***
Тайный ход вывел прямо под келью. Каменная плита прикрывала дыру в тёмном углу. Они выбрались и осмотрелись. Помещение имело оконце – узкую щель толщиной в руку и длиной в несколько пядей. Но даже в разгар дня света едва хватало, чтобы различать очертания предметов.
Обросший узник сверкнул в полутьме глазами. Он ожидал гостей, а возможно, услышал, как они пробираются подземельем. По крайней мере, не удивился их появлению. Трифон протянул корзину с едой, а Скоморох – кувшин разбавленного вина.
– Бумагу принёс? – первым делом спросил Никифор.
Сумконоша, кивнув, вытащил из-за пазухи свёрток.
– Негодяи не позволяют мне писать, – пожаловался историк, выкладывая бумагу на стол. – Отбирают свечи, чернила, всё что найдут. А потом и воды лишают на несколько дней, чтобы отбить охоту к письму.
Трифон, кивнув ещё раз, протянул свечи и плошку с чернилами. От нытья узника он отмахнулся, как от назойливой мухи. Видимо все тайные посетители опального учёного уже вдоволь наслушались стенаний и не могли каждый раз искренне сопереживать, несмотря даже на глубочайшее к нему почтение.
А потому Григора, заметив новичка, воспользовался его присутствием, чтобы ещё раз пожаловаться на судьбу.
– Подумать только! – рассчитано всплеснул руками историк. – Они выселили меня из собственного дома, где остались без присмотра книги и инструменты. Их, верно, уже растащили варвары. А меня держат в темнице монастыря, попечителем которого я же и являюсь.
Он не походил на смирившегося с судьбой нытика. Скорее, нуждался в толике сострадания и облегчении души. Скоморох молчал, но молчал так, что, казалось, сопереживает каждому слову узника.
– Те развалины, откуда начинается подземный ход, вовсе не дело рук латинян, – продолжил Никифор. – Когда-то они были домом Метохита, моего учителя и отца моих учеников. Кстати говоря, именно он на свои средства восстановил монастырь Хоры. Поднял его из руин. И чем же ему отплатили? Обеспечили старость и достойный уход? Нет же! Изгнали из города, как шелудивого пса, разорили имение. Неблагодарные свиньи…
Никифор вдруг замолчал. Заслонил собой дверь и знаком приказал гостям замереть. Они окаменели, став частью стены.
За дверью послышались шаги… Кто-то, тяжело сопя, прошаркал мимо кельи.
– Брат Афанасий, – пояснил историк, чуть позже. – Понёс воду в конюшню и, как водится, забыл про меня. Что ж, лошади нынче куда ценнее учёных. Скоро животные станут и думать за них.
Узник ещё некоторое время бормотал, проклиная неблагодарных монахов и всеобщее падение нравов. Затем немного успокоился.
– Что нового на свободе? – спросил он.
– Всякого много, – ответил Трифон. – В Трапезунде по слухам беспокойно. Фарид ушёл туда с купцами, но ещё не вернулся. Генуэзцы замирились с венецианцами. Жаль, слишком быстро замирились, не успев всерьёз потрепать друг друга. Что ещё? Московский священник прибыл с надеждой получить должность митрополита. Когда Каллист ему отказал, он завалил весь двор серебром и добился постановки Филофея. Ну, об этом ты уже слышал, наверное…
– Продажные твари… – воскликнул Никифор, будто только и ждал, когда речь зайдёт о патриархах. – Они торгуют должностями, пытаясь урвать кусок до полного краха. Набивают утробу, приближая тот миг, когда ожирение сделает их лёгкой добычей поганых сарацин. Никто не думает о стране, о вере. И они ещё смеют называть себя праведниками! Конечно, в сравнении с алчным безумством, которое свирепствует на латинской половине христианского мира, наши пастыри выглядят не столь дико… Да только на вышнем суде грехи не станут измерять путём сравнения. Каждый будет отвечать за себя, и только!
Никифор говорил с таким жаром, будто сочинял очередную главу исторического трактата. Вполне вероятно, так оно и было.
