***
Пока Рыжий сопровождал Драгана, купцы надували щёки на суде, а прочие мещёрцы стерегли груз или чинили корабль, Ушан пытался напасть на след колдуна. Он понимал, что без знаний о природе проклятия, товарищи, случись им наткнуться на священника, попадут в серьёзную переделку. А сколько он знал Сокола – тот вряд ли останется в стороне. Значит, единственная надежда у братьев на него, на Ушана.
Но вот беда – почуять следы искомой ворожбы в таком котле мнимых и подлинных чудес, каким является Константинополь, Ушан не сумел, а ни один из новых знакомцев не пожелал внятно объяснить, где тут в городе колдуны обитают. В Мещёрске всякий отправил бы прохожего в чародейскую слободку, мол, там и найдёшь всё что нужно, а не найдёшь, так узнаешь. Здесь же колдуны предпочитали скрываться от власти, церкви, да и от простых горожан, выдавали себя за астрологов, учёных…
Самое простое было бы расспросить обо всём Скомороха, однако тот как в воду канул. С тех пор, как на новгородца случайно наткнулся Рыжий, никто из мещёрцев его не видел. Впрочем, помимо Рыжего в лицо Скомороха знали только вурды, но их с собой в город не вытащить – слишком вызывающий вид для христианской столицы.
По наводке Драгана, Ушан справлялся о новгородце у каких-то нищих. Те в ответ лишь пожимали плечами.
– Был твой северянин, – говорили ему. – Дня три назад. Вон за тем столом винцо потягивал. А где он теперь, ума не приложу.
Наконец, после долгих бесплодных поисков, удача повернулась лицом.
– Зайди в Нимфей, – посоветовал один из оборванных бражников. – Хотя, сказать по правде, рожей ты, брат, не вышел, чтобы туда соваться.
– Нимфей? – Ушан не обиделся на грубость.
Оборванец рыгнул и пояснил:
– В Старом Риме подобные заведения называли лупанарием то бишь волчарней. По мне слишком грубо звучит. Нимфей отличается от подобных ему местечек особой изысканностью, а посетители там – сплошь вельможи. Таких, как я или ты, туда не пускают даже за большие деньги.
Выяснив, где расположено столь строгое и недоступное заведение, Ушан отправился на поиски. Ему опять повезло. Уже на второй день в запущенном донельзя переулке, он подстерёг человека, подходившего под описание. Тот брёл, не поднимая взгляда от заваленной мусором мостовой…
– Скоморох? – спросил Ушан.
Новгородец вздрогнул.
***
Каждая новая встреча с Петрой оборачивалась для него всё большим душевным расстройством. Забывая о прежних неудачах, он шёл на свидание, как на праздник, убеждая себя, что уж теперь-то сможет пробудить в ней взаимность. Ведь никаких преград для любви Скоморох не видел. Однако каждый раз всё ограничивалось странной словесной игрой, плотскими утехами, чем угодно, но только не объяснением. Любой его намёк на что-то серьёзное приводил к прекращению встречи. Петра, ссылаясь на дела, мягко выставляла его вон.
Она отвергала всё, что хоть в малости покушалось на её беззаботную жизнь. Она жила одним днём, она хотела веселиться, не желая думать о будущем. Самое странное, что Петра при всей нудности и настойчивости новгородца не рвала с ним. Продолжала называть Ветерком, улыбаться, ласкать, а ему становилось не по себе. Раньше он мог отвлечься на месть викарию, на интриги сумконош. Но месть свершилась, бесконечный заговор нищих набил оскомину, и теперь у него осталась лишь Петра. Он всё чаще подпитывал себя воспоминаниями о первой их встрече, о поездке за город, о безумных свиданиях. Этого, однако, не хватало, чтобы обрести спокойствие.
Нарушая всяческие договорённости, Скоморох несколько раз приходил в Нимфей. Она жутко сердилась. Сегодня даже не поздоровалась. Вывела через дом старухи и, выставив в переулок, заперла дверь на засов.
Тут-то он и услышал окрик.
