Почему так происходит, думала Юля, почему ей изменил муж, почему так ведет себя Анька? Аньку еще можно понять, понять по–женски, а вот Геннадия она никак до сих пор не может понять. Ведь она, Юля, была молода, красива, так любила его, растила сына, ждала мужа из командировок и хорошо встречала его, и Геннадий, если не был пьян, бывал хорошим семьянином, радовался ей. Потом как–то охладел, не спешил приезжать домой, связался с той. Вот ее и мучила тогда и теперь мучит мысль: почему он связался с той?.. Геннадий что–то бормотал путаное, что–то говорил в свое оправдание, но она не могла тому поверить - было во всем этом нечто другое, но что именно, не могла понять. Только чувствовала, что Геннадий не разлюбил ее.
…Свели их стежки неожиданно, когда Юля уже поработала, была с работы послана на учебу в кулинарный техникум, вернулась с дипломом и возглавила рабочую столовую. Вот в той большой, с мокрым полом кухне, в которой смешался пар с запахом борща и жаркого, они и встретились.
Была суббота, в столовую под вечер привезли бочку пива. Ни буфетчица, ни она, Юля, не хотели к ночи открывать ее, говорили мужчинам, которые привалили в столовую после бани, что сделают это завтра.
Мужчины, краснолицые, не остывшие еще после бани, с капельками пота на носах, очень просили открыть бочку и дать им по кружке–другой промочить горло.
- Хлопцы, - сказал им высокий, белобрысый парень, - давайте сложимся и купим всю бочку.
- А что, ты, Гена, дело говоришь, - загудели мужчины и стали собирать деньги.
Юля взглянула на этого Гену, который, как видно, работал шофером, улыбнулась; и он, посмотрев на нее, усмехнулся.
- Гляди ты! - воскликнул он, - столько времени хожу в столовую и не знал, что в ней такая красивая заведующая. Видел буфетчицу, судомойку, а тебя нет…
- Зато вы мне, шоферня, надоели, - отозвалась Юля.
- Ну, я не такой, - возразил Геннадий.
В это время мужчины подали буфетчице деньги, постояли, пока она их посчитала, и как только разрешила взять пиво, они выкатили гуртом бочку и покатили из столовой во двор и дальше, видимо, к общежитию.
Возле буфета остался один Геннадий, все старался пошутить с Юлей.
- Вали, отсюда, хлопец, - гнала его сердитая, уставшая за день буфетчица, пожилая, полная, немного неопрятная женщина. - Встретитесь в клубе, поворкуете. А мне надо закрывать буфет, да и ей нужно столовую запереть.
Буфетчица заставила Геннадия выйти во двор, а сама с Юлей пошла в кухню, они побыли там немного, замкнули столовую и пошли домой. Геннадий стоял во дворе и ждал их, курил, прислонившись к забору, и покручивал на пальце цепочку, на которой был ключ от грузовой машины.
- Вот тебе и кавалер, - усмехнулась буфетчица, толкнув Юлю локтем. - Говорят, что еще ни с кем не ходит.
Юля знала почти всех шоферов в поселке, но Геннадия не знала: он был здесь новый и мало бывал на месте, все больше ездил по командировкам.
- Разрешите подвезти вас, - наклонился к ним с улыбкой Геннадий.
- Мне близко до дому, хлопец, - отказалась буфетчица, - а ее вот можно покатать. Девка что надо, лучше тут не найдешь…
Юля не хотела садиться в кабину его машины, но он уговаривал ее все же доехать с ним до общежития.
- Давно вы здесь работаете? - допытывался Геннадий.
- Давно, - коротко ответила Юля.
- И нравится вам здесь?
- Нравится.
Он ехал медленно, намеренно останавливал машину и шутил, задорно поглядывая на нее.
- Поехали, а то я вылезу и пойду, - пригрозила она.
Ей понравился этот шофер, показался интересным; хотя и много шутил, кажется, был человеком серьезным. Она чувствовала, что он рисуется ради первого знакомства, хочет выглядеть умным и смелым. Но она не собиралась кокетничать, показывать, что очень рада знакомству с ним, была сдержанной и серьезной, как и до того со всеми другими хлопцами. Их много липло к ней, но она всех отталкивала, прогоняла от себя, так как видела, что это люди легкомысленные, липнут к ней потому, что красивая - лишь бы веселей провести время.
Геннадий нажимал на газ, продолжая медленно вести машину. Так, едва передвигаясь, довез ее до общежития, попросил прийти вечером в клуб.
