* * *
Почему я пишу об этом?
Да мне просто обидно за моих героев, потому что результатом их великолепного состязания было приглашение в полицейский участок.
Где же тут справедливость?!
Почему портреты победителя Карпантье - негра Сики красуются во всех журналах, почему о побежденном Карпантье французские газеты до сих пор исписывают целые столбцы, сообщая даже следующее: "Родственники долго скрывали от него, что судьи лишили побежденного звания чемпиона мира".
Почему о моих боксерах не вспомнил ни один человек в свете, кроме меня?
Хуже они дрались, что ли? Нет!
Карпантье сломал палец, и у турка сломан палец.
Писали, что у Сики лицо напоминало отбивную котлету. А посмотрели бы вы на моего англичанина!.. У него лицо было еще шикарнее - сырой рубленый ростбиф.
За что ж их взяли в участок?
Почему собравшиеся, вместо того чтобы рукоплескать, растащили все бублики, и только я - единственный культурный человек - удовольствовался лежащим в грязи Шелли, взятым мною на память о знаменитом матче.
И вот, дорогие читатели, еще лишний раз подтверждается тривиальный тезис: если ты украл шесть копеек, ты - вор и негодяй, а если обанкротился, припрятав в карман чужой миллион, ты - коммерсант.
Потому что, - объяви я заранее в газетах о драке турка с матросом, да окружи место их случайной драки трибунами, да возьми за каждое место по 5 лир, - писали бы о них в газетах, как о героях, рукоплескали бы им с энтузиазмом.
Много на свете несправедливости.
* * *
Я это к тому говорю, что справедливее было бы после матча Карпантье - Сики стащить обоих с эстрады да и потащить в участок за безобразие в публичном месте…
* * *
Кстати, недавно просматривал я книгу "Руководство к изучению бокса" и наткнулся там на такую классическую фразу:
"Особенно рекомендуется (?!) так называемый "кросс-коунтирующий" удар, который вызывает сотрясение мозга и лишает возможности получившего удар принимать пищу в течение двух недель (точно) благодаря вывихнутой челюсти".
На всякий случай я этот прием твердо запомнил.
Может быть, мне когда-нибудь посчастливится встретить автора "руководства".
Филателисты
Мое болезненное самолюбие причиняет мне вечные неприятности…
Заходит недавно один приятель, говорит торжественно:
- Ты литератор?
- Я думаю.
- Вот и прекрасно. Мы с тобой через час поедем на торжественное заседание местного кружка филателистов.
- Кружка… чего?
- Филателистов! Неужели ты не знаешь, что это такое?
Человек с менее болезненным самолюбием ответил бы просто и откровенно:
- А черт его знает, что это такое…
Я же сделал обиженное лицо и угрюмо спросил:
- Это что ж… экзамен? Неужели ты считаешь меня настолько некультурным, что я не знаю, что такое - филармонисты.
- Филателисты, а не филармонисты.
- Это смотря где. По всему Бискайскому побережью их называют филармонистами. Местное арго.
- Ну, так что ж - пойдем?
- А что я буду там делать?
- Помилуй! Ты должен сказать там приветственную речь от имени русской литературы.
- Кой черт? Да я не говорю речей.
- Это неважно. Ты будешь говорить по-русски, а там все равно никто русского языка не понимает. Твоя речь - простой акт вежливости. Я уже обещал, что ты будешь говорить…
- А какая нелегкая тебя за язык тянула обещать? Не пойду я!
- Помилуй, как не пойдешь?! Твоя приветственная речь стоит даже на повестке. Да тебе - что? Скажешь несколько общих слов о задачах филателистики, о ее горизонтах, о ее будущем - да и конец. Одевайся.
Я бы скорей умер, чем сознался, что филателисты для меня - загадочное санскритское слово… А в наше проклятое время под рукой никогда нет энциклопедического словаря…
- Подожди, - нервно сказал я. - Мне нужно поговорить по телефону - одно дело! Я сейчас приду.
Выскочил я из комнаты, побежал вниз.
- Алло! 137-12? Вы, Петр Семеныч? Здравствуйте! Как поживаете? А я, знаете, вступил в кружок филателистов.
