- Толик… - сгрёб я его за грудки. - Она пить шла. На водопое даже волки телят не трогают… Не буду я жрать это мясо!
Больше я на охоту не ходил…
А вскоре и Толик вынужден был поставить моторку на прикол.
А дело было так.
Проклиная "сухой закон", кривопадские мужики гоняли за водкой в Октябрьск. Ременюк, как владелец моторки, был в авторитете.
В один прекрасный вечер Люба Ременюк - Ременючка, как её называли поселковые, - встретила-таки своего благоверного на берегу, лопнуло у неё терпеньюшко…
Долго стояла Люба, скрестив руки на могучей груди, и смотрела, как прыгала по волнам "дюралька" с одинокой фигурой мужа на корме. Как ткнулась "Казанка" носом в песок, а Толик, по инерции сунувшись вперёд, упал на рюкзак с водкой и захрапел. Как мужики, опасливо косясь на одинокую в развевающемся на ветру сарафане фигуру женщины-великанши, разбирали свои оплаченные бутылки…
Когда все разошлись, Люба отвинтила от транца лодки двадцатипятисильный "Вихрь", легко вскинула его на плечо, взяла в левую руку полупустой бензобак и поднялась на причал. Свою ношу она сбросила в волны с головного ряжа пристани, в самую глубь.
Потом так же неспешно спустилась к воде, сгребла подмышку своего непутёвого и поволокла домой. Ноги Толика выписывали кренделя, а голова моталась из стороны в сторону.
- Любаш, что, твой опять нажрался? - поджала губы встречная бабёнка.
- Мой хотя и выпивает, но дизелистом работает и стихи наизусть знает… А твой, как был в молодости "нижним пильщиком", так им и остался… - отбрила товарку Люба.
Глава 9
В ту осень в центральной части острова стояла небывалая жара. Температура воздуха в отдельные дни достигала тридцати пяти градусов. В таких условиях рыбу приходилось принимать и перерабатывать без задержки. Едва получив по рации сообщение о подходе очередного сейнера, дежурный дизелист на электростанции включал рубильник, над посёлком рыдала сирена и, как в военное время, все свободные от дежурства работники рыбобазы тянулись на пристань. Сирена звучала днём и ночью, в выходной и в "проходной", как здесь говорили, со временем никто не считался.
Несмотря на чудовищную нагрузку, я ежедневно, не дожидаясь, пока принесут письмо домой, забегал на почту. Ждал весточки от любимой. И целый месяц, дважды в день, в ответ на мой вопросительный взгляд почтовые девушки пожимали плечами.
В одно хмурое утро, наконец, получил письмо… из дома, от мамы:
"Здравствуй, Мишенька, прости, что долго не отвечала.
Двадцатого августа умер папа… Инфаркт. Ты знаешь, он последнее время жаловался на сердце. Я тебе специально не написала сразу, боялась, что бросишь всё и прилетишь на похороны. А у тебя работа, должность… И так это далеко, какие деньги нужны на билет?..
Не волнуйся, папу похоронили хорошо. За городом, на Всеволожском кладбище. Народу пришло много: все наши, с работы, из Совета Ветеранов венок принесли… Люди хорошие, папу уважали… Место хорошее выбрали: песочек, сосновый лес… Вчера исполнилось девять дней, приехали…
Здоровье у меня - не очень. Голова кружится. Ничего, справлюсь… Главное, чтобы у тебя всё было хорошо…
Очень по тебе скучаю…"
Я посчитал: папа умер в тот день, когда мы с Толиком были на охоте…
"Как же так?.. Бедная мама!.. Это мне за оленуху!" - метался я один по горнице…
Оксана не писала… Ни одного письма за всё время, ни строчки…
Я не находил себе места, я чувствовал, что-то произойдёт ещё. Не зря же говорят: "Пришла беда - открывай ворота".
Так и случилось: вскоре после получения письма с извещением о смерти отца, в последних числах августа, нелепо погиб рабочий-камнетёс Андрей Семёнов.
Андрея поселковые остряки звали Хала-Бала. Прозвище, полученное не только за любимое им присловье, но и за склонность к пустопорожней болтовне, сразу прикипело.