Как Юля и догадывалась, девчата из ее комнаты заметили, что ее подвез Геннадий, бросились к окнам, чтоб поглядеть на него. "Недурен", - только и могли сказать, потому что ничего о нем не знали.
Юля потом не раз вспоминала тот вечер, ту бочку пива, думала: сошлись ли бы их пути, если бы не все это? Может, и сошлись бы, но все то из их первого знакомства хорошо запомнилось. Остальные мелочи запомнились не очень, потому что всего было много: Геннадий стал приезжать часто, катал ее на машине, танцевал с ней в клубе, провожал до дому, и она не заметила, как привыкла к нему, почувствовала, что он нужен ей, а потом и влюбилась, увидела в нем многое, что ей очень понравилось.
Примерно месяцев через пять они поженились; в общежитии им дали комнатку, в которой они и стали жить. Жили в радости, не в силах и минуты пробыть друг без друга, порой дня по два не выходя из дому, и сейчас просто не верится, что все это было, вспоминается, как давний сон…
…Хорошо запомнились Юле и те дни, когда Геннадий отвез ее в родильный дом. Пробыв несколько дней в роддоме, она перестала чувствовать боли, хоть ты просись назад домой. Геннадий приезжал к ней ежедневно, и так как в палату не разрешали заходить, он подбирался к окну, стоял бледный, с сеткой в руках, полной продуктов, и все спрашивал, как она себя чувствует, когда родит и что ей привезти. Она, в длинном синем халате, полная, стояла у окна и улыбалась ему, показывая жестами, чтобы он побрился, ничего ей не приносил, не запускал дома пол и посуду - мыл каждый день.
Когда у нее начинались боли, сначала изредка, а потом все чаще и чаще, она забывала о нем, кричала и плакала, но не проклинала его, как проклинали своих мужей пожилые беременные женщины. Эти их проклятия были для нее тяжелей, чем ее боль.
Когда рожала и сама кричала, теряла сознание, как бы засыпала, но врачи все время оживляли ее - сильно били по щекам и просили не спать. Узнав, что родился мальчик, обрадовалась: знала, что будет радоваться и Геннадий, он так хотел мальчика и даже имя ему выбрал - Петька, она заснула надолго, пока не принесли ребенка кормить.
Кормить ребенка грудью стеснялась и боялась, как бы не подменили случайно младенца, соседки по палате про всякое говорили.
…Забирать их из больницы приехал Геннадий. В праздничном костюме, побритый, он привез сумку с угощениями. Сам не пил, потому что должен был сидеть за рулем, угощал сестер, улыбался, был счастлив. Когда выходили из больницы, сестры дали ему нести ребенка, и он, сильный, растерялся, не знал, как его взять, смутился, залился краской.
- Ничего, научишься, - утешила его пожилая сестра, - второго уже будешь знать, как брать на руки.
Сестра донесла ребенка до машины и передала Юле. Геннадий, отъехав от больницы и скрывшись от людских глаз, попросил: "Покажи его, а то в больнице я от волнения ничего не видел". Юля показала ему маленькое красное личико, с закрытыми глазками, со светлыми бровками, и он улыбнулся, обнял ее за плечи, шептал, что очень любит ее, целовал. Юля была еще слабой после родов, но радовалась его ласковым словам, чувствуя, как у нее от слабости кружится голова…
…Когда сыну уже исполнилось три года, Юле запомнился еще один день. Она тогда очень ждала Геннадия с работы, приготовила закуски и вина - был день рождения сына. Но Геннадий все не приезжал. Она ждала, волновалась, а потом и рассердилась: две недели не виделись, он так далеко, среди чужих людей, и вот в субботу, когда можно наведаться домой, не приезжает.
Вернулся он домой поздно. Грязный, немытый после работы, пропахший бензином, небритый и пьяный. Юля даже ойкнула, каким он стал неопрятным, стыдила его, попросила найти работу поблизости от дома, чаще бывать с семьей, а то так пропадет.
Он оправдывался - мол, надо было выпить, вот он и выпил, бубнил: надо работать там, где он сейчас работает, потому что там хорошо платят. Говорил и выкладывал на стол деньги, махал ими, хлопая глазами: вот они!..
- Не нужно мне столько твоих денег, - возражала Юля, - будь только ты человеком, расти вот ребенка, мне помогай…
- Ничего ты не понимаешь, - бубнил он свое, засыпая за столом.
Юля дотащила его до кровати, раздела, сокрушенно думая: что это с ним случилось, почему он так пьет, что из всего этого выйдет; если он не хочет работать поблизости от дома, всегда быть с семьей, на ее глазах, надо его заставить.
