Содержание:
Ульмас Умарбеков - Рассказы 1
Любовь 1
Золотые листья 2
Садовник 3
Знакомая дорога 3
Сторож сулейман 5
Овцы хайдарали 7
Память 8
Честь 10
Ульмас Умарбеков
Рассказы
Любовь
От многих старых людей, да и от подруг моих по общежитию я часто слышала, что любовь в молодые годы слепа. Глупо, правда? И смешно, и обидно. Но главное - верно. Что поделаешь, сейчас я и сама это понимаю. Если бы не верно - разве мучилась бы я так? Подумаешь - Абдулла-кавунчи, по-русски - дынных дел большой профессор! Чуть не плачу со злости - не найдется, что ли, других парней, да получше, - в клубе на танцах отбою нет! Но вот вернусь домой, лягу, свет потушу - и такой ком подкатит к горлу, что дышать нечем! Нехорошо это: на людях веселая, а приду домой - плачу. И что в нем нашла? Хотя парень, конечно, славный - глаза красивые, ресницы гуще моих, веселый, а говорит - заслушаешься…
Но что это я все хвалю да хвалю, еще реветь начну. Расскажу лучше о его недостатках, об одном, который знаю: подумайте - каждые десять дней бреет голову. А потом еще и одеколоном дешевым так надушит - мухи дохнут, чистота вокруг, одна я выдерживаю. Глупо, правда? Отрастил бы волосы, сделал прическу модную - красавцем бы стал. Так нет - не хочет, как будто не для кого! Хотя, может, и к лучшему это, а то причешется, да оденется, да закружит головы подружкам моим… Ну и пусть оденется, пусть кружит, - может, я бы тогда легко отвернулась бы, облегчила сердце… А то - мука: чуть приехала в кишлак, в первый же день приворожил - и все.
Слезла я тогда с машины у конторы колхозной и на чемоданчик свой присела - оглядеться хочу и страх переждать. "Ну вот, дожила девочка, взрослой стала, хватит родительский хлеб переводить, покажи, чему научилась!" Вошла я в контору, слышу - в кабинете у председателя люди спорят. Я растерялась, не знаю, войти или пусть доругаются сначала и сердитыми не будут. Невольно слышу разговор за дверью.
- Тысячу раз твердил тебе, дорогой, - раздраженно басит один, - мне не дыни твои нужны, а хлопок и хлопок, ибо он один дает славу, он же дает позор, наконец - он дает план! Святые младенцы понимают это - один ты всех лучше, самый умный, мы все - не понимаем… Не дам больше земли - ни клочка, и не ходи, не проси…
- Сулейман-ака, ну послушайте, только пять гектаров, пожалуйста, - умоляет голос помоложе. - Ну хорошо, ведь низина Учтепа пустует - если уж на то пошло, хоть ее дайте, ведь и дыни - богатство, не только хлопок…
- Сказал - не дам. Не проси!
Тихо стало в кабинете. Растерянность моя прошла, я постучалась, открыла дверь. Прямо передо мной стоял парень в тюбетейке - высокий, плечи - косая сажень, и… я покраснела: красивый был он, и увидел меня - первый покраснел, сначала он, а потом я. Он первый…
Председатель уже ждал меня, обрадовался, подошел, руку подал и в союзницы сразу определил - кивнул недовольно на парня:
- Знакомьтесь вот, Абдулла-кавунчи, бригадир… Никаких забот не знает, одни дыни…
А я как будто немножко во сне, смутилась и говорю неожиданно для себя:
- В таком большом хозяйстве дыни не помеха.
Сулейман-ака посмотрел на меня грустно, выпроводил Абдуллу и стал что-то объяснять мне, что - не помню.
Господи, и зачем я только поехала в этот колхоз! Ведь и соседние просили агронома - так на тебе…
В общежитии студенческом вечерами, погасив свет, подруги мои рассуждали о любви. О любви с первого взгляда, между прочим, тоже. Я только посмеивалась. А теперь вот… Глупо, да?
