Вячеслав Иванович Дёгтев родился в 1959 году на хуторе Новая Жизнь Репьевского района Воронежской области. Бывший военный летчик. Студент-заочник Литературного института имени Горького. Участник IX Всесоюзного совещания молодых писателей. Публиковался в журналах "Подъем", "Дружба", альманахах, коллективных сборниках в Кишиневе, Чебоксарах, Воронеже, Москве. Живет в Воронеже.
"Тесные врата" - первая книга молодого автора.
Тема рассказов молодого прозаика не исчерпывается его профессиональным прошлым - авиацией. Глубокое понимание движений человеческой души отличает его лирические рассказы.
Содержание:
Шаг в бездну 1
Тесные врата 6
Одуванчик 9
Потому и плачу… 11
В ночь, когда греют покойникам пятки 13
Вячеслав Иванович Дёгтев родился в 1959 году на хуторе Новая Жизнь Репьевского района Воронежской области. Бывший военный летчик. Студент-заочник Литературного института имени Горького. Участник IX Всесоюзного совещания молодых писателей. Публиковался в журналах "Подъем", "Дружба", альманахах, коллективных сборниках в Кишиневе, Чебоксарах, Воронеже, Москве. Живет в Воронеже.
"Тесные врата" - первая книга молодого автора.
По-разному можно познавать мир. Можно умом, а можно душой, сердцем. Вячеслав Дегтев, как мне кажется, относится ко второму типу писателей. Он прежде всего художник. Часто непосредственный и по-хорошему наивный. Он душой познает человеческую душу, познает иногда созерцательно, через детское или юношеское восприятие. Но это хорошая созерцательность. Сквозь нее видно дегтевское отношение к миру. Оно очень хрупкое, легкоранимое и, как у всякого русского художника, наполнено глубоким состраданием к человеку.
Творческая судьба Вячеслава Дегтева, наверное, будет складываться не очень просто. К несчастью, сейчас в моде рассказы и повести, в которых поднимаются сиюминутные, продиктованные неустойчивым нашим временем вопросы. Жизнь же человеческой души пребывает как бы в тени. Но все это пройдет, как не раз уже проходило. Все шумное, поверхностное обретет свое место в лучшем случае в истории литературы; в самой же литературе, в ее живой жизни останется то, что подлинно художественно.
Останутся, я думаю, и лучшие рассказы молодого, пока еще только начинающего писателя Вячеслава Дегтева.
Иван Евсеенко
Шаг в бездну
Нужно сделать шаг,
Только шаг,
Чтоб тебя называли мужчиной…
Из песни
Первого августа, в солнечный и жаркий день, Вадика с Игорем, двоих со всей Стрелицы, рабочего поселка, прилепившегося к заводу огнеупоров, вызвали в райцентр, в военкомат. Они ехали и недоумевали: зачем вызывают, ведь до призыва еще три месяца - и почему только их?
В военкомате их без объяснения причин послали проходить медкомиссию, а после нее, уже к вечеру, направили к начальнику второго отделения, ведавшего призывниками.
В прохладном кабинете с зарешеченными подслеповатыми окнами находились трое: двое усачей и девушка. Девушка сидела на одном конце большого дубового стола за громадной и громоздкой, допотопного образца пишущей машинкой - "последней из могикан"; напротив - седой прапорщик с веревочными сивыми усами и носом, похожим на печеную облупленную луковку. На обширном пространстве стола - между машинисткой и прапорщиком - высились серые груды каких-то "дел". "Где-то в этой груде лежит и он", - подумалось Вадику… За столом поменьше, отдельно, восседал молодой капитан с неестественными - длинными и тонкими - "тараканьими" усами и черными петлицами, на которых "танки" залихватски задирали стволы; капитан копался отверткой в электронных часах, похоже, японских.
Когда ребята вошли, девушка на секунду оторвалась от работы, стрельнула по ним глазами - справа налево и сверху вниз - и разразилась на своей "могиканке" длинной, убыстряющейся с каждым мгновением, будто разматывающейся очередью; капитан отложил отвертку в сторону и, вздохнув от трудов, вытер пот; прапорщик не обратил внимания - он, нахмурившись, сосредоточенно смотрел в папку, добросовестно вникал.
