…Арсений перевел глаза на текст молитвы, и вдруг что-то вспомнилось ему из недавнего сна. Откуда-то всплыли, высветились в сознании произнесенные священником таинственные строки. Текст, запечатленный почему-то убористой кириллицей, возник перед глазами Арсения, сам собой разделился на слова и фразы. Он схватил перо и стал лихорадочно записывать свое чудесное видение: "Потерян, остер: кой я сын? Кой я лис, сам к Ти - дикий тур! Но мя на том отвини! То отрыгну, то. Ум Свят, волю напасти, войти. Николи лаяти Ти! Аминь. Теряю, Пане, мой струг! Ко Ти деянье ми дал, но бес ходит; прям я Те, но бес дыбит, ан остра утечность - время-т! Им в устех быть у рыб. Узду страсти носи, дока! Сын Те, Тятя, а не в седли - безрадость. Ум малый! Аминь". Холодный пот капельками покрыл его лоб, сердце тревожно заколотилось: "Молитва! Ведь получается новая молитва! Исповедь отчаявшегося грешника - безблагодатная и невразумительная. Но поэзия какова: "…ан остра утечность - время-т… Сын Те, Тятя, а не в седли - безрадость…" Это же удивительно!" И снова обратился Арсений к католическому молитвеннику: "Pater noster qui es in coelis, sanctificetur nomen tuum. Advenitat regnum tuum, fiat voluntas tua, ut in coelo et etiam in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie et remitte nobis debita nostra, ut et nos remittimus debitoribus nostris, et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen". Записанная без знаков препинания, сплошной строкой, католическая молитва словно ударила Арсения в грудь: "Значит, батюшка читал "Pater Noster"! Причем читал так, как будто не знал, что это римский перевод "Отче наш"! Или знал, но специально произносил слова на славянский манер!"
Долго еще Арсений сличал два текста, пока окончательно не убедился в их поразительном сходстве. Затем решительно захлопнул пыльную инкунабулу и тут же чихнул. Теперь он знал урок назубок, только вот латинская молитва приобрела для него особый "русский" смысл.
Зазвонил колокольчик - пора было спускаться на завтрак. "Фриштикать". Звонцов заторопился: вдруг фрау Флейшхауэр уже в столовой и он заставит себя ждать! Арсений остался, как обычно, читать утреннее правило.
Они проживали в Веймаре. То есть не совсем в провинции (все-таки бывшая столица немецкого просвещения!), но, по русским меркам, в очень небольшом городке. А вот дом был огромный, с множеством квартир, комнат и коридоров. Звонцов и Арсений жили на последнем этаже.
У Флейшхауэр была собака, в которой хозяйка души не чаяла. Возможно, это объяснялось патриотическим чувством, ведь, как часто повторяла фрау, Гёте тоже очень любил собак и всегда держал в доме русских борзых. Но, в отличие от безукоризненного выбора мудрого Иоганна Вольфганга, выбор "передовой" немки немного удивлял.
Фрау Флейшхауэр была богата. Говорили, что у нее есть собственные дома в разных странах. И все они устроены на манер немецкого: часть дома обязательно отводится для любимой собаки. Даже останавливаясь в гостиницах, фрау брала номер для себя и отдельно большой номер для четвероногой "компаньонки", которая сопровождала ее в поездках.
Фаворитка была очень неприятного вида и совершенно бесцеремонна. Первое, что поразило Арсения и Звонцова, - собака садилась каждый раз со всеми вместе - во главе стола. Перед ней ставили не одно блюдо, и, таким образом, она могла выбирать: что-то съедала до конца и облизывала тарелку, пуская слюни, чего-то только касалась, а какое-нибудь из кушаний всегда оставляла без внимания. Потом, когда все продолжали трапезу, она слезала вниз и рыскала под столом, внимательно изучая, кто что ест и как. Собака вообще любила за всеми наблюдать. Она непрестанно следила за действиями каждого из домочадцев.
При доме был садик, специально сделанный для собачьих променадов. Там любимица хозяйки "дышала воздухом", спокойно "метила" заборчик, и никто другой не смел ступать на эту территорию. Огромное количество комнат фрау использовала для интеллектуального развития своей питомицы. "Если спрятать в доме игрушку и назвать собаке номер комнаты, - говорила хозяйка, - умное животное обязательно эту игрушку найдет, полагаясь на свою удивительную память". В обязанности слуг входило играть с собакой, как с балованной инфантой, и наблюдать за ее настроением: хвостом чуть-чуть дернет или недовольно заурчит, тут же надо угадывать ее желания, не то лишишься места.
