Из пьяных откровений Звонцов сообразил, что перед ним старший брат Десницына Иван: "Ничего себе братец! Нелегал какой-то, возможно, даже беглый. Ясно, почему Арсений так неохотно о нем вспоминал". Вот тут-то у скульптора и возник план очередной авантюры, но для начала Ивана нужно было "подлечить". Звонцов сам предложил отметить знакомство и сходить за "белоголовкой" в ближайшую казенку. Десницын-старший был просто обезоружен такой любезностью со стороны важного господина, и в его отсутствие даже не зарядил всегда находившийся при нем бульдог.
Скульптор капнул себе на дно стопки, Ивану же налил "от души" - граненый стакан до краев, а когда тот, морщась, выпил, проглотил какую-то хлебную корку и ожил, сразу раскрыл ему карты: предложил "поставлять" бронзу с кладбищ по собственному адресу.
- Отсюда до Смоленского рукой подать: что тебе стоит, Ваня? Там и охраны-то толковой нет - сторож с колотушкой, да квартальный раз в год забредет, и то днем.
Десницын-старший не дал ему договорить:
- Стой, а как-кой мне резон? Деньги-то буд-дешь платить?
Звонцов скептически улыбнулся:
- Я же не слепой - у тебя наверняка даже вида на жительство нет. Не боишься, что в полицию доложу? Подумай, доложить недолго.
Иван неожиданно вскочил, будто и не был пьян, схватил гостя за руки мертвой хваткой:
- Да ты знаешь, с кем дело имеешь? Не шути так, скульптор, душу выну!
Струсивший Звонцов потерял голос, только и смог просипеть:
- Понял все! Оставь! Сколько хочешь за работу? Сколько тебе нужно?
Десницын тут же отпустил Вячеслава Меркурьевича, взгляд его опять помутнел, но зато стал алчным.
- А столько, чтобы о деньгах не думать больше - в свое удовольствие жить… Не работать чтоб совсем, и баста!!! Чтоб до самой смерти хватило, чтоб последний рупь на гроб положили… Поч-чему? А наследства оставлять не желаю - НИ-КО-МУ!!!
В звонцовский план не входило особенно-то разоряться на краденые надгробия, но с Иваном он предпочел больше не шутить: "И зачем я его шантажировал? Разве с вором такие фокусы проходят? Теперь он не просто откажется, а еще заставит платить ему дань!"
- Как знаешь, Иван. Адрес тебе теперь известен. Надумаешь принести металл, будут и деньги. Нет - твое дело.
Когда тот напился до бесчувствия, Звонцов уже решил, что пропойца теперь не вспомнит, с кем и о чем договаривался, да и ему тоже стоит забыть об этой сорвавшейся авантюре.
Но забывать не пришлось: вскоре Иван объявился в мастерской Вячеслава Меркурьевича с тяжеленной урной художественного литья. Скульптор отблагодарил вора, не задавая лишних вопросов, и оба остались довольны. С тех пор так и пошло: прощелыга умыкал по ночам металлические украшения со старых могил, а ваятель невозмутимо "творил" из ворованных надгробий "шедевральные вещи" для салона Кричевского. Их все прибывало и прибывало на мансарде, а если на огромном Смоленском одним крестом или ампирным жертвенником убудет - пока еще заметят, да и ночного вора в Петербурге искать, что иголку в стоге сена. Между прочим, сам Арсений, посещая звонцовскую мастерскую, ставшую теперь плавильней и литейным цехом, даже не догадывался, откуда "благородный" друг достает металл для своих творений.
Старый галерейщик сразу повысил гонорары за дорогостоящих бронзовых истуканов, тем более что все условия относительно их выдающихся мужских достоинств были соблюдены - в металле последние казались еще весомее. Для этого наиболее выгодного и в буквальном смысле масштабного дела галерейщик даже снял на свое имя небольшой цех на Литейном дворе Академии, так что иногда Звонцов работал там, но, опасаясь все же попасть в поле зрения коллег с этой хиромантией, мелкие "предмегы" в гипсе продолжал изготавливать в домашнем ателье.