- Ну что ж поздравляю.
- Да?.. Спасибо… Вы одобряете?
- Конечно. Я когда-то сам этим занимался.
- Ну, и что же?
- Ничего. Потом бросил.
- На здоровье влияло?
- При чем тут здоровье?
- Я в том смысле, что усиленные труды повлияли.
- Помилуйте, да какой же тут труд?! Это - скорей развлечение. (Вот негодяй! Ну, можно ли говорить более неопределенно!)
- Петр Семеныч! А может быть, вы дали бы мне несколько советов, полезных для филателиста?
- Да какие же тут советы? Купите себе альбом да и жарьте.
- Вы говорите… жарить?
- Ну, да. Шпарьте!
Голова пошла кругом. Что это за таинственная, загадочная профессия (или развлечение), цель которой жарить альбомы? И почему шпарить?
Я вздохнул, дал отбой. Позвонил по другому номеру.
- Василий Евстигнеич? Мое почтенье. Послушайте… Я хотел спросить вас, как вы смотрите на… филателистов.
- Как? Да я их считаю помешанными. Особый род тихого помешательства!
- Что вы говорите?! Но… оно не опасно?
- Как вам сказать - сынишка мой совсем с ума сошел. Спит с альбомом.
- Какой странный мальчик! А вы - что?
- Да что ж я?! Собираюсь выдрать.
- Но ведь, говорят, есть даже кружки такие? Филателистов.
- Палкой бы их разогнать.
- Послушайте… А что, если бы этого… полиции заявить?
- При чем тут полиция? Ну, прощайте - зовут.
* * *
Это было все, что я мог узнать о филателистах. Когда я вернулся, приятель мой уже держал наготове мою шляпу, пальто и палку.
- Едем, едем скорей… А то неудобно. Неприлично заставлять долго ждать!
- Послушай, голубчик… А может, ты бы лучше сказал речь, а я бы послушал. А?
- При чем тут я?! Кто писатель? Я писатель или ты писатель? Ты! Ты и будешь говорить!
- Но я так мало знаком с этим… делом…
- Вот и скажи несколько общих мест. Они же по-русски ни в зуб толкнуть. Соблюдем только конвенансы - и конец.
Хорошо тем, которых везут на казнь. Привезли его, отрубили голову - и конец. И возвращаться не надо. А я еду на казнь - и после этого мне еще нужно прожить долгую позорную жизнь.
* * *
Когда мы вошли, человек пятьдесят встретили нас громом аплодисментов.
Я неуклюже раскланялся и сел.
- Да ты не садись, - толкнул меня приятель. - Мы приехали как раз вовремя. Они ждут твоей речи.
- А может быть… мы… опоздали?..
- Да нет же! Вот видишь - председатель предоставляет тебе слово. Говори!
Я встал, мысленно перекрестился и мысленно прыгнул с высокого берега в неизвестную холодную воду…
- Милостивые государи и милостивые государыни! От имени русской литературы, той литературы, которая дала нам Пушкина, Гоголя и Чехова, приветствую я вас… (Тупые взгляды. Тихий восторг. Возгласы: "браво, браво".) Не мое дело и не моя задача распространяться о филателистах вообще, хотя я их глубоко уважаю как носителей высокого, прекрасного, вечного… (Общее "браво", шумное одобрение моего приятеля…) Что такое филателизм вообще и в частности? Это - занятие не хуже всякого другого, и я скорей предпочту филателиста, чем торговца краденым или спекулянта кокаином. Ars longa, vita brevis, - как сказал Ньютон. (Бурный восторг присутствующих. Я заметно ободряюсь и веселею. Придушенный шепот приятеля: "Что он там несет?") Ничто так не украшает человека, как юность, но и тихая старость имеет здоровые корни! Будем же жить, пока живется!!!
Эти слова я произнес так патетически и с таким подъемом, что зал заседаний дрогнул от рукоплесканий… На своей спине я чувствовал бешеный, прожигающий взгляд моего приятеля и поэтому старался в его сторону не смотреть.