Наутро он чувствовал себя плохо, ему было не до ее упреков - он искал, как бы и где поскорей "полечить" голову…
…Вот тогда она вскоре и поняла, что он не только часто выпивает, но и завел себе любовницу. Юля вначале не верила этому, только боялась, что так может быть, а потом собралась и съездила туда, где он работал, и увидела, что это так и есть…
Юля больше не ходила к Солодухе просить коня, об этом попросила мать. Она же и сообщила, что Анька, как сказал ее отец, собралась и в тот же вечер, когда Юля ходила к ней, последним автобусом уехала в город. Видимо, как поняла Наталья, она поссорилась с родителями и уехала в пылу ссоры.
9
…Юля сама съездила в далекое село, где работал Геннадий. Люди сказали ей, как звать ту женщину, как найти ее дом. Было стыдно, больно, но она решила съездить туда, сама все увидеть и услышать.
Деревня была, казалось, на краю света, Юля ехала туда и на попутных машинах, и на автобусе. Когда добралась до места, сразу расспросила, где работают шоферы, что стоят здесь на квартирах и возят к реке лес. От людей узнала, что шоферы сейчас далеко отсюда, они же показали, где живет та женщина.
Осторожно расспросила, кто она такая… Ей сказали, что года четыре тому назад у этой женщины умер муж, есть девочка, что сама она работает на почте, держит на квартире двух шоферов.
Юля отправилась на почту. Здание почты было небольшое, деревянное: в одном его конце был ларек, в другом - почта. В окно Юля увидела за столом не очень молодую, но еще и не пожилую женщину, в красной кофте с черными, уложенными вокруг головы косами. Она что–то писала. Лица женщины Юля хорошо не разглядела.
В коридоре, небольшом и темноватом, увешанном плакатами, рассказывающими о том, как следует писать адреса на конвертах и посылках, оформлять денежные переводы, стояли новые ящики для посылок, стол - видно, на нем раскладывали газеты и письма. На пробое, вбитом в косяк, висел замкнутый замок, а петля висела на втором пробое.
Юля, волнуясь, открыла дверь и вошла в помещение почты. Здесь находились две женщины - почтовый работник и старенькая бабулька, которая, как видно, отправляла посылку. И бабулька и работница почты удивленно оглянулись на нее, не знакомую им.
Юля заметила, что женщина, работавшая на почте, была не очень красивой, но и не неприятной с виду - полная, с круглым лицом, с широким, приплюснутым носом и карими глазами. Лицо ее было смуглым, его очень старили морщинки у глаз и возле губ, портила даже полнота - полнота не следящей за своей фигурой женщины. Шея ее также была полной, но не гладкой, а, наоборот, сильно морщинистой. Но в глазах, когда она взглянула, блеснуло какое–то оживление, молодая радость, и Юля, увидев этот счастливый блеск в глазах, совсем растерялась.
Женщина опустила голову и продолжала писать. Вскоре она положила ручку, стукнула штемпелем по подушечке, а потом и по бумаге, подошла к старухе. Та взяла этот листок и ушла.
- А вам что? - подняла она голову и взглянула на Юлю.
Юля подошла к перегородке, положила на нее сумочку, пристально, со злостью взглянула на женщину.
- Я жена Геннадия Матусевича, - проговорила она, казалось, спокойно, но потом не выдержала, сорвалась и добавила дрожащим голосом: - Жена того шофера, что стоит у вас на квартире…
От лица женщины, казалось, отлила кровь, оно стало белым как снег, помертвело: женщина шевельнула непослушными губами, но ничего не смогла сказать, только, широко раскрыв глаза, уставилась на Юлю.
- Я его жена, у нас есть сын…
К лицу женщины постепенно начала приливать кровь - покраснели щеки, лоб, на шее забилась жилка.
- Как? - прошептала она, плаксиво поджав губы и щуря глаза.
- Вот так, - сказала Юля, должно быть, очень злобно сузив глаза.
- Вы… - снова прошептала женщина, - а он… он говорил, что холост, клялся в любви, что пойдет ко мне в примаки… - Она не договорила, сморщилась, из глаз ее покатились слезы.
Женщина обхватила голову руками - они были мозолистые, потрескавшиеся от ветра, не раз порезанные ножом и поцарапанные теркой, - упала головой на стол, закачала ею, заплакала.