- Вот… пришли. Вызывали? - сказал Вадик.
Машинистка оборвала очередь на самом пике, капитан вскочил - усы у него зашевелились, - выскочил из-за стола, остановился резко; в глазах его плясали рыжие чертики.
- Эт-та что такое, ядрена вошь?! - оглушительно рявкнул он. - Вы куда пришли? А ну марш за дверь и войти как положено.
Вадик перехватил взгляд девчонки - изучающе-любопытный, и ему стало стыдно перед ней; но девчонка улыбнулась без насмешки, как-то по-домашнему, просто и мило, и Вадик понял, что она уже вдоволь насмотрелась таких комедий.
- И давай по одному… Учитесь, ядрена вошь!
Друзья вышли в темный, пахнущий гниющими полами коридор. Вадик постучал первым.
- Да! - рявкнул капитан, и проходивший по коридору старичок ветеран шарахнулся в сторону.
Распахнув дверь и переступив высокий - старинный, как сам дом, - порог, Вадик выпалил:
- Товарищ капитан, призывник Ковалев по вашему приказанию явился.
- Является только черт да знамение божье. Ясно, ядрена Вошь? А призывник - прибывает!
- Так точно - прибывает! - гаркнул Вадик, стараясь, чтоб вышло не хуже (то есть не менее громко), чем у капитана.
Девушка зажала уши и прыснула, прапорщик впервые оторвался от "дела" и добросовестно-неодобрительно смерил Вадика совершенно сонными глазами.
- О-о, голосочек у тебя прямо фельдфебельский! - с уважением произнес капитан. - Быть тебе сержантом, помяни мое слово. За один голос…
- Рад стараться, ваше…
- Ну-ну-ну!.. - капитан стушевался и даже покраснел. - Хватит… хватит паясничать. Разошелся, понимаешь… - и строго посмотрел на девушку.
- Следующий - заходи! - тоном повыше, а тембром потише сказал капитан.
Когда Игорь вошел и, доложив "как положено", стал рядом с Вадиком, капитан буднично, наверное, остыв или наигравшись, спросил:
- Где служить хотите?
Вадика вопрос ошарашил: неужто на выбор предлагают?
- В Москве или в Ленинграде можно? Или, на худой конец, в Киеве, - не веря, произнес он, однако, дрогнувшим голосом.
- В каком роде войск? - я хотел сказать, - поправился капитан.
- А-а… - разочарованно протянул Вадик, мгновенно невзлюбив капитана за его глупые шутки. - Куда пошлете… Наше дело - телячье.
- В ВДВ не желаете?
- Это в десантных, что ли? - вставил слово Игорь.
- Да. Голубой берет получишь… Настоящим мужчиной станешь… - ухватил капитан Игоря за плечо. - Голубая тельняшка… Для этого сейчас три прыжка надо сделать. Всего три… На работе оплачивается… - перебегал капитан глазами с одного на другого. - Ну, пойдете? Выручайте, ребята! Это же так интересно…
Вадик взглянул на Игоря. Встретил прозрачный взгляд и понял, что Игорь ждет его решения: только вместе - или да, или нет. А в голове было до звона пусто и, как назло, не приходило на ум никаких отговорок.
- Ну! Мужики, ядрена вошь!.. Как?
Девчонка насмешливо посмотрела на Вадика, и он будто наяву услышал ее подсказку: "Скажи: высоты боюсь".
- Что ж, - выдавил Вадик, - если скажу: высоты боюсь, - все равно не поверите. Можно попробовать.
- И я тоже… согласен, - поспешно добавил Игорь.
Девчонка понимающе, снисходительно улыбнулась.
2
Их поселили близ аэродрома местного аэроклуба, в чахлом лесочке, в неоштукатуренном бараке, который почему-то назывался казармой. Выдали форму: старые застиранные, потерявшие первоначальный - синий - цвет летные комбинезоны, похожие оттого на обычную спецуху; выдали кирзовые сапоги совсем гражданского вида - с обтерханными травой носами - и засаленные потертые шлемофоны. Было по-летнему душно и жарко, но все ходили в шлемофонах.