Через год после появления Андрея в Кривой Пади мало кто уже смог бы вспомнить настоящее имя парня.
Хала-Бала и Хала-Бала.
Андрей имел от рождения характер покладистый, он откликался на прозвище и смеялся вместе со всеми.
Работящий, непьющий и некурящий Хала-Бала имел лишь один недостаток - любил деньги. Он всерьёз верил в возможность чудесного и быстрого обогащения. Думал об этом постоянно и не мог удержаться, чтобы не рассказать подробно каждому знакомому об очередном разработанном им проекте лёгкого и, главное, быстрого обретения баснословного богатства.
- Здоров был! - кричал Хала-Бала, завидев проходящего по поселковой улице приятеля, останавливал встречного, брал его за пуговицу и начинал рассказывать. И "отвертеться" от него было невозможно.
Особенно он любил проверять лотерейные билеты и облигации "Золотого займа".
Скуповатый Хала-Бала денег на свою страсть не жалел. Он покупал пачку билетов, аккуратно переписывал "счастливые номера" в блокнот, затем убирал их в запираемый ящичек и с нетерпением ждал тиража. Хала-Бала верил в свой фарт. Он жил в постоянном предвкушении праздника. И не было в Кривой Пади человека его счастливее.
За неделю до тиража Хала-Бала вдруг становился беспокойным, замкнутым, раздражительным, непохожим на себя. Дождавшись наконец заветного дня, бежал в сберкассу. Там он склонялся над газетой и, заслонив её от посторонних глаз ладошкой, долго водил пальцем по колонкам тиражной таблицы. Беззвучно шевелил губами, высовывал от старания язык, обливался потом. Лицо его то и дело меняло выражение: фанатизм, ещё мгновение назад блестевший в широко открытых глазах, сменялся унынием, предчувствием краха, апатией…
Убедившись в очередном проигрыше, Хала-Бала быстро приходил в себя и, как не странно, испытывал непонятное облегчение.
Потом всё повторялось снова и снова.
В Кривую Падь Хала-Бала приехал по оргнабору, как и все, - на сезон. Когда путина закончилась, домой он возвращаться не захотел. И, продлив договор с рыбокомбинатом на три года, остался в посёлке.
Рассказывал, что сам он родом из-под Курска - родителей, дескать, нет, - что живёт с сестрой и собирается здесь заработать на дом, машину и хозяйство.
- Приеду, первым делом отдохну. По родным, друзьям, "туда-сюда"… Потом выберу место для дома, знаю я одно, на пригорке, церковь там раньше была… Завезу кирпич. У нас в райцентре - кирпичный завод. Дом буду ставить двухэтажный, под железной крышей. Это вам не "халам-балам". Чтобы - выше всех!
Лицо Андрея румянилось, он потирал руки.
- От сеструхи уйду - жадная, зараза… Займусь "свинством" - зерна у нас полно! - буду в городе грудинкой и салом торговать. Вот тут у меня всё подсчитано, - и доставал блокнот…
Просился Хала-Бала всегда на самую тяжёлую работу - туда, где больше платили. "Бил" в тайге бутовый камень - для строительства пристани.
Осенние шторма каждую осень раскатывали выдвинувшуюся далеко в море пристань на брёвнышки. Разбрасывало потом эти останки штормовое море по береговой полосе на многие километры. Зимой причал строили заново. Далеко в тайге заготавливали лес и камень. Рубили ряжи, похожие на огромные срубы домов. По льду волоком стаскивали их в пролив, по линии будущего причала, подрубали лёд и затопляли, загружая заготовленным камнем. Камень "били" вручную. Стальные клинья, лом да кувалда - вот и вся механизация.
Платили хорошо, - с кубометра.
К началу путины завозили сезонников, и Хала-Бала со всеми вместе солил селёдку.
"Вкалывал" без устали день и ночь, копил и вёл учёт заработанного, вечерами мусолил заветный блокнот.
Подошло время окончания договора. Хала-Бала перестал спать, всё пересчитывал свои доходы. И надо же было такому случиться, что как раз к этому времени подоспел тираж "Золотого займа", и наш Хала-Бала выиграл пятьдесят тысяч рублей. И это в семидесятые годы, тогда новая автомашина стоила около трёх тысяч!