Арсений на завтрак никогда не спускался, немного стесняясь хозяйки и гостей. В этом доме он исполнял роль простолюдина - подмастерья, знавшего свое место. К тому же его немало коробило от этой собаки: в России ведь не принято, чтобы псы ели за одним столом с людьми. Но ему никогда не приходилось оставаться голодным: фрау неизменно посылала наверх "zum Frühstück" тюрингийскую сосиску, кофе с молоком и свежую булку, а на ужин - вино и какое-нибудь мясное или рыбное блюдо. Арсения такое положение вещей вполне устраивало.
На первой же лестничной площадке Звонцов столкнулся с племянником Флейшхауэр в домашнем халате и шлепанцах, который тут же бесцеремонно схватил постояльца за рукав и прошептал:
- Идемте со мной. Моей Марте срочно понадобился второй мужчина. - И подмигнул, плотоядно улыбаясь.
Одинокий студент не был равнодушен к противоположному полу, но от подобного предложения на мгновение ощутил себя голым в чужой квартире:
- Э… Простите… я иду на завтрак… Там у меня друг, наверху… Я спешу на завтрак…
- Ах вот как! Крепкая мужская дружба? Очень интересно. Наверное, это распространено среди художников? - Немец совсем расплылся в улыбке. - Желаю успеха!
Ничего не ответив, Звонцов поспешил дальше.
Он по обыкновению пришел слишком рано: в столовой еще никого не было. Вход в зал преграждал венский стул. Звонцов, почувствовав острый приступ тоски по дому, остался стоять в прихожей, ожидая свою благодетельницу. которая, будучи дамой высоконравственной и очень религиозной, в это время, наверное, еще возносила молитвы своему Богу.
Фрау Флейшхауэр была высокой, в силу зрелого возраста несколько полноватой женщиной с античным профилем и передовыми взглядами. Всесторонне образованная и начитанная, почетный профессор нескольких университетов в разных странах, она к тому же вдохновлялась всевозможными гуманитарными проектами: боролась с безработицей, приносила пожертвования приходам различных конфессий, открывала бесплатные столовые для бедных и время от времени приглашала в университет одаренных студентов со всей Европы, обеспечивая их обучение во благо мирового прогресса. В числе подобных счастливчиков-стипендиатов оказался и Вячеслав Звонцов.
Обыкновенная история: многие люди мечтают баснословно разбогатеть, и вся их жизнь проходит в суете да в погоне за деньгами. Одним из таких легкомысленных людей и был Вячеслав Меркурьевич Звонцов, последний отпрыск древнего рода, некогда служившего Отечеству, но от поколения к поколению уменьшавшего обширное боярское достояние и состояние. Вячеславу Меркурьевичу досталась в наследство ветхая усадьба с заглохшим яблоневым садом да скромными угодьями где-то под Курском. Родителям еще хватило средств дать любимому чаду домашнее образование, оплатить учебу в Петербургской Академии Художеств по классу ваяния, куда чадо со временем поступило, поскольку талантом Господь его не совсем обделил. С младых ногтей Вячеслав мечтал не просто возвратить промотанные предками средства, но и преумножить их. Он хотел быть Крезом современности. Ему казалось, что именно на ниве искусства можно достичь вожделенной цели.
Еще в студенчестве он "сотворил себе кумира" - научился подражать титаноподобному Буонарроти, конечно же, не задумываясь, был ли "убийцею создатель Ватикана". Вячеслав стал добросовестно и даже вдохновенно ваять этаких атлантов, как панцирем с ног до головы покрытых безупречной мускулатурой, этаких Самсонов, Давидов, Голиафов - только на основе мощной великорусской натуры. Отыскивал на улице извозчиков-ломовиков или портовых грузчиков и лепил в скромной мансарде-мастерской за скромную плату, впрочем, вполне устраивавшую как его, так и позировавших мужиков. Грех было бы сказать, что ленился. Работал много, порой не прерываясь на еду и сон, ведь его подгоняла мысль о заветной цели: воплотить в богатство свою гениальность. Цель приближалась довольно медленно, да и с дурной привычкой рода сорить деньгами Вячеслав все никак не мог совладать (заработанное мгновенно как сквозь пальцы утекало), но он не отчаивался, продолжая верить в свою звезду.
И вот удача: немецкая стипендия, учеба в Йене на факультете искусств, жизнь в Веймаре, городе великих Гёте и Шиллера! Казалось бы, о чем еще мечтать молодому ваятелю? Но перед поездкой в Германию жизнь преподнесла Звонцову еще один подарок.
Он встретил одного из тех удивительных талантов-самородков, которыми так богата Россия. Человек этот, его ровесник, в отличие от Вячеслава, не мог похвастать благородством крови (правда, если верить преданию, далекий его предок был храбрым опричником у Государя Ивана Васильевича, но суровый царь лишил его всех привилегий и чинов), зато обладал, что называется, природным благородством.