Успешное тиражирование скульптур еще сильнее подстегивало бурное воображение самого Вячеслава Меркурьевича: "У талантливого композитора есть своя неповторимая золотая мелодия - сочинит он такую и потом стрижет себе купоны до самой смерти. Помнится, один академик живописи тоже говорил: "Сначала ты работаешь на свое имя, а всю оставшуюся жизнь оно работает на тебя". Вот бы найти такую "золотоносную" жилу в скульптуре - только с ней придет имя и все драгоценные атрибуты славы. Возможно, когда-нибудь я изваяю что-то из ряда вон выходящее, грандиозную статую, например, символ российского масонства, да что там - мирового масонства, ведь это сейчас так модно, столько влиятельных, сказочно богатых людей служат этой идее. Да, пускай это будет идол, полный мистического смысла (выродившийся дворянин всегда считал себя стихийным мистиком, натурой романтической и был к тому же патологически мнителен)… И вот я создам это… это сокровище, сокровенную святыню, и тогда…" Воспаленное воображение рисовало ему умопомрачительное "тогда", и от этого у Звонцова захватывало дух, а перед глазами начинали плыть радужные круги: то ли узоры на ассигнациях, то ли алмазные россыпи с лаврового венца из чистого золота, которым - придет час! - увенчают его гениальную голову.
Работа над заказами, посещение выставок новейшего искусства, периодические загулы, начинавшиеся шикарными банкетами в "Вене" по случаю успеха очередного модного вернисажа и заканчивавшиеся порой, через несколько дней безумия, в каком-нибудь окраинном трактире за тарелкой копеечных щей, неуемные мечты, фантастические проекты, изучение всевозможных оккультных и мистических трактатов, созданных человечеством за свою долгую историю, - так пролетели для Звонцова три года. Арсений все это время писал картины для княжеского особняка: сил это забирало много, подготовку и поступление в Академию пришлось отложить на неопределенный срок, хотя очень не хотелось ставить крест на этих замыслах. Когда "самоварно-ведерная" эпопея приблизилась к своему завершению, Звонцов написал заказчику о готовности коллекции. Вскоре последовал ответ, в котором указывался день приезда клиента и было подтверждено, что расчет будет произведен незамедлительно в соответствии с условиями контракта.
IV
Близилось утро долгожданного дня, когда Арсений должен был привезти Звонцову шестидесятую картину. Чтобы убить время, тот принялся за очередную работу - восстановление утрат, нанесенных в незапамятные времена скульптуре Астарты. Собственно говоря, остался от нее продолговатый камень со следами древней обработки, пока не представляющий почти никакой ценности, но в нем все же угадывалась особа пышнобедрая, как и положено богине страсти и плодородия, однако черты лица и грудь грубый песчаник не сохранил. Звонцов сделал копию безликого подлинника по фотографиям, предоставленным Кричевским. Оставалось только восстановить утраченное, как того требовал канон ушедшей эпохи. Кричевский предупредил реставратора: "Для продажи нам нужен настоящий символ финикийского культа Всемирной Праматери, полный соблазна, а не бесформенная скифская баба". Вячеслав замешал цемент с водой и крупным песком, получился раствор, должный потом превратиться в "песчаник". Затем он набросал эскиз - лик богини, вспомнив образ Гигиеи с картины Климта "Медицина", репродукцию которой видел когда-то в австрийском художественном журнале. Эта Гигиея, забирающая яд у змеи, ласково обвившейся вокруг ее руки, казалась Вячеславу олицетворением порочного начала в женщине. Возрожденный за какие-то минуты лик, полный самодовольства и похоти, вполне подобал Астарте. В позыве тайного сладострастия Вячеслав столь же быстро вылепил груди: каждая была размером с вымя дойной коровы. "Только такие сосцы способны вскормить все человечество!" - заключил он, с удовольствием рассматривая результаты своей работы на расстоянии. Астарта выглядела поистине всемогущей богиней, хотя сама скульптура была высотой не более тринадцати вершков (глазомер профессионала еще никогда не подводил). Звонцов даже почувствовал дрожь в руках, решив, что это от работы, а когда заныли колени, стало понятно, что он слишком разнервничался. Сдерживая неприятное волнение, скульптор открыл окно мансарды: здесь он мог вдохнуть свежего воздуха со взморья и посмотреть на звезды, но сегодня небо над заливом было черным из-за туч. Если бы какой-нибудь астролог и смог его разглядеть, в небесной книге он не прочел бы ничего хорошего.
Он стал собирать инструменты, наскоро вымыл руки, но не удержался, все-таки решил напоследок полюбоваться результатом своей работы: каменная Астарта приковала его взгляд, не отпуская от себя. "Наверное, что-то не доделал. Нужно еще присмотреться, подумать - слишком уж быстро получилось". Вячеслав решил пока к скульптуре больше не притрагиваться, но и убирать не стал.