У парня зашёл ум за разум. Хала-Бала забросил работу и дней десять ходил по посёлку с бессмысленной улыбкой на лице.
Местные пожимали плечами.
- Дуракам везёт!
Бригада, как водится, потребовала магарыч, хотели гулять в столовой.
Хала-Бала, по своему обыкновению всё обсчитав, решил сэкономить и отпраздновать удачу у себя дома в ближайший выходной, в субботу. Закупили два ящика питьевого спирта, у местных - сала, огурцов, картошки. В рыбцехе дали малосольной горбуши.
Билет на самолёт Андрей заказал заранее.
Гуляли всю ночь. Спирт не разводили: "Зачем продукт портить?!". Непривычный к спиртному Хала-Бала свалился первым. Его будили, в который уже раз поздравляли с выигрышем и подносили очередной стакан. Андрей вытирал пьяные счастливые слёзы и, не желая обидеть друзей, глотал жидкий огонь. Спирт, смешиваясь с соплями и слюной, стекал на грудь, Хала-Бала широко разевал мокрогубый пьяный рот, глубоко дышал, как ему подсказывали, и валился навзничь на койку…
В воскресенье пришли опохмеляться. Дверь в квартиру была открыта. Хала-Бала лежал, растянувшись на полу, на полпути между кроватью и коридором. Правая рука его была вытянута вперёд. Похоже, полз к ведру с водой. Лицо покойника налилось дурной кровью, посинело.
Было следствие - криминала не нашли. Причиной смерти признали острое алкогольное отравление - стандартное медицинское заключение для Севера. Наличные деньги, сберкнижки и выигрышный билет "Золотого займа" следователь изъял и подшил к делу.
На посланную домой телеграмму, получили ответ от его сестры Надежды. Женщина сообщала, что будет хоронить братика на родной земле. Покойника положили в открытом гробу в бондарный склад, на холод.
Надежда прилетела через две недели. За это время крысы объели у трупа лицо.
В милиции деньги Надежде не отдали, предложив по истечении шести месяцев законным путём добиваться получения наследства. Пришлось хоронить Андрея на местном кладбище. Часть средств выделила контора, часть собрали мужики из бригады.
Наверное, правду говорят, что нельзя слишком сильно желать чего бы то ни было для себя.
Тебе ведь могут и навстречу пойти.
* * *
Оксана не писала… Сил моих больше не было… Водка на какое-то время ослабляла сжатую до предела "пружину"…
"Встретилась со своим первым", - закусывал я водку зубовным скрежетом.
"С глаз долой - из сердца вон!"
* * *
Характер у меня менялся не в лучшую сторону…
- Анжела, скажите мне, пожалуйста, как могло получиться, что на будущий год нами заявлено дизельного топлива почти в три раза меньше потребности?
Секретарша смотрит на меня невинными глазами, машет ресницами и, как бы невзначай, роняет с круглого загорелого плеча бретельку от лёгкого открытого сарафана.
- Не знаю, Михаил Андреевич.
- Тогда покажите черновик заявки.
Глаза девушки округляются. Мой чересчур вежливый тон не сулит ничего хорошего…
- Вот видите: в черновике - восемьсот тонн, а в перепечатанной вами заявке - триста.
- Ой! Михаил Андреевич, это, наверное, от жары. Да ещё эти плотники на пристани целыми днями ревут своими бензопилами. Не работа, а какой-то сумасшедший дом. Ой! А что теперь делать?
Она заискивающе смотрит мне в глаза, от белозубой улыбки девушки пахнет малиновым вареньем.
- Вы сюда приходите работать или демонстрировать нам свои прелести? - я грубо поправляю свисающую с её плеча бретельку, невольно краснею и от этого ещё больше злюсь.
- Ну, сделайте же что-нибудь, вы же всё можете. Ой, вы такой мужественный, такой весь сдержанный… Когда я вас увидела первый раз, Михаил Андрееквич, так прям вся и обмерла… У меня в техникуме был молодой человек… Ну, мы с ним дружили… Ну, вы понимаете… Его звали Артёмом. Так вы, Михаил Андреевич, на него похожи, как две капли воды… Ой!.. Или он на вас?.. Я совсем запуталась.