Вячеслав Звонцов и Арсений Десницын познакомились случайно на территории плавильного завода. Вячеслав приехал туда договориться о сырье, необходимом для работы. Сделав дело, он решил пройтись по служебным помещениям завода и наткнулся на странную, убогую каморку. Это была мастерская, где за более чем скромную плату паял и лудил прохудившиеся самовары и чайники, чинил старые ведра окрестным дачникам Арсений. Здесь же, в нищей каморке, он и жил. Честно заработанных средств хватало на овсяный кофе да на колбасу "собачья радость", а порой молочницы-чухонки маслицем угощали. Но и в таких условиях Арсений умудрялся постоянно практиковаться в живописи. Его увлекло изображение мятых ведер и прочего попадавшего к нему старого железа, причем наиболее любопытные образчики попадались ему на окрестных помойках. В течение нескольких лет талант-самородок достиг таких успехов в изучении фактуры металла, его живописной игры, настолько сжился с предметами, которые его "кормили", что стал настоящим виртуозом, единственным в своем роде художником, умевшим изобразить на холсте обыкновенное ржавое железо как эстетический феномен. В тайне от всех он решил готовиться в Академию, прекрасно понимая, как призрачна надежда на поступление.
Когда Звонцов впервые попал к Арсению, он был поражен увиденным. Мало того, что перед ним был выдающийся факт искусства; через призму своих меркантильных интересов он безошибочно разглядел в десницынских полотнах средство неплохо заработать. Вячеслав был первым, кто увидел работы Арсения. Не выказывая своего восхищения, он просто заявил: "Это, конечно, любопытно, очень ново. Но поскольку ты самоучка, работы вряд ли купят. Могу помочь тебе. Все-таки я уже известен среди профессионалов. Давай-ка я выставлю картины как свои!" Арсений легко пошел на сделку, так как свалившийся с неба друг предложил ему выгодные условия: половину гонорара. Но главное, художник считал свои "ведра" только прелюдией к будущему "настоящему" творчеству. С никому не известным "железным циклом" Звонцов собрался покорить Германию. Он и Арсения взял с собой, чтобы тот помог, если вдруг ему закажут новую работу в подобном стиле. "Пруссаки любят различные феномены, парадоксы и должны это по достоинству оценить", - думал ушлый скульптор.
Щедрость фрау Флейшхауэр не знала границ: помимо стипендии, Звонцову для комфортного проживания была предоставлена целая восьмикомнатная квартира (даром что в мансарде, под самой крышей), а вдобавок - настоящий широкий жест покровительницы искусств! - в Erdgeschoß оборудована образцовая мастерская художника. Предназначалось это ателье, разумеется, тоже для русского гостя, подающего надежды, да вот только он там практически не работал. Дело в том, что живописцем Вячеслав был, мягко говоря, посредственным и брал в руки кисть в очень редких случаях (только для отвода глаз).
Когда ты живешь на чужбине, один в восьмикомнатных апартаментах, даже простой ремесленник из рядовой семьи без титулов и регалий может стать тебе близким товарищем. Новоявленный йенский студент поставил свою благодетельницу перед фактом: он прибыл с помощником, которому негде остановиться (правда, предусмотрительный Звонцов явился в Веймар не с пустыми руками: пудовый бочонок "салфеточной", отборной астраханской икры был для гурманки Флейшхауэр весьма желанным, настоящим царским подарком). Так или иначе, оказалось, что немка ничего не имеет против неожиданного обстоятельства: она была готова покровительствовать дружбе двух творческих молодых людей. "Нет ничего возвышеннее дружеских отношений. Слава Богу, что мальчик не завел себе какую-нибудь кокотку", - разумно рассуждала Флейшхауэр. Она очень радушно приняла гостей и с первого же дня стала знакомить их с местными достопримечательностями. Сначала Вячеслав с Арсением, зная, что в Веймаре все напоминает о Гёте и Шиллере, побывали в их домах-музеях. Потом они посетили могилы обоих "титанов классицизма", о которых ученая дама, активный член "Goethe Gesellschaft", могла рассказывать часами. К тому же оказалось, что на местном кладбище обрели покой Ференц Лист и - это привело русских молодых людей в особенный трепет - сам Ницше! Большой его поклонник, Звонцов даже спросил:
- А это не у вас он написал "Заратустру"?
- О нет! - поспешила признаться немка. - Если я не ошибаюсь, даже не в Германии. Веймар не может этим похвастать - здесь великий Ницше только похоронен.