Сводили Николаевский мост, Нева грозилась выйти из берегов, на западе в небе ходили зловещие зарницы. Когда авто с Арсением остановилось возле подворотни (Звонцов жил под самой крышей трехэтажного дома недавней постройки на Ново-Петергофском проспекте поблизости от синагоги, сразу за Торговой улицей), грянула буря. Именно буря знаменовала собой наступление нового дня. Арсений постучал в дверь мастерской, и этот стук слился с громовыми раскатами. Дождь ожесточенно барабанил по железной крыше мансарды, когда скульптор с художником расстилали на полу большую холстину, а затем начали раскладывать поверх нее и пересчитывать полотна - итог трехлетнего труда. Цикл был единым по замыслу, сюжеты картин казались схожими, но ни одна работа не повторяла другую.
- Отлично - ты просто титан! Видишь, как быстро пролетело время? А еще, помнится, нервничал поначалу, - разворачивая только что привезенное Арсением полотно, Звонцов поднял глаза на друга. - Неужели не рад - ты же, можно сказать, глыбу свернул!
- Осторожно, не хватай так - краска не просохла, - Арсений устало присел на край кресла, потер ладонями лицо. Под глазами были заметны синие круги, скулы обострились.
- Ты шампанского-то привез? Такое событие нужно непременно отметить. Для начала здесь, а потом… - Звонцов в приятном возбуждении расхаживал по мастерской. - Не привез?! Ну и ну!.. Это ж веха в творчестве! Чего ж ты такой кислый, Сеня? Радоваться надо!
- Да все равно сейчас сил никаких нет, и потом мне осознать нужно… Может, завтра отметим или вечером? Слушай, а если я к тебе приду с барышней? Она без ума от искусства и говорит, что мечтает побывать в святая святых настоящего служителя муз - в мастерской… В мой скворечник ты ведь сам просил никого не приводить, да там сейчас и показывать нечего, не то что здесь. Я ей рассказал немного о тебе: мол, выдающийся скульптор, друг, много работает. Она так умоляла привести ее сюда. Прямо проходу не дает, говорит: "Я вас не оставлю, пока не пообещаете сводить меня к своему загадочному другу".
Вячеслав был приятно поражен в свое самое слабое место, в нем заиграло тщеславие. Ощутив себя "настоящим служителем муз", он поинтересовался:
- А что за девица, откуда она такая взялась? Я думал, ты к слабому полу равнодушен, живешь отшельником, а выходит, ошибался. Смотри, Арсений, как бы весь твой гонорар не ушел на булавки - на Академию, глядишь, не останется!
Звонцов явно подтрунивал над нелюдимым товарищем. Сеня стал смущенно оправдываться:
- Да я только в прошлое воскресенье с ней познакомился. В театре. В Мариинском давали "Князя Игоря" - музыка прекрасная. Я в опере уже и не помню когда последний раз был, а тут еще воскресенье - ты знаешь, я по воскресеньям не работаю, вот и решил - почему бы Бородина не послушать?
- Смешной ты все-таки. Чудак-человек. Я тебя о даме спрашиваю, а не об опере!
- Так эта девушка и подошла ко мне в антракте - сама подошла! - молоденькая совсем, спросила что-то про декорации, про костюмы, будто почувствовала во мне художника. Я был растроган, стал ей что-то объяснять, так и познакомились. Оказалось, институтка-бестужевка. Слушает лекции на историко-филологическом факультете - первый курс, стремится "постичь все самое новое в художественной жизни столицы". Видно сразу впечатлительная натура. Как ей теперь отказать?
- А разве я против? - встрепенулся заинтригованный Вячеслав Меркурьевич. - Приводи с собой непременно, только уговор - живопись ей не показывать.
Теперь уже стали упаковывать работы, составляя их в угол. Справились быстро, и Арсений ушел. "Ну вот. У меня опять будут настоящие деньги, безбедное существование и - главное! - независимость, - ликовал Звонцов. - Я буду принадлежать только себе и своему Гению!"
К вечерней встрече ваятель решил ничего особенного не готовить: бутылка легкого сладкого вина "Шато-Икем", фрукты, дешевая карамель. Когда речь шла о приеме гостей, Вячеслав Меркурьевич особой щедростью не отличался, другое дело - покутить в ресторане в свое удовольствие. Впрочем, Звонцов был готов к расходам по случаю сдачи "княжеского" заказа, но сегодняшний вечер по стечению обстоятельств оказался посвященным даме, а "Евин род" в его глазах не был достоин особых хлопот (да и знакомая-то была не его пассией). Он даже не стал прибираться в мастерской: "Зачем? Пусть все будет в работе, пусть посмотрит на "художественную кухню" изнутри - этого ведь она и хочет". Руководствуясь принципом, что всем женщинам нравятся решительные и уверенные в себе мужчины, Звонцов разогрел себя рюмочкой из своего заветного графинчика с "мужским" напитком.