– Скоморох?
Новгородец, вздрогнув, поднял голову. Перед ним стоял парень. Под распахнутым плащом на его поясе висел кинжал. Цепкая память Скомороха подсказала, где он мог видеть это оружие. На Черте, в руках мещёрского чародея, вот где.
– Это Сокола ножичек? – кивнул он на оружие. – Ты прибыл с Рыжим?
– Сокола. С Рыжим, – подтвердил парень. – Меня зовут Ушан. Я ищу колдуна, который наложил проклятие на московского священника. А кроме тебя подсказать некому.
– Зачем? – насторожился Скоморох. Он вновь посмотрел на кинжал. – Сокол, помнится, говорил, что это оружие против вашего брата ковано. Против колдунов.
– Нет, – Ушан рассмеялся. – То есть да, этот кинжал годится против колдунов, но я не собираюсь убивать твоего приятеля. Мне просто нужно кое-что выяснить у него.
***
Осень в Константинополе мещёрцам разгаром лета показалась. Лишь по ночам становилось по-осеннему холодно. Вурды обосновались возле портовых складов. Ворча о скорой зиме, вырыли себе то ли нору, то ли землянку и поселились там. Стерегли груз, помогали парням чинить корабль. Незлобно переругивались с "кондратами".
Благодаря интригам Драгана, разбирательство перенесли в Логофесию Дрома. Купцы облегчённо вздохнули. Теперь им не требовалось почти ежедневно ходить на пустые судебные слушания – помощники логофета изучали дело сами. Но дни всё равно тянулись патокой. Мещёрцы куда меньше потратили времени на путь в Константинополь, нежели теперь на ожидание решения.
Со скуки люди разбрелись по городу. Чунай, отыскав пару соотечественников, расспросил о новостях с родины. Новости сшибали с ног. Страна поднялась. Война распространялась, как огонь по зарослям сухого камыша. Тамошние ордынцы бежали на север.
– Мой брат, Чунба, теперь большой человек, – хвалился Чунай. – Говорят, он возглавляет огромное воинство красных…
Вурды шептались, не податься ли на восток…
Рыжий, будучи единственным православным среди всей мещёрской ватаги, пользуясь оказией прошёлся по храмам и святым местам. Паломники из Руси теперь появлялись в Царьграде редко. Тем более миряне, у которых нынче хватает иных забот, чем отправляться в богоугодные поиски. Рыжий и сам не решился бы на такое, но раз уж судьба занесла его так далеко, грех было бы не воспользоваться.
Прежде всего, он посетил Святую Софию, которая ошеломила размерами и богатством, хотя после разграбления латинянами, храм, как утверждали, не сохранил и половины прежней роскоши.
Заговаривая с монахами или паломниками, Рыжий подметил одну особенность. Русских здесь не то чтобы не любили, но относились с непонятной опаской. Словно сомневались, что они действительно христиане, а, скажем, не переодетые огнепоклонники.
С Влахернским храмом Богоматери и вовсе вышла накладка. По преданию в храме хранился тот самый Покров, или Омофор, как его здесь называли, в честь которого и праздник отмечался.
В первый день октября на оный праздник Рыжий отправился навестить святыню. Но тамошний привратник, узнав в нём русского, вдруг принялся ругаться, как кабатчик. Сбежались монахи, попы. Дело закончилось тем, что северянина вытолкали взашей.
– Откуда взялось такое пренебрежение к братьям по вере? – посетовал Рыжий Драгану.
Тот разъяснил.
– Вы празднуете Покров, считая, что он спас защитников Города от латинян. А здесь его отмечают как чудо, уберегшее Константинополь от славянских дружин.
– Славянских? – удивился Рыжий, потом фыркнул – Ты как будто не причисляешь свой народ к славянам?
– Это были не сербы, – Драган ухмыльнулся. – Но я их не осуждаю. Впрочем, и Алексий ваш шороху навёл. После того как прежний патриарх в бега ударился, бояться здесь стали северян.