- Я продолжаю! Мне сообщили, что филателисты жарят альбомы на легком огне и потом ошпаривают их кипятком… Если они (не филателисты, а альбомы) годятся после этого в пищу, - вопрос личного вкуса. Полиции нет до этого дела - ну, и пускай! Да и вообще, филателизм - это особый род тихого помешательства! (Я в большом подъеме. Общие возгласы: "браво!" Голоса моего приятеля не слышно - чувствую, что он в полуобмороке…) Итак - в полдневный жар, в долине Дагестана, стояли мы на берегу Невы! Под синим небом Грузии, в прекрасной Андалузии красавица цвела… Мойте детей только мылом "Юпитер", не пейте сырой воды - и земля вам пухом!! И если бы глаза моего визави, господина председателя, не напоминали органов зрения мороженого судака, то я даже поцеловал бы его в отвисшие от восторга губки! Кончаю! Жарьте, шпарьте альбомы, а меня оставьте в покое, потому что - "кинжалом я владеть умею, я близ Кавказа рождена!!!" Я кончил.
Бурный восторг собрания, бешеные аплодисменты. Увидев протискивающегося ко мне с самыми недвусмысленными намерениями приятеля, я схватываю пальто, шляпу и, избегая оваций, избегая объяснений с приятелем, - мчусь к выходу.
* * *
Догнал он меня только на втором квартале.
- Послушай! Ты… ты… или сумасшедший, или идиот?!
- Ну, зачем так мрачно, - засмеялся я. - Кстати, скажи мне хоть теперь, чем занимаются филателисты?!
- А ты не знал?! О, гадина! Они собирают марки!
- Да что ж за смысл? Ведь теперь марки падают, что за десять долларов дают…
- Чугунная голова! Они собирают почтовые марки!
* * *
Так вот оно что!
Впрочем, каюсь: если бы я даже знал об этом раньше, я все равно произнес бы ту же самую речь, не изменив ни капельки.
Зимний вечер в детской
Восемь часов вечера. В пустой детской жизнерадостно и хлопотливо трещат дрова в печке, на столе кротко горит лампа под зеленым абажуром, бросая четкий круг света на часть закапанного чернилами исцарапанного стола, на углы стопок книг и тетрадей, на раскрытый пенал, набитый всяким драгоценным дрязгом: обломками плиток туши, кисточками и свернувшимися от тепла в трубку иностранными марками…
Круглые дешевые часы на стене расплылись своим широким честным лицом в улыбку и бойко, хотя их никто не слушает, отсчитывают да отсчитывают секунды.
Вот с треском отворилась дверь, и мальчик лет десяти
- Боря Скобцов - влетел в детскую в фуражке, пальто внакидку и с кожаным ранцем за плечами…
Он подошел к своей кровати, стал к ней спиной и одним молниеносным движением сбросил все сразу: фуражку, пальто и ранец.
Это был очень трудный трюк, но шикарный: вот тебе одет человек - трах! вот тебе сразу и раздет.
Нянька, однако, была против этого "шикарного" приема.
Не успел Боря отогреть у веселой печки замерзшие руки, как снова открылась дверь и вошла сестренка - в шубке, меховой шапочке и с коньками в руках, сверкая розовыми щеками, серыми глазами, золотыми волосами.
- Каталась на коньках? - спросил Боря, пока она раздевалась.
- Да.
- Видишь, от меня ничего не скроется. Есть новости?
- Ну! Еще какие! Я на уроке истории сказала: "Македон Александровский" и потом новую загадку слышала - чудную-чудную!
- Ну, какую же? - с наружной снисходительностью спросил Боря, втайне замирая от страха и предстоящего позора: а вдруг не угадает?
- Слушай. На озере сидело сто уток. Охотник выстрелил и тридцать человек уток убил наповал. Сколько осталось живых?
- Чепуховская загадка! Семьдесят уток осталось. Маруся радостно зашлепала в ладоши.
- Ага! Вот и не угадал. Ни одной утки не осталось.
- Ну, почему?
- Потому что живые улетели.
- Это еще не доказательство, - с энергией утопающего, хватающегося за соломинку, заспорил Боря.
- Мало ли… А может, часть уток была глухая и не слышала даже и выстрела, - почем ты знаешь?