Трифон дождался, пока гнев мудреца не повернул на спад и представил спутника.
– Этот человек прибыл к нам с севера, как раз, чтобы помешать русскому викарию.
Никифор взглянул на Скомороха.
– Как умер Феогност? – спросил он.
– Скорее был убит, – поправил новгородец. – Убит жуткой тварью, которую Алексий держал до поры в веригах, но не смог совладать с ней. Или не захотел. Впрочем, власти всё свалили на моровое поветрие.
Никифор качнул головой.
– Я знавал вашего покойного митрополита. Он ведь отсюда. Встречался с ним пару раз ещё в молодости. А потом слышал, будто он писал патриарху против Паламы… Так, значит, на его место стремится Алексий?
– Да.
– Однако он ведь уроженец Москвы?
– Нет. Я слышал, его предки из черниговских князей. Или из брянских.
– Всё равно. У нас не принято ставить на митрополию местных священников. Они зачастую зависят от власти и действуют вопреки интересам веры.
– Как будто здесь по-другому, – буркнул Скоморох. – Тем не менее, он прибыл в Город за назначением, а получив отказ от Каллиста приложил руку к его опале и поспешному бегству. Поверь, летописец, это страшный человек. Для него не существует преград. Он добьётся своего, рано или поздно. Остановить его способна единственно сталь.
Похоже, личность московского священника заинтересовала Никифора.
– Расскажи мне об Алексии.
Гость и узник поменялись местами. Теперь уже Скоморох, давно не имевший столь благодарного слушателя, воспользовался любопытством летописца, чтобы выплеснуть накипевшую злобу. А рассказать ему было о чём.
Никифор скорописью делал заметки, иногда задавал вопросы. Наконец, получив представление о новом деятеле церкви, а значит и новой стороне византийских интриг, устало присел на своё жёсткое ложе. Выпил из кувшина. Насупился.
– Здесь больше воды, чем вина, – упрекнул мудрец Трифона.
– Ты без привычки окосеешь и от такого, – буркнул сумконоша.
Сделав ещё глоток, Никифор полез в устроенный под ложем тайник, и достал из него ворох исписанных листов. Тщательно проверил, всё ли на месте, осторожно перевязал лентой и протянул свёрток Трифону.
– Здесь последние записи. Главным образом о правлении Андроника и отношениях с османами. Нужно сделать как можно больше списков. Один сохрани у себя до моего освобождения, другой переправь Агафангелу. Пусть он тоже снимает списки и распространяет дальше. Возьми у него денег и найми хороших писцов. Кто из моих учеников ещё на свободе? Раздай каждому по копии. В венецианском квартале живёт торговец по имени Марко. Ему занесёшь один список. Пусть увезёт его за пределы империи. Возможно, хоть там записи уцелеют.
Никифор, разыскав в своих космах ухо, потеребил его.
– Нужно спешить. Они вот-вот прознают о моей работе и уничтожат все рукописи, до которых смогут дотянуться. А правда не должна погибнуть вместе со мной. Эти воры придумают такую историю, какая им будет удобна… Глупцы. Их имена сотрёт время. Римляне вырождаются, и когда падёт Город, память потомков съёжится до этих вот листов бумаги…
Григора был явно одержим миссией, донести до потомков правду. Такую, конечно, каковой она представлялась ему. И, похоже, в этом стремлении он имел поддержку многочисленных горожан, как недовольных властью, так и очарованных его учёностью, его словом. Скомороху же подобные порывы были в диковинку. Служа новгородскому архиепископу он, бывало, встречался с монахами-летописцами. Серенькие людишки, они имели силу взращивать собственное ничтожество. Их история намеренно лишена была мудрости составителя. Летописи переписывались, дополнялись, правились, но почти никогда монах-переписчик не решался высказать личного отношения к прошлому или настоящему, к тем или иным людям. По крайней мере, так явно, как это делал Григора и его соплеменники.