Помяни беса, тут он и явится. В одной из церквушек старого города Рыжий приметил монаха, который показался ему до боли знакомым. Именно что "до боли". Сразу холодок по спине пробежал, несмотря на тёплую погоду. Чернец был из тех, что охотились за ним в Москве, когда он сам выслеживал там викария. Чудом тогда Рыжий пыточной избежал. Давно уж это случилось, а страх остался.
Впрочем, не настолько, чтобы лишить его любопытства. Он быстренько осмотрелся. Намётанным глазом выбрав местечко поукромней, нырнул туда.
Вовремя.
К монаху подошёл молодой человек, больше похожий на избалованного сынка кого-то из местной знати. Однако заговорил он на русском, и, после пустых приветствий и сплетен, заговорил о вещах, которые Рыжий посчитал крайне важными.
– Сцапали того колдуна лесного. Имя запамятовал…
– Сокола?
– Точно. Его самого. С девкой сцапали. И с другим колдуном. В Крестовоздвиженском монастыре хозяина дожидаются. Посему Сам надеется быть здесь, как только прочие дела уладит и монастырь навестит. А до тех пор велел всю ерунду сворачивать, и сосредоточиться на литвинах. Главное сейчас, сказал он, помешать Роману. Костьми лечь, но не допустить его до патриарха.
– Не успеет владыка вернуться, – задумчиво произнёс монах. – В ноябре море закроют, а он и в хорошую-то погоду едва живой с корабля выбирается.
– Да. Поэтому хозяин распорядился подкинуть вам средств. В Кафе есть наш человек, ростовщик… – говорящий перешёл на шёпот, и дальнейший разговор расслышать не удалось.
Но Рыжий и так узнал много. Тут же прервав богоугодные похождения, он поспешил на корабль. Вернулся к товарищам мрачнее тучи. Обойдя стороной вурдов, дабы не поднимать преждевременной суматохи, разыскал Ушана.
– Сокол в плену, – полушёпотом сообщил он. – Мена, скорее всего тоже. Что делать? Если прямо сейчас дела бросить и выйти в море, то поспеем всё одно не скоро… Так что выручай. Тут без ведовства твоего никак. Место, где его держат, я знаю. Кинь весточку Вармалею или Каване, они пусть к князю за помощью сходят.
Ушан задумался.
– Отсюда мне не дотянуться до братьев… – произнёс он. – Впрочем…
– Что? – обнадёжился Рыжий.
– Есть одна возможность, – тряхнул головой Ушан, словно решаясь на что-то. – Можно связаться с овдами.
– С лесными девами? Но как? Через лошадей? Слышал, конечно, про это. Только когда ещё какая-нибудь из них до наших краёв добредёт…
– Есть средство попроще… не то чтобы попроще для меня, но для дела точно.
Рыжий не стал изводить волхва вопросами. И так видно, что упомянутое средство будет стоить Ушану больших издержек.
***
Никем незамеченным осталось мелкое на первый взгляд для Нового Рима событие. Небольшое судно прибыло в Константинополь с азиатского берега. С него сошло шестеро аравийцев. Один из них повёл носом, точно принюхиваясь, но, видимо, не обнаружив искомого, раздражённо тряхнул головой.
Переговорив между собой, шестёрка направилась в город.
Глава XLIV. Гибель надежды
Разные уголки Руси. Октябрь 6862 года
Марийский князь вёл коня по улочкам разорённого города. Вестовые шли в нескольких шагах позади, готовые в любой миг передать приказ сотникам. Всюду стелился дым от горящих домов и построек. Осаждающие баловались зажжёнными стрелами, а луки марийцев были слишком коротки, чтобы отогнать наглецов от стен. Свободные от перестрелки воины сбивали пламя, затем обыскивали уцелевшие дома, запихивая в седельные сумки самое ценное – серебро и соль. Местные жители прятались в подполах и сараях. Борода не собирался устраивать резню, но горожанам об этом не сообщили. Поэтому тушить пожары приходилось самим марийцам.