После кладбища фрау Флейшхауэр заставила своих гостей "созерцать" картины "знаменитых" местных живописцев прошлого века, отца и сына Преллеров. От гомеровских образов одного и морских пейзажей другого Вячеслав с Арсением порядком устали: такое творчество не стоило пристального внимания. Зато "стипендиат" с другом вдоволь насладились немецкой природой во время прогулок по скалам и мостикам в старинном герцогском парке, по берегам лебединого озера и особенно в поездках верхом по веймарским окрестностям. Правда, сопровождение фрау с ее рассказами об увлечении Гёте минералогией, огородничеством, цветоводством и о других его страстях было обременительным, но друзья скоро привыкли к этому как к своего рода расплате за увлекательные экскурсии.
А еще фрау нравилось угощать русских гостей традиционными блюдами тюрингской кухни в разных ресторанчиках, в погребках и кабачках. Еще больше это понравилось самим гостям (особенно множество сортов пива и обилие разных свиных копченостей на закуску).
Фрау Флейшхауэр очень заинтересовали работы "железного" цикла. Она любезно согласилась помочь с устройством выставки-продажи, для чего обещала арендовать помещение и оповестить всех своих знакомых в деловых кругах, почувствовав, что из этого может получиться событие всеевропейского уровня.
Нашлось занятие и Арсению: обретя пристанище, он сразу же получил работу в детской студии, организованной этой же дамой, безусловно, самой энергичной и прогрессивной женщиной в Тюрингии. Работа состояла в обучении рисованию детей местных бюргеров. Немецкие дети показались ему сильно недоразвитыми: книг почти не читали и к учению не стремились. "Киндер" были не только ленивыми, но и совершенно неуправляемыми. Родители их к такому положению вещей относились философски, не роптали: "Ну что тут поделаешь! Пускай набираются опыта сами, как могут. Они ведь еще дети: пусть учатся развлекаясь". Такой принцип неограниченной свободы Арсению был совсем непонятен, впрочем, оставалось неясным и то, как его, не имеющего никакого специального образования, допустили к преподаванию. Так что при всех своих достоинствах Германия оставалась для русского гостя чуждой и непонятной.
Наконец в прихожей перед столовой величаво материализовалась фрау Флейшхауэр. Пожелав доброго утра, с удивлением уставилась на Звонцова:
- Что ж вы стоите и не проходите? - Тут она увидела в проходе стул. - Извините. Прислуга забыла убрать. Пожалуйста, проходите! - Затем она отдала по-немецки какие-то распоряжения, и с дивана исчезли спинки от стульев, которые ставили туда специально для деловых бесед, чтобы гости не сидели в развязных позах. Это была очередная национальная выдумка.
Проходя в столовую, фрау Флейшхауэр отметила:
- Как все же хороша ваша скульптура! Она словно создана под этот интерьер. Оцените, какой я заказала пьедестал. Мастер старался, чтобы не испортить шедевр.
Скульптуру, о которой шла речь, Звонцов привез из России как показатель уровня своего мастерства, а потом подарил фрау Флейшхауэр в знак величайшей признательности. Это произведение отличалось не только виртуозностью художественного литья, но и необычностью сюжета. Скульптура изображала прекрасную, стройную, крутобедрую и высокогрудую женщину с лицом амазонки, соответствующую эстетическим канонам эпохи эллинизма. Бронзовая воительница стояла с вытянутыми вперед руками. В одной из ладоней, обращенных к зрителю, виднелась свернутая узлом веревка. Эта валькирия древности сама походила на совершенное хищное животное или птицу. У нее были мощные крылья, а вместо ступней - совиные лапы с цепкими когтями, даже икры ее внизу покрывали перья. Более того, подножием женщины-птицы служили два льва с оскаленными мордами, сидевшие хвостами друг к другу. Наконец, впереди львов возвышались, видимо, славные спутницы бронзовой амазонки - большие, сурового вида совы. Такова была эта скульптурная группа. Флейшхауэр часто смотрела на нее пристально и подолгу. Звонцову казалось, что в ее взгляде помимо восхищения сквозит какой-то мистический страх. Пьедестал, заказанный богатой немкой, представлял собой большой кусок натуральной скалы, местами замшелый - так, наверное, было задумано.
- Оригинальный постамент чем-то напоминает Броккен, - пошутил скульптор.
- А разве вы там были? - удивилась фрау.
- Нет, только читал об этой горе в "Фаусте", - признался Вячеслав.
Фрау Флейшхауэр засмеялась, обнажив крупные зубы.
- Ну конечно! "Классическая Вальпургиева ночь". А я-то решила, что вы предприняли самостоятельное путешествие.
В столовую вбежала четвероногая фаворитка. Для нее уже было приготовлено обычное место за столом. Слуга аккуратно повязал хозяйской любимице салфетку перед трапезой.