"Видела бы Оля", - думал Вадик, рассматривая себя в зеркале, не узнавая и любуясь. Но потом вдруг поймал себя на том, что мысли уж слишком детские, и ему стало стыдно за них; обернулся, думал, может, кто-нибудь ухмыляется, стоя в сторонке. Но никого не было поблизости, никто его не замечал - все любовались собой, то и дело чистили сапоги, пытаясь навести на них глянец (и наводили), фотографировались в самых непринужденных позах или с самым свирепым видом отъявленных головорезов, без конца травили солдатские бравые анекдоты, сквозь зубы, как настоящие супермены, сплевывая, или горланили отчаянные песни, фантастически фальшивя, - хмельной, в голову бьющий дух молодечества и солдафонщины покорил ребят.
Занятия начались после обеда. Пришел инструктор, поджарый, длинноногий парень, похожий на киноактера Олега Даля, построил "контингент", как он выразился, и, расхаживая перед строем взад-вперед (он ходил по самой кромке тени, что падала от двух раскидистых груш с вяжущими рот незрелыми, "дубовыми" плодами; ребята стояли в тени, а он был весь на солнце, ходил взад-вперед, и даже не вспотел - настоящий десантник!), - расхаживая взад-вперед, вкратце рассказал своим холодным, каким-то официально-отжатым тоном, что такое ВДВ, для чего они, эти войска, созданы, какие задачи выполняют и какие сознательные в них служат воины; сказал, как будут проходить занятия, где и по скольку часов. Вадик смотрел на ходящего инструктора - и ничего не понимал из того, что он говорил: жара давила виски, казалось, вот-вот упадешь, хотелось хоть какого-нибудь движения… Инструктор остановился, посмотрел на часы (обыкновенная "Слава" - отметил Вадик), усмехнулся и с нехорошей какой-то, желчной иронией добавил в заключение уже неофициальным тоном:
- Что ж… посмотрим, кто из вас на что горазд.
- А тех, кто не "горазд" - куда?
- В стройбат, - не моргнув, парировал инструктор и презрительно, как старый пес на щенка, посмотрел на Леху, высокого, нескладного парня с нагловатыми - навыкате - глазами какого-то неопределенного сине-серо-зелено-пестрого цвета и со странной, будто специально придуманной фамилией - Гарик.
- В стройбат пойдут. На "Ла-пятых" летать, - повторил инструктор, собираясь уходить.
- А как посмотрел! Прямо прожег. Супермен! - бормотал Леха вослед.
- Чего ему - стройбат?.. - проворчал костлявый, стриженный наголо парень, Пашка Корнев, которого уже звали Корнем. - У меня три брата в стройбате служили… Что такого?
Вадику тоже не понравился этот инструктор, хоть поначалу и расположил к себе - тем, что похож был на любимого актера, тем, что мог час ходить на солнцепеке и даже не вспотеть, тем, что, наконец, был он настоящий спортсмен-парашютист, - но первые слова о стройбате царапнули Вадика за живое, а когда было помянуто о "Ла-пятых", Вадик и вовсе его возненавидел. Ишь, белоручка! Чистоплюй!
К счастью, оказалось, что этому хлыщу поручили прочитать лишь "Вводное". Это сообщил подошедший после него приземистый увалень с мясистым рыхлым лицом, косолапый, в безбожно стоптанных наружу кроссовках, который и оказался их настоящим "отцом-командиром". Звали его Палыванч.
Палыванч рассадил ребят по скамейкам, что стояли прислоненными к ребристым дебелым стволам груш, отомкнул склад и из вязкой пахучей холодной темноты вытащил за капроновые лямки плотный, набитый парашют, похожий на раскормленного поросенка, от которого сразу же потянуло тем загадочно-тревожным запахом, что царит (или так или иначе присутствует) в каждом самолете. Позже Вадик узнает, что это пахнет специальный состав, которым пропитываются парашюты, а в самолетах - все ткани, чтоб отпугивать мышей; узнает еще, что мыши в авиации - враг пострашнее диверсанта… Палыванч вызвал одного из ребят, надел на него парашют - парень согнулся под непривычной двадцатидвухкилограммовой тяжестью и стал похож на верблюда, - а Палыванч, отступив от него на шаг, стал объяснять "порядок работы частей и механизмов парашюта при раскрытии". Сперва он назвал основные части: сумка, ранец, подвесная система, распускной механизм. Потом потянул за вытяжной фал (отделение парашютиста от самолета); фал, размотавшись, выдернул из парашютного ранца чеки, и ранец раскрылся-раздернулся толстыми, в палец, резинками (Палыванч объяснил, как и что называется, и что происходит это после того, как парашют отошел от самолета более чем на четыре метра - на длину фала); потом содрал полосатый чехольчик со стабилизирующего парашюта (это означало полный отход от самолета); ухватив за стабилизирующий парашютик, очень похожий на люстру (парашютист выдернул кольцо), стащил еще один чехол - огромный, четырехметровой длины, желто-синий, полосатый, - с основного купола, который оказался невзрачного, грязно-белого цвета. Все это было похоже на препарацию громадной дохлой медузы.