- Да разве утки глухие бывают?
- Сколько раз. Я даже ел. Вообще, это - задача с неопределенным решением. А вот я сегодня тоже слышал замечательную: шел солдат, нес в корзине сотню яиц. А дно упало. Сколько осталось в корзине?
Маруся всей своей душой чувствовала какой-то подвох, но в чем он заключался - решительно не могла найти. А ответ - такой простой и категорический - так и змеился на розовых губках.
- Ну, что ж ты? Было сто яиц в корзине. А дно упало - ну? Сколько осталось в корзине?
- Девяносто девять!!
- Дура! Раз дно упало - ни одного не осталось.
- Мама тебе сколько раз говорила, что нельзя меня ругать.
- А все-таки не угадала.
- Да и не хотела угадывать… Очень мне нужно… Моя загадка поэтичная: охотник, уточки, а у тебя какой-то солдат, какие-то яйца - фи!
- А может, твой охотник тоже солдат и твои утки несли яйца!.. Очень ты стала что-то много воображать о себе. Ну, теперь рассказывай: были по дороге приключения?
- Ах, Боречка, и какое приключение (оба, боязливо озираясь, придвинулись ближе друг к другу). Понимаешь, только что я выхожу с катка и с Николаевской сворачиваю на Кривоногую, - вдруг два господина в плащах перерезывают мне путь. Один говорит другому: "Герцог, сегодня у моей знакомой княжны крестины ее сына и соберется много аристократии. Мы должны выкрасть ребенка и отдать на воспитание леснику…" А другой демонически захохотал, сказал: "Предоставьте это мне, граф" и, выхватив шпагу, вонзил в того, первого, в графа…
- Ну… что ж ты?
- Я испугалась и убежала.
- Эх ты! Надо было подать первую помощь раненому. Он бы, может, открыл перед смертью тайну своего происхождения или клад. А со мной тоже, когда я шел от репетитора, какой случай был! Иду это я, значит, иду… Иду себе и иду.
- Ну? - нетерпеливо дернулась Маруся. - Что ты все идешь да идешь…
- Так не сразу же я перелетел. Тихо себе шел. Вдруг, на углу какой-то улицы… я уж позабыл, какой… смотрю, экипаж и три господина, роскошно одетых, тащат к экипажу даму с завязанными ртом и глазами. "Негодяи! - вдруг загремел я. - Оставьте вашу жертву!" Тут выскочили еще двое сообщников, выхватили сабли и давай меня рубить… Я потерял сознание. Добрый дровосек нашел меня, положил на тележку и доставил домой…
- Постой, - ехидно сказала Маруся. - Ведь это сегодня было?
- Ну так что ж, что сегодня!..
- А где ж твои раны, где кровь?
- Ну, это были такие раны… сухие.
- Что значит - сухие? Что ж, ты к ним промокашку прикладывал, что ли?
- Давай лучше что-нибудь другое делать, - предложил Боря, стремясь замять невыгодный для него разговор. - Эти приключения - глупости. Ты знаешь, что я собираюсь сделать? Придумать новую религию!
- Борька! - всплеснула руками Маруся, округлив от ужаса серые глаза. - Борька! Ты с ума сошел?! Ведь это грешно!..
- Почему грешно? Я придумаю свою религию, и мы с тобой будем в нее веровать, а потом ты уговоришь своих девочек, я своих мальчиков - и все мы будем веровать… Зато мы будем известны: "Кто придумал эту религию? - Борис и Мария Скобцовы!"
- Значит, мы уже в церковь не должны ходить?
- А? Ну, почему же… Изредка можно зайти на всякий случай. А вообще… Мы будем дубу поклоняться!
- Как дубу? Какому?
- Обыкновенному. Я недавно читал, что главное - это природа, а что Бог это… такая… условность. Вот, значит, я и сочиняю себе новую религию…
- Неужели ты, Борька, не боишься? (В глазах ее застыли страх и тайное восхищение перед грозным, шагающим через все препятствия братом.) А молитвы у тебя будут?
- Будут. Я сейчас сочиню молитву дубу.