Конечно, предвзятость русских летописцев имела место. В её основе лежала пристрастность заказчиков-настоятелей, отцов церкви вообще. Скомороха это всегда раздражало. Но и мерить высшую правду изворотливостью языка, как-то негоже. Слово человека, пусть и мудреца, всего лишь слово. Здесь же, в Царьграде, риторика почиталась одной из главных наук. И кудрявая речь зачастую склоняет чашу весов в ту или иную сторону.
Блуждая в мыслях, Скоморох не сразу сообразил, что Никифор уже закончил с напутствиями Трифону и вновь обратился к нему.
– … дело сложное. Жаль, не могу выбраться отсюда, чтобы встретиться кое с кем. Но тебе подскажу, пожалуй. На Месе, ближе к Софии стоит небольшой дом. Узнать его легко по розовому камню основания. Подлинный розовый мрамор. Он один там такой. Хозяина зовут Бресал. Бресал Изгнанник. Я напишу ему…
Григора с сожалением, явно отрывая от сердца, вытащил один лист из скудных запасов и быстро набросал послание.
– Не пугайся только, – протягивая записку, остерёг новгородца историк. – Бресал странный человек. Когда-то зарабатывал на хлеб астрологией и пророчествами. Но после нескольких мрачных случаев с ним никто не желает связываться. Астролог он, каких мало. Его гороскопы по точности измерений ничуть не уступали моим. А ещё он настоящий маг, хотя скрывает умение. Возможно, чернокнижник, но не возьмусь утверждать наверное.
Если ты понравишься ему, он поможет.
– Как же мне ему понравиться? – насторожённо спросил Скоморох.
– Просто будь самим собой.
Вспомнив о собственных заботах, Никифор повернулся к Трифону.
– Кстати, передай с северянином один список и для Бресала. Старик не верит в историю, но сохранит рукопись, хотя бы ради нашей дружбы.
***
В келье стоял спёртый воздух, но он вспоминался как благоухание, когда они вернулись под землю.
– Ты слышал что-нибудь об этом Изгнаннике? – пробираясь по кишке, спросил Скоморох товарища.
Тот ответил не сразу. Не желал говорить, или вонь мешала открыть рот. Полз молча. Но ближе к выходу всё же сдался:
– Колдун. Его многие знают. Однако никто не станет о нём болтать попусту. Мрачный человек. Живёт здесь давно. Поселился вместе с латинянами ещё до возвращения Константинополя империи, но сам не из них. Теперь уж вряд ли можно узнать, откуда он взялся, какого языка и какой веры.
Говорят, что во времена крестоносцев он жил с молодой женой. Красавицей писаной. Но сам был уже не молод и жена, понятно, искала развлечений на стороне.
Он не стал её убивать или превращать во что-то ужасное. Она сохранила красоту и молодость, которой одарил её Бресал. Но он выгнал неверную жену из дома, наложив страшное проклятие.
– Какое?
– Не знаю. Люди о разном шепчутся. То ли лишил её чувств, то ли памяти. Короче говоря, основательно покопался в мозгах.
Тут кишка исторгла путешественников в подпол разрушенного дома Метохита. Глотнув свежего воздуха, Трифон тотчас прекратил разговор о колдуне. Видимо лишь в тесноте подземелья он чувствовал себя защищённым от чужих ушей. Что ж, и молчание поведало Скомороху о многом.
Глава XVIII. Изгнанник
Держа в уме услышанное от товарища в подземелье, Скоморох совсем не удивился, когда Трифон отказался сопровождать его к Бресалу.
– Тут я тебе не помощник, – заявил сумконоша. – Никифор по делам или от большого ума водится с самыми разными людьми, но это вовсе не значит, что его приятели также и мои. А вот рукопись прихвати, если пойдёшь. Как раз список сделали.
Одному идти было боязно, но Дед тоже не проявил охоты.
– Ты не знаешь и десятой части того, что о нём болтают. Страшный человек. Нет такого дела, которое заставило бы меня обратиться к нему за поддержкой.