Хочу, стараюсь не думать о нем - не получается. Ни днем не получается, ни ночью. Выеду в поле, - сама не замечаю, как поворачиваю коня в его бригаду. Ай да агроном! Стыдно, но еду все равно. Случится, нет его - разговариваю с девушками, и все как-то вокруг личности бригадира разговор вертится. То ли неделя прошла, как я приехала, то ли даже меньше, а я уже знала о нем все. Правда, славный он, вот послушайте. Тринадцать ему было - отец ушел на фронт, и они с матерью вдвоем остались. Так он об играх забыл - вернется из школы и бежит в поле к матери. Помидоры окучивал, лук полол, ночами даже дыни стерег, хотя мать и возражала. А утром с друзьями - на почту, спросить, нет ли весточки от отца. Вот так и прошел год. И писем за этот год было два. В первом отец наказывал ему: "Сынок мой, дорогой и единственный, войне еще не видно конца, и я не вернусь, пока не раздавлю врага в его зверином логове. А ты, главное, береги мать, поручаю тебе как мужчине. Ты теперь за меня… Присматривай за дынями, что посеяны мной на Учтепе. Под крышей коровника посмотри, в старой шапке должны быть семена дыни, чудесные семена, привез из Ферганы. Посади их. Хочу здесь, на фронте, не забыть о мирном своем деле. Даст бог вернуться, попробую тобой выращенное… Скучаю по тебе… Твой отец Хамидулла-кавунчи".
А второе письмо… его написал уже не отец, а командир роты, и подняло оно на ноги весь кишлак, потому что принесло известие о смерти… Абдулла куда-то пропал, и его не видели три дня. На заре четвертого дня он вернулся в дом, взял отцовский кетмень и пошел на Учтепу. Так вот и получилось, что заменил Абдулла своего прославленного по всей республике отца, сначала исполняя его последнюю волю, а потом и увлекшись отцовским делом. Вывел сорта, которые, наверное, вывел бы, да не успел, отец. И теперь, если случится вам быть в наших краях и попадете на бахчу Абдуллы, рот ваш откроется даже против вашей воли. Но нет, кажется, вы поняли меня не так, - сначала он откроется просто от удивления. Да и рука ваша не поднимется сорвать одну из желто-золотых красавиц, выстроившихся рядком в зеленых праздничных чапанах. Я вижу, вы опять не совсем поняли меня. Дело все в том, что сорвать дыню на бахче Абдуллы не так-то просто. В прошлом году из-за этого Абдуллу даже послали представлять наш колхоз на выставке в Москве.
Получилось все так. Как-то вечером мы с председателем Сулейманом-ака пересчитывали в амбаре урожай, собранный бригадами. Вдруг я вижу - в воротах Абдулла, ведет осла, запряженного в арбу, арба покрыта брезентом.
- Эй, кавунчи, зачем арба, что за фокус? - удивился председатель. - Мало тебе машин?
- Дыню привез… - И Абдулла почему-то улыбнулся. - А машина сломалась…
- Одна сломалась, другая есть. Ну ладно. - Сулейман-ака взглянул на меня и, поняв, видно, что я сейчас позабуду про подсчет - а я, конечно, уже позабыла, - добавил: - Так что тебе?.. Нам некогда, видишь.
- А она одна.
- Одна? Почему, кто одна?
- Дыня одна.
Загадочно улыбаясь, Абдулла снял брезент. Мы с председателем ахнули в один голос - во всю жизнь я не видала такой громадины. Не вру - одна дыня заняла арбу. Сулейман-ака даже прослезился:
- Молодец, сынок! - Он поцеловал Абдуллу в лоб. - Кто мог ожидать - ты превзошел даже своего отца!
- И теперь вы дадите ему землю, да, Сулейман-ака? - не утерпела я.
- Землю?.. Да, землю… - Председатель задумался, потом махнул рукой. - Сколько?
- Пятьдесят гектаров.
- Пятьдесят гектаров?! С ума сошел!.. Ладно, бери!
Председатель пошел звонить в район, а Абдулла сказал: "Спасибо" - и пожал мне руку так, что я вскрикнула.
- Вам… вам спасибо, - ответила я и потрясла рукой. - Вырастить такую дыню… Как вы ее подняли?
Тут вернулся председатель.