Переступив порог звонцовской мансарды, бойкая барышня, которая оказалась не настолько хороша собой, как хотелось бы Звонцову, сразу затараторила. Она была природной хохлушкой, да еще с примесью палестинской крови, так что остановить ее было практически невозможно.
- Я буду называть вас просто Вячеславом, ладно? Ну, вот и хорошо… Я так люблю искусство, еще у нас в Полтаве посещала рисовальные классы господина Бердичевского… Как, вы не слыхали? Странно, в Полтаве все им восхищаются… Когда я приехала в Петербург, на Невском чуть в обморок не грохнулась - такое средоточие всякой культуры, так все изящно… А скульптуру я как люблю - верная поклонница! Как появится какой-нибудь новый памятник, сразу спешу посмотреть. Очень нравится, если с сюжетом. Вот, господина Бернштама люблю. Занятно у него: то Петр Великий рыбаков спасает, то лодку мастерит, и сам как простой мужик… Ой, я что-то не то говорю… Мне еще очень нравится "Стерегущий" - моряки герои, и вода прямо из этого, кингстона, что ли, плещет, словно фонтан - эффектно! А еще я…
Наконец оглушенному Звонцову удалось ее прервать. Он протянул ей бокал вина, из другого сам отхлебнул немало:
- А из моих работ что вам больше нравится?
Барышня замялась, зарделась:
- Что-то видела на большом вернисаже в Соляном городке… Кажется, "Иисус Навин истребляет мечом жителей Иерихона". Только вот жителей я не заметила…
Польщенный автор покровительственно улыбнулся:
- Ну, это, в известном смысле, символическая скульптура. Такой художественный прием: жители воображаемые и олицетворяют варварские нравы. Плавное - сам воитель Навин - воплощение мужского начала и высшей справедливости, побивающий человеческие пороки. Не правда ли. впечатляющий образ? Я хотел придать ему больше мощи. Так, говорите, вам понравилось?
"Ничего подобного она не сказала", - подумал Арсений, хмыкнув в кулак.
Девица часто закивала головой:
- Конечно, конечно: в нем чувствуется столько мужской силы!
Вячеслав Меркурьевич совсем растаял, наполнил свой опустевший бокал, подмигнув гостье, взял ее под руку и повел в мастерскую:
- Я так и знал, что вы оцените. Ну, пойдемте, покажу, над чем я сейчас тружусь. Это, по-моему, тоже любопытно и, я бы даже сказал, олицетворяет мужскую силу.
В просторном помещении гостья увидела столы с разложенными на них эскизами и фотографиями. Она была близорука от природы, так что разобрала только наброски мускулистых торсов и малопонятные проекты зданий в модернистском вкусе. Но мускулистые боги с Олимпа очень ей понравились, и она рассыпалась в искренних похвалах таланту скульптора. Звонцов просиял. Он подошел к деревянным полкам и торжественно откинул холстину, скрывавшую гипсовые фаллосы разных размеров, исполненные с виртуозным натурализмом.
- А-ах! - только и успела выдохнуть барышня, ничего подобного в Полтаве, естественно, не видевшая, и мгновенно упала в глубокий обморок. Она что-то задела, уронила, шум падающего тела смешался с грохотом рухнувшей скульптуры. Арсений бросился приводить ее в чувства. Нашатырь подействовал, и барышня, не произнеся больше ни слова, в момент выскочила за дверь мастерской.
Звонцов разразился торжествующим, почти безумным хохотом, посмотрев на осколки статуи: "Так и надо - вдребезги разлетелась, каменная дура! Прощай, старый маньяк, со своей поденщиной!" Разбившаяся скульптура была "подобием" Астарты, которое он так и не успел завершить. Бросив на Звонцова укоризненный взгляд, Арсений выскочил вслед за барышней. Через несколько минут Звонцов успокоился, буквально слетел вниз по лестнице: может, еще успеет догнать художника, вернуть? В створе Торговой улицы не было видно знакомой фигуры: Десницын как сквозь землю провалился, а до институтки скульптору вообще не было теперь никакого дела. "Ну что ж - буду праздновать один!" Вячеслав Меркурьевич решительно направился в гастрономический магазин. Здесь он купил двадцать бутылок настоящего французского "аи́", дав указание "мальчику" отнести ящик по своему адресу и оставить перед дверью, а сам отправился в "монополию" ("Какой праздник без водки?"), где, к удивлению "сидельца", тоже взял целый ящик зелья. Его донес без посторонней помощи - и не такие тяжести приходилось таскать ваятелю.