- Дубовая молитва, - неожиданно сказала Маруся и рассмеялась.
- Боже, какие вы девчонки пошлые, - поморщился Боря. - Вот возьму нарочно и сочиню молитву дубу!
Он взял четвертушку бумаги и, скривившись от неудобной позы, принялся писать:
- Новая религия Бор. Скобцова. Молитва дубу. "О, могущественный и прекрасный… Помяни раба своего на небесах, в водах и под землею"…
- Что ж ты, - заметила, поглядывая через его плечо на бумажку, Маруся. - Хвостик из второй заповеди украл.
- Ну, одним словом, это еще нужно разработать…
- А ты знаешь, о чем я думаю?
- Ну?
- Хорошо бы открыть новую страну!
- Как же ты ее откроешь?
- Ну, как обыкновенно все открывают!
- Открывают так: едут и едут все время, пока не наткнутся на землю. Потом смотрят в карту: есть такая страна на карте? Нет. Ну, значит, мы ее и открыли.
- Вот и мы так откроем.
- Да ведь мы не едем.
- Фу, какой ты нудный! Возьмем карту и посмотрим: что еще не открыто.
- Да ведь что на карте, то уже открыто, а что не открыто - того не может быть на карте.
- Ну… остров-то может быть среди океана? Неоткрытый. Может?
- Это другое дело.
Деловито разворачивается атлас Ильина. Оба, сгорая от того острого чувства, которое ведомо только исследователям и авантюристам, наклоняются над картой.
- Вот это что? Тихий океан. Вот смотри, сколько тут пустого моря… Не может быть, чтобы тут не было острова. Дай-ка карандаш… Я сейчас нарисую.
На карте появляются прихотливо изрезанные очертания острова. Посредине пишется: "Остров Св. Марии"… И после некоторого колебания добавляется: "Скобцовой".
- Да разве ты святая?
- Ничего. Это так на островах всегда пишется.
- А вот тут - смотри - сколько пустого моря. Тут целый архипелаг должен быть. Дай-ка карандаш. Я сделаю.
Широкая мужская натура перещеголяла робкую девичью. Целый архипелаг пестрил на беспредельном морском просторе.
Написано и утверждено: "Скобцовские острова".
Остров Св. Марии перед ними такой жалкий, будничный, что ревнивое сердце не выдерживает:
- Боря!
- Ну?
- Я новый ликер изобрела - знаешь?
- Из чего?
- Пойди отлей из буфета стаканчик водки и сахара принеси. Я сделаю.
Новая забота поглощает отважных исследователей.
В принесенный стакан водки насыпается сахар. Потом Маруся, после краткой, но тяжелой борьбы, вынимает из-под подушки апельсин и выжимает его туда же. К апельсинному соку присоединяются лепестки сухой розы из книжки и кусок ромовой карамели.
Обсасывая выжатую апельсинную корку, Боря задумчиво глядит на помутневший стакан и говорит:
- Положи кусочек кармину для цвета. Красный ликер будет.
- Я и сама думала, - ревниво возразила Маруся, не желая уступать чести своего изобретения.
Мутно-красная смесь пахнет ромом, апельсином, розой и вообще черт знает чем.
- А ну, дай попробовать… Ой, вкусно!
- Постой… Оставь и мне. Я сделаю таких сто бутылок, наклею ярлычок "Ликер Чудо Роз - фабрики Марии Скобцовой" и буду продавать. Вот сейчас и ярлык сделаю…
- А знаешь, так можно очутиться знаменитой. Дай еще глоточек.
- Ну, это свинство! Ты почему языком карамельку вылавливаешь?! Пусть тает.
В комнату вошли отец и мать Скобцовы… Усталая печка уже перестала трещать, прикрылась теплым пеплом, как одеялом, и задремала. Честные, добродушные часы, наоборот, бессонно и бодро несли свой однотонный вековечный труд. На сложенных руках мирно спали за столом две отяжелевшие головки: коротко остриженная темная и кудрявая, сверкающая жидким золотом.
- Неужели заснули? - сказал отец, наклонившись над столом.
- Смотри! - испуганно воскликнула мать. - Они какую-то дрянь пили.