- Ну вот, - он похлопал Абдуллу по плечу. - Завтра приедут из района… Поедешь от нас в Москву.
И правда, все так и получилось, как сказал председатель. Через неделю Абдулла уехал на выставку.
Пятнадцать дней без него тянулись, как пятнадцать лет. Я, наверное, даже постарела на эти годы, и так и была старой, пока не вернулся Абдулла. Теперь я снова красивая. Но это так, к слову… Главное, в эти дни я поняла, что люблю его…
Как же мне быть - ведь он ничего мне не говорит, разве только о работе, и в клуб он не ходит, как все другие парни, а если и придет - сидит себе в углу и улыбается. Ишь, мучитель нашелся! Ну погоди, вернешься - я знаю, что делать, не зря в институте парни жаловались: "Ох и язычок у тебя - бритва!" Пусть только попадется мне на глаза!
Но вот Абдулла вернулся из Москвы, работает, встречается со мной, а я и слова вымолвить не могу. Еще хуже стало, чем раньше, - то хоть о работе говорила с ним свободно, а теперь останемся наедине - и сразу язык мой меня не слушается.
В тот день, как вернулся Абдулла, долго он нам рассказывал о столице и о выставке, обо всем, что видел. Показал диплом. Я смотрела, как заколдованная.
Разошлись все уже, а я все сижу. Поглядел он на меня и спрашивает: "Разрешите, провожу вас до дома?" Господи, словно проснулась я, ожила, но, чтобы не выдать себя, говорю: "Что вы, не беспокойтесь…"
Дом наш стоит на окраине кишлака, прямой дорогой недалеко, но я почему-то свернула налево. Абдулла шел рядом.
- Не устаете? - спросил он.
- Некогда уставать! - засмеялась я. - Времени не хватает.
- Да, я тоже соскучился по своей бахче, пятнадцать дней руки без дела… А в нашей бригаде бываете? Как дела у девушек моих?
Меня словно в горную речку бросили. Остановилась я.
- Хорошо! - отвечаю. - Прекрасно! Лук пропололи… позднюю… позднюю дыню окучили уже… перец полили… Отличные дела у девушек ваших! Еще о чем узнать хотите?
Абдулла смотрит на меня и не понимает.
- Мавджуда, что с вами? Я вас обидел чем-то?
- Нет-нет… - Я закусила губу, чтоб не зареветь. Истукан каменный! - Знаете… зуб заболел… Дальше я пойду одна.
- Я провожу…
- Нет, спасибо!
- Но, Мавджуда…
- Нет, нет, не хочу отрывать вас от дела, идите, вон ваши девушки, без вас плачут…
Я побежала к дому, не раздеваясь бросилась в постель и тут уж выплакалась как следует.
* * *
Вот уже год прошел, как вернулся Абдулла из Москвы, как плакала я всю ночь. И чем больше избегала его, не видеть старалась, тем сильнее притягивает меня к нему… А он молчит… Когда говорим по делу - не смотрим друг на друга… Вижу, стал избегать меня. На заре уходит в поле, к ночи только возвращается, в конторе появляется, когда вызовут.
Чтобы заглушить тоску свою, я день и ночь езжу по полям, часто ночую где-нибудь на стане. Подняли мы четыреста гектаров, половину под хлопок, на остальных посадили фруктовые саженцы. Пятьдесят гектаров отдали Абдулле-кавунчи. До сих пор я не называла его так. А теперь - буду. Даже на собрании как-то раз назвала.
Была б я парнем - подошла к нему и спросила прямо: "А ну, отвечай-ка, милый друг, по совести: любишь вон ту девушку? Не видишь - сохнет по тебе?" Ну да, а вдруг отрежет: "Нет, не люблю"? Лучше не спрашивать. Лучше не жить уж тогда, что за жизнь без него…
Не могла я сидеть дома с такими мыслями в голове, и, хоть устала очень за день, накинула кофточку и вышла на улицу. Ночь темная, кругом ни души, а я через сад иду к реке. Листва под ногами приятно шелестит, луна из-за туч выглянула. Засеребрились впереди волны. И вдруг, и вдруг…
- Мавджуда! - позвал знакомый голос.