Князь был мрачен. Он удерживал Галичскую Соль уже неделю. Удерживал вместо того, чтобы, объединив силы с соседями двинуться дальше. Набег на соляные промыслы был лишён смысла, если оставить в покое сам Галич, не разгромить его дружины. Не ради разграбления князь вывел парней из леса. Но обещанная помощь не пришла, и о дальнейшем продвижении пришлось позабыть. Мало того, враг приводил под городок всё новые и новые сотни, и казалось, его совсем не беспокоили на других границах.
Куда же подевались союзники? Где сгинули все эти дружины, которые только недавно переполняли Городец, обещая смести любого, кто решится заступить им дорогу. Какая сила способна поглотить такое скопление воинов? Гонцы не вернулись. Все дороги вокруг промыслов уже перехвачены вражескими разъездами и заставами.
Что-то в замыслах Константина пошло не так. Суздальский князь не из тех, кто предаёт друзей, или показывает спину врагу, не попытавшись принять бой. Он слишком много вложил в этот союз. И средств и сил и времени. Второй подобной возможности у Константина не будет, а значит, произошло нечто серьёзное.
Удерживать Солигалич дальше было безумием. Со дня на день враг соберёт достаточно сил для приступа, а марийцам негде взять подкреплений. Здешние леса только прозываются мерскими. Родичи давно покинули их, а до земель Поветлужья слишком далеко, чтобы рассчитывать на подмогу.
Князь приказал уходить этой ночью. Забирать добро и уходить.
***
Ольгерд взял уже несколько городков на пути к Киеву. Черниговские, Брянские земли лежали у его ног. Один хороший бросок отделял его войско от древней столицы. И тут до дружины стали доходить вести о неладах на востоке. Сперва отрывочные, о смерти стародубского князя и замешательстве в рядах союзников. Затем, как гром, пришла новость о падении Мурома, а следом слух и о пленении Юрия.
Всё пошло наперекосяк. Князья умирали, как мотыльки на огне. Подлинной причины такого мора не знал никто. Говорили о проклятье, но без подробностей. Ни одна битва не забирала стольких великих людей, как это непонятное проклятье. Сам Константин Васильевич, по слухам, слёг и находился при смерти. Слаженный удар союзников развалился на множество мелких тычков, не способных решить дело.
В двух шагах от Киева князь развернул дружину.
***
Отцовский замысел расползался, словно гнилая тряпка. Союзные дружины бродили по Руси потеряв единство замыслов. Войскам не хватало объединяющей силы. А Борис, затворившись в Городце, не смел нарушить запрет отца.
Он трижды принимал решение о выступлении и трижды отменял приказ. Издёрганные воины роптали, но подчинялись. Тимофей, как умел, успокаивал их. Говорил, что время ещё придёт и кровищи хватит на всех.
Причина всех бедствия сама явилась под стены Городца.
– Священник и несколько монахов приближаются к городу, – доложил посыльный с заставы.
– На башню! – распорядился Борис.
Он уже давно продумал, чем встретит давнего недруга.
Лучники выпустили несколько стрел, предупреждая прохожих о нежелании князя видеть их в числе своих гостей. Однако священник пренебрёг намёком.
– Отправим ему более внятную весточку, – пробормотал Борис.
Мощный осадный самострел был взведён и нацелен. Юный князь устроился поудобнее возле орудия и бросил, не оборачиваясь.
– Стрелу!
Тимофей развернул тряпицу.
Некогда этой стрелой Бориса едва не убили на муромской дороге. С тех пор её хранили, как напоминание о коварстве врага, а возможно и как улику.
Борис вложил стрелу и, поправив прицел, нажал спуск.
Земля брызнула в двух шагах от священника. Он на мгновение замер. Два монаха из его окружения натасканными псами метнулись вперёд и, выкопав снаряд, поднесли хозяину. Алексию хватило короткого взгляда, чтобы узнать стрелу.
С башни увидели, как священник повернул назад.
– Вот так-то, – буркнул Борис.
– Он узнал её, – тихо сказал Тимофей. – Но это значит…
– Сокол был прав. Это Алексий подослал убийцу.