- Анжела, не выдумывайте, - я постепенно успокаиваюсь.
- Какой же я сдержанный? Вот с Анатолием Гавриловичем сегодня полаялся, а он - директор. Нехорошо… Сварщику, этому уголовнику Веселкову-младшему, ночью по морде съездил. Три месяца назад умолял с отцом на работу после отсидки взять, а сегодня уже права качать пытался… Жарко сегодня, простите…
В приёмную заглянул возчик.
- Что тебе, дядя Гриша?
- Ну, я эта… принёс её, курву…
- Какую ещё курву?
- Ну, эту… - конюх Ражной покосился на секретаршу, - как велели, Андреич…
- О, Господи, я и забыл, пошли, дядя Гриша.
Я забираю принесённую Ражным бутылку.
- Людмила ничего не сказала?
- Сказала, чтобы позвонили… на ейный телефон, на квартиру, значит, а не в магазин, чтобы…
- Спасибо, дядя Гриша…
Глава 10
Люда работала в поселковом магазине продавцом. Она была высокая и статная, с русой косой до пояса, чернобровая и яркогубая местная красавица, лет на пять меня постарше.
Людмила притягивала к себе мужские взгляды, манила зрелой женской красотой. Она хорошо, со вкусом одевалась, была весёлой и дерзкой на язык. Поговаривали о недолгом её замужестве, что-то там не сложилось…
Трубку Людмила взяла сразу же.
- Люда, я понимаю, что сейчас путина… В курсе, что в посёлке сухой закон… Знаю, что спиртное нельзя продавать, знаю прекрасно, - телефонная трубка, и та, кажется, вспотела от жары.
- Да, конечно, я твой должник… помню, помню: розетку на кухне и дверцу у шкафчика… Да… Да… Да. Ну, хорошо, сегодня… Всё, я занят.
- Главного механика, пожалуйста… Валентин Иванович? Добрый день, Буров беспокоит… Минуточку.
- Ну, что там у тебя? - зажимаю трубку рукой.
Анжела, заглянув в кабинет, знаками показывает мне, что перепечатала заявку.
- Валентин Иванович, я разобрался… Да, конечно, восемьсот тонн… Да, банальная опечатка… Хорошо, хорошо… До свидания…
Дверь кабинета Главного бухгалтера прикрыта.
- Семён Яковлевич, есть предложение, вздрогнуть, - я достаю из кармана бутылку, - вот: спирт питьевой, девяносто шесть оборотов… Как достал?.. И не спрашивайте, Семён Яковлевич…
Поздно вечером на подгибающихся ногах, стараясь не споткнуться о неровные доски тротуара, бреду к дому "Людки-продавщицы". Из мужского барака под бренчание расстроенной гитары льётся протяжное, с блатной слезой в голосе:
Сигаретой опишу коле-е-чко,
Спичкой на снегу-у-у поставлю точку.
Что-то, что-то надо побере-е-чь бы,
Но не бережё-ё-ё-м - уж это точно!..
* * *
Я проснулся с чувством произошедшей катастрофы.
"Идиот… Не может быть, чтобы хоть кто-нибудь да не заметил, как ты сюда зашёл, - ругал я себя. - Что же делать?.."
Людмила, напротив, щебетала без остановки и порхала у плиты, как птичка. Стараясь не смотреть в глаза вновь обретённой подруге, я быстро оделся и, потрогав небритый подбородок, пробормотал:
- Люда, ты прости меня. Не знаю, как это случилось…
- Да, что ты, ёлки зелёные, мне очень понравилось. Не ожидала от тебя такой прыти: налетел, как лев, даже охнуть не успела… Думала, все рёбра переломал. Нет, всё вроде цело, только душа девичья теперь болит… - она прижалась ко мне молодым горячим телом, заглянула в глаза.
- Ты такой сильный. Ни минуточки поспать не дал. Как я работать сегодня буду?!
Глаза Людмилы затуманились, а я, несмотря на сожаление о случившемся, вымученно улыбнулся. Какому мужчине не понравится такая похвала?! Люда, надо отдать ей должное, соображала быстро:
- Головка, наверное, побаливает? Выпей рюмочку, золотой мой, подлечись…
Женщина метнулась к холодильнику.