Я замерла от радости: Абдулла! Он подошел.
- Здравствуйте, - выпалила я, хотя мы и виделись днем.
- Здравствуйте. Что, не спится?
- А сами?..
- Я-то? - Он улыбнулся. - Люблю гулять ночью, к реке через сад пройтись люблю.
- И давно это с вами?
- Да уж больше года.
- Пейте снотворное.
- Не помогает.
- Тогда…
- Знаете что, Мавджуда… - Абдулла откашлялся. - Давайте пройдемся…
Мы долго гуляли. У реки гуляли, в саду. На висячем мосту постояли. Мимо клеверного поля дошли до бахчи. Абдулла принес дыню. Вынул нож и только прикоснулся к ней - она треснула и распалась на половинки. Хоть у меня от долгого гулянья зуб на зуб уже не попадал от холода, я съела кусочек. Ох и сладкая! Похвалила я искусство Абдуллы.
- На свете есть кое-что послаще самых лучших дынь… - ответил он загадочно.
Я удивилась. Не словам, смелости его удивилась я. Обрадовалась, но промолчала. Он понял. И сказал, указывая на бахчу:
- Может, на будущий год побольше засеять сладких семян?
- Да…
- Вы… не против?..
- Нет… Идемте, уже поздно…
Дорогой мы молчали. О чем он думал? Может, о дынях? Ну и пусть! А я, я думала о нем. Он стоит этого.
- Мавджуда… - спросил он, когда вернулись мы в сад, - а завтра… завтра вы будете гулять?
Глаза его светились.
- Гулять? - Я засмеялась. - Буду, обязательно!
Как на крыльях влетела я в свою комнату, бросилась, счастливая, на кровать и впервые за много дней заснула спокойно и безмятежно.
Золотые листья
Хотя осень уже стояла поздняя, погода в тот день выдалась на славу: было прохладно, в голубом просторе неба мягко сияло солнце, и сверкали всюду в солнечных лучах осенние листья - и светлые, отливающие белым, и красные, и золотистые, и зеленые. Листья шуршали и под ногами - словно кто-то могучий и добрый знал, что я выйду на улицу, ждал меня и развернул для меня по земле пестрый, яркий ковер. Возникало такое чувство, будто в жизнь мою входит доброе волшебство - рождается во мне вместе с осенним листопадом. Поэтому солнечными осенними деньками я не сижу дома: если остаюсь в городе - выхожу в парк, а если отдыхаю в кишлаке - брожу по нашей тополевой роще.
Сегодня я, как обычно, вышел в парк напротив моего дома, услышал под ногами знакомый шорох опавших листьев, вдохнул пряный их запах, увидел тысячу золотистых оттенков и не мог надышаться и насмотреться.
Я присел на скамью, удобно и уединенно стоявшую на берегу арыка, пересекавшего парк. Быстрые его воды тоже несли, кружили золотые листья, играли с ними - и здесь тоже была осень.
Вдруг в парке потемнело - исчез золотистый блеск, погасли веселые солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь могучие кроны и яркими пятнами высветлившие красочный ковер земли. Я поднял голову - небо быстро затягивала черная клубящаяся туча, и спустя несколько минут по листьям зашуршали первые крупные капли. Как всегда перед самым дождем, над землей пронеслась маленькая буря, закружила столбом листья, за решетчатой изгородью ближнего дома что-то упало, истошно-напуганно заорал где-то близко петух… Стайка воробьев, шумно и одновременно вспорхнув, перелетела с дерева на дерево…
Я поспешил спрятаться под густой кроной платана.
Скоро на земле не осталось сухого местечка. От быстрых щелчков крупных капель с деревьев срывались желтые листья, кружились немного и падали вниз. Вокруг меня, у моих ног собрались уже обширные лужи, дождь из листьев присоединялся к дождю обыкновенному, листочки падали в лужи и смешно кружились на воде. Но сначала дождь заставлял каждый падающий лист исполнить в воздухе диковинный танец и только потом бросал его вдруг к земле и приклеивал накрепко либо загонял в лужу.