- Вот в такой последовательности происходит раскрытие парашюта в воздухе, - сказал Палыванч, вытирая лоб грязной рыжеволосой и густо конопатой рукой. - Только происходит все это за четыре секунды. Ну, или за пять…
Вадику сделалось дурно. Заныло в животе, и тоска сжала сердце. Он вдруг ясно увидел себя, падающего из самолета, вниз головой, с раскинутыми руками и ногами, похожего на лягушонка, а за спиной в только что показанной последовательности разматываются эти разноцветно-полосатые тряпки… Посмотрел на ребят. Лица у всех стали каменные, желтые, скулы обрезались, в глазах - у кого болезненное любопытство, у кого - застывшее удивление, у кого - откровенный ужас. Им тоже страшно, понял Вадик, но они ведь прыгать будут; не может быть, чтоб все до одного отказались. Отказ - как здесь говорят - явление редкое, почти ЧП. Значит, все они (или почти все) переступят свой страх. А раз так, выходит, страх - это естественно?! Просто нужно взять себя в руки и приказать… Да, легко сказать…
Вадик вспомнил тот поворотный момент в военкомате. Ведь откажись он тогда и не было бы сейчас этой сосущей беспросветной тоски обреченного (такое же тошнотворное ощущение, наверное, у приговоренного к смерти). Ну, подумала бы та машинистка о нем с презрением, что он трус, баба или что-нибудь в этом роде (а может быть, и не подумала бы? Нет, подумала…) и через час забыла, может, даже раньше - мало ли через военкомат людей проходит. А если бы не забыла? Ну и подумаешь…
Рядом сидел Игорь. Он постриг свои рыжие, похожие на овечью (крашеную) шерсть патлы, и оттого голова его - при широких скулах - стала похожа на грушу, этакую огромную румяную дюшесину. Первое время после стрижки Вадик не мог смотреть на него без смеха. Сейчас же, вспомнив, над чем тогда смеялся, он даже несколько удивился себе… Игорь повернулся, и в его глазах Вадик увидел те же вопросы, что беспокоили и его самого. В следующее мгновение Игорь облегченно вздохнул, глаза его из оловянно-белых, остановившихся вновь сделались живыми, осмысленными - он тоже, верно, понял, что не одному ему страшно, и у него тоже, похоже, отлегло от сердца.
Палыванч собрал парашют в сумку, взглянул на ребят, ощерив щербатый рот, вокруг которого кустилась плохо выбритая рыже-ржавая щетина, подмигнул.
- Ну, чего притихли? Страшно? Так всем страшно, мальчики. И мне. Честное слово, даже удивительно, чего держусь за такую работу?.. А может, потому и держусь… - добавил в задумчивости. И улыбнулся. И то ли от улыбки, открытой, простецкой, то ли от этих слов, но только легко сделалось, и над головами ребят зашелестел невесомый гомон. А Леха Гарик спросил притворно-наивно, с видом ребенка-баловня, которому все дозволено:
- Палыванч, а если две стропы лопнут - это не опасно?
- Нет.
- А если пять?
- Пять?.. Ну, если не подряд - ничего…
- А если десять перерезать? И тоже - не подряд?..
- Что?! - Палыванч распрямился и недоуменно уставился на Леху. - Что ты сказал? Перерезать?! - проговорил он резко, даже немного косноязычно. - Я те перережу! Выкинь из головы такие мысли. Что тебе тут - бирюльки?!
Ребята смеялись. А Палыванч растерянно хлопал глазами, не понимая, видно, - чего они ржут?..