подушку, и так и не успел вытащить ее обратно.
– Лежи тихо! – приказал вор нормальным человеческим голосом. Воры третьего типа не шипят. Гражданин в кровати посмотрел в круглое дуло пистолета вора и остался лежать тихо.
– А теперь руки вверх! – скомандовал вор.
У человека была каштановая с проседью бородка клинышком, как у дантистов, которые рвут зубы без боли. Он производил впечатление солидного, почтенного обывателя и был, как видно, весьма желчен, а сейчас вдобавок чрезвычайно раздосадован и возмущен. Он сел на постели и вытянул правую руку над головой.
– И вторую тоже, – распоряжался вор. – Кто знает, что у вас на уме, может, вы выстрелите левой. Вы умеете считать до двух? Ну так поторопитесь.
– Не могу поднять вторую, – проговорил гражданин, болезненно морщась.
– Что с ней такое?
– Ревматизм плечо схватил.
– Острый?
– Был острый. Теперь хронический.
Вор постоял минуты две, держа револьвер наготове. Он глянул украдкой на туалетный столик с разбросанной на нем добычей и снова в замешательстве уставился на человека, сидевшего в постели. Потом его лицо тоже исказила гримаса.
– Прекратите глазеть и корчить рожи, – пробурчал гражданин раздраженно. – Пришли грабить меня – ну так что же вы стоите? Вон, там есть кое-что.
– Простите, пожалуйста, – проговорил вор с усмешкой, – но меня только что тоже скрутило. Вам повезло, мы с ревматизмом – давние приятели. Любой бы на моем месте прихлопнул вас, когда вы не подняли левую клешню.
– И давно это у вас? – полюбопытствовал гражданин.
– Года четыре. Да уже не отвяжется. Заполучил себе такое удовольствие – и пиши пропало, на всю жизнь.
– А вы когда-нибудь пробовали жир гремучих змей? – с интересом спросил гражданин.
– Галлонами изводил, – ответил вор. – Если всех гремучих змей, которых я обезжирил, вытянуть цепочкой, так она восемь раз достанет от земли до Сатурна, а уж греметь будет так, что заткнут уши в Вальпараисо.
– Некоторые принимают "Пилюли Чизельма", – заметил гражданин.
– Шарлатанство! – отозвался вор. – Принимал их пять месяцев. Ни малейшего толку. Хоть как-то было полегче год, пока я пил "Экстракт Финкельхема", делал припарки из "Галаадского бальзама" и применял "Поттовский болеутоляющий пульверизатор", но, думается, тогда помог конский каштан, который я таскал в кармане.
– А вам когда хуже: с утра или по вечерам? – спросил гражданин.
– Вечером, – ответил вор, – как раз когда больше всего дел. Послушайте, да опустите же вы руку – думаю, вы не станете… Слушайте! А вы пробовали "Бликерстафовский кровеочиститель"?
– Нет, не приходилось. А у вас как: скручивает приступами или все время болит?
Вор присел на край кровати, упершись револьвером в скрещенные колени.
– Стреляет, – сказал он. – Ударяет меня в самый неожиданный момент. Пришлось отказаться от верхних этажей – раза два уже застрял, скрутило на полдороге. И знаете, что я вам скажу: доктора ни черта не смыслят в этой болячке!
– Это точно. Я уже тысячи долларов на это выкинул – и хоть бы чуть полегчало. У вас распухает?
– По утрам. А перед дождем – о боже! Сил моих нет.
– У меня то же самое, – подтвердил гражданин. – Стоит какому-нибудь завалящему облачку величиной с салфетку тронуться к нам в путь из Флориды, и я уже чувствую его приближение. А уж если случится пройти мимо театра, когда там идет слезливая мелодрама "Болотные туманы", сырость так вопьется в плечо, что его начинает дергать хуже зуба.
– Да, и ничем не уймешь – адовы муки! – согласился вор.
– Вы чертовски правы, – сказал гражданин.
Вор бросил взгляд на пистолет и сунул его в карман, предприняв неуклюжую попытку сделать это непринужденно.
– Скажите-ка, друг, – сказал он, стараясь преодолеть неловкость. – А вы не пробовали оподельдок?
– Чушь! – зло выпалил человек. – С таким же успехом можно натираться маслом.
– Вот это точно, – поддакнул вор. – Годится только для крошки Минни, которой киска оцарапала пальчик. И вот что я вам скажу. Дело наше дрянь. Я вижу только один выход. Добрая, старая, горячительная, веселящая сердце выпивка. Вы это… конечно, это дело по боку… вы уж простите меня, старина… Одевайтесь-ка и пошли куда-нибудь, выпьем. Ух ты, черт! Опять, черт побери!
– Вот уже неделю, – сказал человек, – как я не в состоянии одеваться самостоятельно. Но, боюсь, Том уже спит, и…
– Поднимайтесь-ка, – распорядился вор, – я помогу вам что-нибудь напялить.
Условности и приличия мощной волной всколыхнулись в сознании обывателя. Он погладил свою седеющую бородку.
– Это так странно, – начал было он.
– А вот и ваша рубашка, – заявил вор, – ныряйте. Между прочим, один человек говорил мне, что "Растирание Омберри" так починило его в две недели, что он стал сам завязывать себе галстук.
На полпути к двери человек вернулся назад.
– Чуть было не забыл деньги, – пояснил он. – Бросил их вчера на туалетном столике.
Вор схватил его за правый рукав.
– Пошли, – сказал он грубовато. – Я вас прошу. Бросьте. Я угощаю. А вы никогда не пробовали "Чудодейственный орех" и мазь из сосновых иголок?
Из сборника "Под лежачий камень" (1912)
На помощь, друг!