Я смотрел, как быстро гибла недавняя золотая краса, и настроение у меня портилось. Дождь все хлестал, в низких местах мутная вода закрыла уже землю.
Но длилось это буйство недолго. Вдруг в парке посветлело, дождь заметно начал редеть, и за решетчатой изгородью снова закричал петух, захлопал крыльями, но крик был уже не испуганный, а победный.
Я смахнул с лица капельки дождя и с надеждой посмотрел вверх. Посмотрел - и увидел: прямо надо мной, высоко что-то сияло золотом, словно первая весточка солнца. Я пригляделся - обыкновенный листок, пожелтевший, чуть сморщенный, дрожит на ветке, ждет солнечного луча, чтоб засиять еще пронзительнее.
Я долго смотрел на этот листок, трепещущий под налетевшим ветерком и такой стойкий в ожидании тепла и света, и невольно вспомнился мне один случай, казалось бы, вовсе незначительный, но почему-то тронувший мою душу…
Была тогда ранняя весна. Я возвращался с поля в родном моем кишлаке. Путь я проделал немалый, устал и, когда увидел на дороге рабочих, ремонтировавших деревянный мостик, подошел к ним, поздоровался и присел на свежеобтесанное бревно - покурить и отдохнуть.
- Вовремя возвращаетесь, - заметил молодой парень в телогрейке. - Смотрите, погода портится, тучи нагнало.
Я поглядел на небо - и правда, сине-черная туча быстро двигалась к нам, и не успел я докурить, как заурчал невдалеке гром.
- Ну вот, я же говорил! - обрадовался парень и, обращаясь к старику, обтесывавшему бревно рядом с ним, предложил: - Кончаем работу, ата, идемте, спрячемся от дождя. Не то промокнем, ведь и простудиться недолго.
Словно в подтверждение его слов, с неба посыпались редкие капли, потом закапало чаще, и вот уже рванулись к земле упругие струи дождя. Страшно ударил гром, сверкнуло близко, парень в телогрейке швырнул лопату на землю и побежал прятаться. И остальные рабочие побежали за ним - только старик будто не замечал дождя. Он кончил обтесывать свое бревно и взялся за другое. Работал он споро и ловко, на худых крепких руках вздувались голубые жилы.
- Ата, хватит, потом доделаем! - кричал старику парень из шалаша - чайли, где укрылись от дождя рабочие. - Ведь не убегут же эти бревна!
Старик с улыбкой глянул в сторону шалаша и продолжал делать свое дело.
Дождь усилился, я чувствовал себя так, будто попал под водопад. А старику все было нипочем.
Я один оставался с ним под дождем - и наконец тоже не выдержал.
- Ата, идемте, переждем в укрытии! - крикнул я и побежал вслед за рабочими.
В оставленную хозяевами чайлю набилось человек семь, и я еле втиснулся среди них. Все молчали, лишь дождь шумел однообразно - казалось, небо прохудилось и ливню не будет конца.
Спустя небольшое время один из рабочих вышел из шалаша под дождь, постоял, посмотрел и вернулся.
- Работает! - сообщил он, поглядел внимательно на каждого в шалаше и снова вышел под дождь, направился к мосту.
Через несколько минут в шалаше никого не осталось, кроме меня и парня в телогрейке. Он молчал, уставясь в землю, да и я чувствовал какую-то неловкость, будто делал не то. Посидели мы так, посидели, потом, все не глядя друг на друга, одновременно поднялись и вышли наружу.
Дождь еще накрапывал, но сквозь рваные тучи уже проглядывало голубое небо, а вот и луч солнца пробился, ударил в глаза, осветил землю.
Мы подошли к мосту. Все были заняты делом, на нас не обратили внимания. Парень подобрал с земли лопату и тоже принялся за работу.
Я посмотрел на старика.
На лице его, бронзово-загорелом, на пепельно-серых усах блестели капельки дождя. Или, может быть, пота? Трудно сказать…
… Маленький золотой листок на ветке надо мной, так стойко ожидавший возвращения солнца, напомнил мне этого старика… Я снова посмотрел вверх. Листок сиял под ласковыми лучами и словно тянулся к небу и свету.