К горлу подкатил удушливый ком:
- Ну, если только одну…
Пара рюмок ледяной, из холодильника, водки и хрустящий солёный огурчик заметно улучшили моё настроение:
"Может быть, никто и не видел, - спрятал я хмельную голову "в песок", тихонько выбираясь из квартиры".
"Сама виновата, - вспомнил я об Оксане, - месяц, как уехала, и ни слуху ни духу. Хороводится, небось, со своим Степаном, а про меня и думать забыла…"
Но, несмотря на внутренний гонор, на душе было муторно…
Очень скоро я заметил, что о моём ночном приключении уже знал весь посёлок. Стоило мне где-либо появиться, поселковые кумушки мгновенно замолкали, поворачивали ко мне в единый миг ставшие постными лица и чересчур вежливо здоровались. "Больше к Людмиле - ни шагу!", - решил я.
Люда же, наоборот, всеми возможными способами старалась афишировать наши отношения: беспрестанно звонила мне на работу, выискивая повод обратиться с какой-нибудь просьбой (мы помогали бытовым предприятиям посёлка техникой). Как только я заходил в магазин, на глазах очереди демонстративно оказывала мне повышенное внимание:
- Ну что за народ у нас в посёлке, ёлки зелёные? Целый день, с самого открытия, в магазине толкутся, - грохала она счётами по прилавку. - Пропустите человека.
- Нет-нет! Я не тороплюсь.
- Проходите-проходите, Михаил Андреевич. Вы у нас человек занятой, начальник… День и ночь на работе… Что вам?.. Возьмите вот ветчинки… Свеженькую завезли.
Сахалин, как местность, приравненная к районам Крайнего Севера, снабжался очень хорошо.
- Спасибо, мне вот "Беломору" и чаю, пожалуйста…
Народ не протестовал… Для людей такое положение вещей считалось нормальным: "Людкин хахаль зашёл, что же, ему в очереди теперь со всеми стоять?!"
Когда Анжела, преувеличенно скромно опустив лукавые глазки, заглядывала в кабинет, я уже знал, что звонили из магазина…
Дизелист Гиндуллин, с первого же дня моего появления в Кривой Пади взявшийся меня отечески опекать, бурчал под нос, путая от возмущения русские и татарские слова:
- Совсем у тебя дурной башка, Михаил… Зачем к Людка ходил? СигаргА захотел?
Старики говорят: "Один раз сигаргА - вся жизнь каторгА!"
- Фокказ Гиндуллинович, - морщился я. - Помолчи хоть ты, пожалуйста. Без тебя тошно!
- Сколько раз я тебе говорила: зови меня Федя. Я дома Фокказ, для Анны свой. Слушай меня: Оксанка - хороший баба, умный, красивый. Немного худой, совсем чуть-чуть… Приедет сюда, что скажешь?
Я чересчур сильно дунул в папиросу, табак, вылетая из гильзы, засыпал вахтенный журнал, и смятая в сердцах только что распечатанная пачка полетела в мусорное ведро.
- Просил же, Федя… Как человека, просил!..
Хлопнув дверью, я вылетел с электростанции. Безумно хотелось выпить, а водку достать можно было только у Людмилы.
Оксана не писала. Я уже готов был, смирив нрав, ехать в Октябрьский и узнавать её адрес в больнице. Но в то же время прекрасно понимал, слухи разносятся быстро, и о том, что "ленинградец" спутался с продавщицей, наверняка уже знали в соседнем посёлке.
Смотреть на тщательно скрываемые ухмылочки врачих, подруг Оксаны, у меня не было сил.
Время, между тем, двигалось своим чередом. Заканчивалась путина. Рыбобаза перевыполнила годовой план по переработке рыбы. Мы, отправляя на материк последние плашкоуты с засоленной в бочках горбушей и красной икрой, потихоньку распускали сезонников.
После застолья, организованного директором по случаю выполнения плана, я опять остался ночевать у Людмилы. Наутро после бурных ласк подруга со слезами на глазах сообщила, что беременна. Я молча курил и думал о своей никчёмной жизни…