– Возможно, – согласился Скоморох. – Но у меня такое дело есть.
– Брось, – махнул Дед рукой. – Куда проще и спокойнее нанять шайку латинян и прикончить твоего недруга в переулке.
– Он не ходит один, а его монахи расшвыряют любую шайку. По крайней мере, дадут ему возможность удрать. И потом, мне не на что нанять разбойников.
– Не знаю, решай сам, – проворчал Дед. – Но если собираешься пойти к астрологу, на меня не рассчитывай.
Без труда разыскав дом с розовыми глыбами в основании, он постучался. За дверью раздались шаги, но открылось лишь смотровое оконце, укреплённое толстой решёткой.
Хозяин долго рассматривал посетителя через прутья. Потом спросил:
– Чего надо, прохожий?
– Письмо у меня, – ответил Скоморох.
– Так давай его сюда, – между прутьев пролезла холёная рука с богатым перстнем на тонком пальце.
– Дам, когда дверь откроешь, – сказал новгородец.
– Ишь ты! – в голосе хозяина проклюнулось любопытство.
Клацнула задвижка. Дверь приоткрылась. Человек с длинными чёрными волосами смотрел на гостя с прищуром.
– Северянин, – не то спросил, не то утвердился он в прежнем мнении, впуская гостя в прихожую.
Вместо ответа Скоморох протянул записку Григоры. Бресал распечатал, быстро прочитал и ухмыльнулся.
– Ты очень смел, коли явился сюда, зная, что говорят обо мне в Городе, – он запер дверь. – Или, быть может, очень глуп?
– Глуп тулуп, что овцой не остался, – буркнул Скоморох. – Ты не подумал, что у меня просто не нашлось иного выхода?
– Проходи, северянин, – кивнул хозяин.
В жилище астролога оказалось темно и пыльно, точно как в прежнем логове Скомороха. Окна были плотно заставлены, а несколько свечей не могли разогнать мрак. Посреди комнаты стоял большой стол, заваленный всяким хламом. На одной из стен висел гобелен, изображающий то ли царскую охоту, то ли семейную резню, то ли библейское действо. Понять, что именно, мешала темнота и обширные потёртости.
Возле холодного очага стояло единственное кресло. Видимо хозяин давно не принимал гостей и не нуждался в дополнительных местах.
Он усадил гостя на старую бочку, которую использовал как столик для чтения. Налив вина, спросил:
– Не ошибусь, если предположу, что Никифор Желчеречивый до сих пор мается в узилище?
– Его держат в монастыре на воде и хлебе, – подтвердил Скоморох. – Новый патриарх не спешит выпускать пленника.
Вспомнив о просьбе Никифора, он достал из-за пазухи рукопись, и протянул колдуну.
– Его острого слова боятся даже императоры, – кивнул астролог, перебирая страницы, но не читая их. – Они не понимают, что тем самым попадут в историю не в лучшем виде.
– Редкого властителя заботит история, – возразил Скоморох.
Астролог не стал развивать мысль. Отложил рукопись и произнёс:
– Мой кислоустый друг написал про русского священника. Какой помощи ожидаешь ты от меня?
– Я бы хотел видеть его мёртвым, – сознался Скоморох.
– Мои чары не убивают, – заявил колдун. – Для того обычное оружие придумали, чтобы убивать. Куда изящнее наложить на врага проклятие, с которым ему придётся мириться всю жизнь.
– Этот человек справится с любым проклятием. Его можно только уничтожить, в противном случае он только разъярится, и станет ещё опасней.
– Посмотрим, – деловито бросил хозяин.
Придвинув поближе подсвечник, он взял со стола толстенную книгу, и принялся неспешно её листать. Скоморох подумал, что в книге содержаться заклинания, и Бресал выбирает что-нибудь подходящее случаю, но тот вдруг начал зачитывать длинный стих или, возможно, какое-то сказание.
Язык был новгородцу неизвестен, а потому всё услышанное осталось без оценки. Зато оценке подвергся сам чтец. Скоморох впервые усомнился в здравости его рассудка.