***
Единственный человек, который мог бы, наверное, изменить ход событий, сейчас даже не имел возможности по-человечески справить нужду.
В монастырском узилище было холодно и сыро. Грязную яму постоянно заливало дождём, и порой приходилось стоять часами по колено в воде, пока та не уходила сквозь глинистый пол. Хороший ливень мог бы наполнить яму до краёв, а узник не имел возможности бороться за жизнь – руки его оставили крепко связанными.
Рот, правда, освободили. Вот только не с кем было здесь разговаривать – пленников рассовали по разным ямам. Руки же не распутывали даже во время кормёжки. Воду подавали в ковше на длинной ручке, а еду – нанизанной на прут. Сущий зверинец. Но больше всего Сокола раздражало отсутствие отхожего места. Местная братия даже не подумала чистить яму, и та быстро наполнилась вонью.
Кроме пухлых рож сторожей, он мог наблюдать только небо. Оно с каждым днём менялось. Всё меньше оставалось в нём синевы, всё больше прибавлялось осенней грязи. По ночам становилось холодно. Огня он развести не мог, чаровать тоже. Чтобы как-то согреться, Сокол заставлял тело мелко дрожать.
Если закрыть глаза (и нос) на скотское содержание, плен не особенно тяготил Сокола. Напротив, его настроение поначалу даже поднялось. Плен? Эка невидаль! Плен явление земное и понятное. Зато угроза перерождения мимо прошла. В своей собственной шкуре чародей остался, что может быть сладостней? А то, что шкуре этой грозит быть побитой, совсем не беда.
Сокол размышлял. Холодными ночами это было единственным развлечением.
Ему сохранили жизнь. Вопрос, зачем? В милосердие врагов он не верил. Ледар обмолвился, что в чародее возникла нужда у хозяина. А колдун служит викарию. Значит, нужда возникла у священника. Да Ледар и не посмел бы притащить пленника в монастырь, не имея на то указаний свыше.
Московский колдун хранил молчание. Лишь иногда наблюдал злорадно за пленником во время кормёжки.
Правда, вот уже дня три Ледар и его люди не появлялись. Еду и воду теперь спускали обычные монахи, у которых пойманный чародей вызывал суеверный ужас пополам с ненавистью. Вряд ли они до конца понимали, кого именно судьба забросила в их обитель. Алексий не имел привычки посвящать исполнителей в частности, а Ледар для монастыря был таким же поганым извергом, как и сам Сокол.
Чародей попытался заговорить с охранником, но тот шарахнулся от ямы, словно его искушал сам дьявол.
– Трепещите, безумцы! – не удержался Сокол от мелкой шалости. – Возмездие близится! Вижу смердящие трупы и пустые глазницы. Слышу пир воронья и хохот демонов…
Ему, видимо, удалось подстегнуть страх монаха. Наверху пискнуло, а затем, прошлёпав по лужам, шаги удалились. Сокол рассчитывал, что будет услышан Меной или Варашем, но отклика от них не последовало. Ну, хоть монашека пуганул и то забава.
Глава XLV. Тупик
Поветлужье. Октябрь 6862 года
Найти Сокола оказалось куда сложнее, чем гнаться за московским священником. Чародей заметал следы даже тогда, когда в этом не было особой нужды. Просто по привычке. А Тарко не обладал даром, чтобы обнаружить путь товарища с помощью ворожбы. Ему приходилось пробираться на ощупь, доверяясь собственному наитию и ненадёжным слухам.
Обитатели лесных сёл не отличались болтливостью. Они не спешили делиться сведениями с незнакомцем, даже когда вполне убеждались, что парень из Мещеры действительно ищет чародея исключительно для его же блага.
Но и в отказах при желании и терпении можно уловить нужный намёк. Порою отрицательный ответ сопровождался особым выражением лица, едва заметным движением руки или головы, что превращало "нет" в "да". Подобные маячки, а также услышанные краем уха обрывки чужих разговоров постепенно сложились в довольно ясное представление о пути чародея.