Когда я продавал всякую скобяную всячину на Западе, я часто посещал маленький городок, называемый Салтилло, в штате Колорадо. Я всегда был уверен в том, что получу большой или маленький заказ от Симона Белла, который содержал там небольшой магазинчик. Белл был одним из тех шестифутовых, громогласных созданий, соединивших в себе типичные черты Юга и Запада. Мне он нравился. Если бы вы взглянули на него, то могли бы подумать, что он промышляет грабежом дилижансов или вовсю эксплуатирует золотые шахты. Однако он продавал вам коробку кнопок или моток ниток, проявляя при этом в сто раз больше обходительности и терпения, нежели любой вышколенный продавец в главном магазине города.
Мое последнее посещение Салтилло преследовало двойную цель. Во-первых, мне надо было продать немного товара, во-вторых, подбросить Беллу одну идею, воспользовавшись которой, как я думал, он мог сделать неплохое дельце.
В Монтане-сити, городе тихоокеанского региона, в пять раз большем, чем Салтилло, одна торговая фирма должна была вот-вот обанкротиться. Торговля у нее шла бойко, однако, по причине страсти одного из партнеров к азартным играм, а также неумелого управления, оказалась на грани краха. Положение ее дел еще не было предано огласке, я узнал об этом случайно, из частных источников. Я знал, что если предложить деньги прямо сейчас, оборудование и товары можно было скупить за четверть их реальной цены.
Прибыв в Салтилло, я сразу отправился к магазину Белла. Он кивнул мне, улыбнулся своей широченной улыбкой, продолжая продавать леденцы какой-то девочке, потом вышел из-за прилавка и пожал мне руку.
– Ну, – сказал он мне (это была незатейливая шутка, которую он произносил в каждый мой приезд), – я надеюсь, вы приехали сделать фотографии этих чудесных гор, потому что это неудачное время года для покупки скобяных товаров.
Я рассказал Беллу про сделку в Монтане-сити. Если он хочет воспользоваться таким случаем, то я готов пропустить намечающуюся сделку, чтоб помочь ему в этом деле.
– Звучит неплохо, – сказал он с энтузиазмом. – Я бы не прочь расширить свое дело, и я признателен вам за эти сведения. Но давайте вы останетесь переночевать у меня, и я обдумаю это.
Это было после заката, когда большие магазины в городе закрываются. Клерки Белла отложили счетные книги, закрыли сейфы, оделись и ушли домой. Белл закрыл добротную, обитую двойным деревом дверь, и мы постояли с минуту, вдыхая свежий воздух этой местности.
Высокий человек прошел по улице мимо главного входа в магазин. Его длинные черные усы, черные брови и курчавые черные волосы весьма контрастировали с его тонким лицом – определенно лицом блондина. Ему было около сорока. На нем был белый жилет, белая шляпа, с цепочкой для часов, сделанная из пятидолларовых золотых кусочков, и двубортный пиджак, в каких щеголяют юнцы колледжа. Он недоверчиво глянул на меня, а затем холодно, даже враждебно посмотрел на Белла.
– Вы уладили дело? – спросил Белл таким тоном, как будто обращался к незнакомцу.
– Вы еще спрашиваете! – резко ответил незнакомец. – А для чего я работал две недели? Все решится сегодня ночью. Это вас устраивает или вы хотите что-нибудь обсудить?
– Все в порядке, – ответил Белл. – Я знал, что вы это сделаете.
– Еще бы вам не знать! Разве я не делал этого раньше? – отозвался незнакомец.
– Конечно, делал. Как и я. Как вам в отеле?
– Дикая жизнь. Но ничего, я терплю. Скажите, у вас есть какие-нибудь указания по поводу дела? Это моя первая сделка такого рода.
– Нет. Я испробовал все способы.
– Умасливать не пробовали?
– Бочки масла потратил.
– А подпруги с медными пряжками пробовали?
– Один раз попробовал, и вот что осталось мне на память, – он показал свою правую руку. Даже в сгущающейся темноте я смог увидеть шрам, оставленный клыком или ножом.
– О, ясно, – сказал этот странный человек беспечно. – Я знаю что с этим делать.
И он пошел, не произнеся больше ни единого слова. Пройдя с десяток шагов, он повернулся и сказал Беллу:
– Держитесь подальше, когда груз будет доставлен, чтоб сделка не сорвалась.
– Хорошо. Со своей стороны я сделаю все необходимое.
Смысл этой беседы остался для меня совершенно загадочен, но, поскольку она не имела ко мне никакого отношения, я тут же выбросил ее из головы. Однако необычная внешность незнакомца настораживала меня, и когда мы с Беллом шли к нему домой, я сказал:
– Этот парень не из тех, с кем можно остаться под снегом в охотничьем лагере?
– Это да. Он напоминает помесь змеи с тарантулом, – согласился Белл.
– Он не похож на местного жителя, – продолжил я.
– Он не отсюда. Он живет в Сакраменто, а сюда приехал по делу. Его зовут Джордж Ринго, и он мой лучший друг, фактически единственный за последние двадцать лет.
Я не смог больше ничего сказать, поскольку был потрясен.
Белл жил в удобном, квадратном двухэтажном доме на окраине городка. Я подождал в прихожей. Это была удручающе благопристойная комната – красный плюш, соломенные циновки, кружевные занавески и стеклянный шкаф, призванный служить хранилищем мумии и набитый сверху донизу образцами минералов.
Ожидая, я услышал наверху звук, отлично описывающий то, что там происходило, – это был женский голос, полный гнева. В промежутках доносился гулкий бас Белла, пытающегося усмирить разбушевавшуюся стихию.