Бресал не смутился отсутствием понимания. Дочитал до конца.
– Пожалуй я помогу тебе, – произнёс он, возвращая книгу на место. – Но бесплатно я ничего не делаю.
Скоморох вздрогнул.
– Денег у меня нет, – сказал он, прекрасно понимая, что речь зашла вовсе не о них.
– Деньги мне и не нужны, – подтвердил колдун его опасения.
Наблюдая, как северянин бледнеет под тяжёлым взглядом, Бресал, наконец, улыбнулся.
– Я тут от скуки с ума схожу. Без хорошей беседы язык сохнет. Люди избегают моего дома, как чумного, а единственный приятель сидит в узилище и царапает на бумаге всякую чушь, которую называет историей. Да что там говорить о мудрых разговорах, мне не с кем даже в фидхелл сыграть. Я бы мог, конечно, одеться простым горожанином и завалится в какой-нибудь притон. Но, скажи, кто в этом чёртовом городе умеет играть в фидхелл?
Бресал, волнуясь, пригладил волосы.
– Моё условие таково: выиграешь у меня хотя бы один кон, и будем в расчёте. Тотчас отправимся изводить твоего попа.
– Фидхелл? – переспросил Скоморох.
– Знание Дерева, – перевёл Бресал. – Не пугайся названия, эта игра не сложнее шахмат. Ну, так как?
Новгородец кивнул. Он ожидал более серьёзной платы.
Колдун сразу же оживился, видимо, действительно изнывал от безделья и одиночества. Пересадив скомороха в кресло, развёл в очаге огонь. Некоторое время подержал над пламенем руки. Он не замёрз, просто растягивал удовольствие предвкушения. Затем, вытащив из какого-то угла широкую доску, колдун положил её на бочку. Сам устроился на стопке толстых книг.
– Давно не играл, – он рукавом смахнул с доски пыль.
Под пылью скрывались непонятные знаки, рисунки зверей и чудовищ, а сама доска оказалась расчерченной на множество лоскутков, оттенённых разными породами дерева.
Бресал достал резную коробочку, в которой лежали фигурки, и впрямь похожие на шахматные.
– Правила просты, – принялся объяснять хозяин. – Вот здесь, в серёдке, расположены пять королевств. Одно верховное и четыре подчинённых ему. Их нужно защитить от варваров, которые наступают с разных краёв доски. Цель варваров захватить верховное королевство, даже если какие-то из остальных и уцелеют.
Колдун показал на доске границы земель и добавил:
– Говоря по правде, играть за королей чуть легче. Они сами придумали игру, а потому невольно усилили свою сторону. Но тебе будет непросто победить, даже если я буду играть за варваров.
Часть Третья
Идущий по следу
Глава XIX. Навязанный долг
Городец Мещёрский. Май 6862 года
Разбросало лихолетье лесные народы. Хоронились от войны, от веры чужой, друг от друга бывало, спасались. Зацепились семьями и сёлами на реках, речушках, ручьях, словно рваные лоскуты одежды на острых сучьях при спешном бегстве. Затаились возле озёр и болот лесных, надеясь в недоступной врагу глуши сохранить собственные обычаи, веру в своих богов. Кто здесь, кто там укрылись. Заросли дороги, забылись прежние тропы. Долго теперь вести идут от дома к дому.
Колдун Юзур пять дней добирался с верховьев Ветлуги до Керженца. Старый уже он был, но сам отправился. Слишком важной весть оказалась, чтобы доверять молодому помощнику. Собрат его именем Юкки понёс весточку дальше до речки Узолы. Где-то под Городцом пересекло послание Волгу, затем Оку. Из Мещёрской Поросли в Муром правым берегом шло, там вновь Оку пересекло. Дальше в Елатьму, затем в Мещёрск. Из уст в уста передавали весточку, пока не добралась она до Сокола. Ему предназначалась.
Всего два слова весть содержала.
– Вараш умер, – сообщила старуха, что добралась до чародейской слободки к исходу дня.