У Юли сразу пропала злость на эту чужую женщину, которая еще недавно так счастливо улыбалась, поднялась обида и злость на мужа. Убедившись, что все эти разговоры о муже не выдумка, а правда, она опустилась на стул. Почувствовала страх за себя, за сына; при мысли, что рушились все лучшие мечты и надежды, ее охватило отчаяние. Ощутила, как немеют руки и ноги, как что–то темное, горячее хлынуло в голову. Ей так хотелось, чтобы все эти разговоры–сплетни о недостойном поведении Геннадия были неправдой.
- О боже мой! - плакала женщина. - Так клялся!..
Я вначале не верила, а потом поверила, глупая… Боялась на всю жизнь остаться одинокой…
Она поднялась, не отнимая рук от лица, одной рукой нащупала сумочку на сейфе, достала носовой платок. Когда она встала, Юля женским взглядом отметила: у нее заметно выделяется живот, полная грудь… Увидев это, ужаснулась… Значит, Геннадий давно живет с этой женщиной, давно обманывает ее, Юлю.
Ни кричать на нее, ни упрекать эту женщину Юля не могла, сразу поверила ей, а теперь и пожалела… И совсем на нее теперь не злилась.
- Вы боялись, поверили, а мою семью разбили, - только и сказала Юля, - но я никогда не могла подумать, что он такой. Видела, что пить стал, а этого не успела заметить…
Женщина плакала, плечи ее вздрагивали, слезы лились на бумагу, лежавшую перед ней, мочили ее словно водой.
- Я не пущу его больше в нашу семью. - Юля встала. - Не хочу, чтобы он мне на глаза показывался. Так и скажите ему. А вы как хотите, так и поступайте…
Когда она уходила с почты, та женщина не промолвила ни слова, не окликнула Юлю, ничего больше не сказала.
Геннадий долго не давал о себе знать - не приехал вслед за нею; она, вернувшись наутро, подала заявление об уходе с работы, собрала в дорогу чемодан и, как только ее рассчитали, уехала, не оставив Геннадию даже записки. Не написал ей письма и он, не приехал к матери, хотя она, если говорить правду, и ждала его. Но он молчал, словно его и не было на свете.
Юля сказала матери, что не поладила с Геннадием и хочет жить с нею, здесь. Ничего больше не добавила, сидела дома, стесняясь выйти на люди. Высохла за те дни - не спала по целым ночам, плакала, не хотела больше жить. Казалось, все пропало, утрачено, ничего хорошего, радостного в ее жизни больше не будет…
Геннадий приезжал недавно, после Нового года, днем, когда она уже работала в школе - душевная рана ее была теперь не такой свежей, переболела, начала понемногу затягиваться рубцом. Приехал, когда она была на работе; пришла домой и увидела его, похудевшего, остроносого, с виноватыми глазами.
Она не поздоровалась с ним, только зло прищурилась. Исподлобья взглянула на его синий чемодан с рыжими замками, на новое пальто и новую пыжиковую шапку, что висели на гвоздике возле зеркала.
- Зачем приехал? - сердито спросила она, не глядя на него. - Тебя никто не звал. Если разводиться, это другое дело. Развод я тебе даю…
Она заметила, что мать до этого кормила Геннадия, о чем–то говорила с ним, не очень приветливо, но разговаривала.
- Я не разводиться, а жить, - сказал Геннадий.
- А я не хочу с тобой жить, - наконец взглянула на него Юля, сняла пальто. Говорила теперь не так сердито, но мстительно, будто хотела показать, что она очень зла на него. - Не только жить, но и глядеть на тебя не хочу.
- Ну, я… - Геннадий, наверно, не хотел откровенно говорить при матери, подбирал слова. - По пьянке это… Ну, мужчины так… Заведут, погуляют и уедут к своим семьям; и я по–пьяному…
- Нашел чем оправдаться! - бросила презрительно Юля и не стала дальше укорять, тоже не хотела, чтобы мать обо всем узнала, - Это уже два греха, два обмана. И семье измена, и той несчастной жертве. Двойная подлость…
- Пойду посмотрю, куда дитя девалось, - видя, что они говорят намеками, встала Наталья и, одевшись, вышла из хаты.
- Ну, Юля… - Геннадий поднялся, подошел к ней, - я уволился с работы, останусь с вами. Больше такого никогда не будет…
- Я отвыкла от тебя, чужой ты для меня совсем, - сказала Юля, - вначале переживала, потом перегорело.
- Ну, поверь, по пьянке все это, не подумавши, - говорил Геннадий. - Ну, прости, больше такого никогда не будет, вот увидишь…
- Родила она? - зло взглянула на него Юля.
- Да, родила, - недовольно буркнул он.
- И ты еще, - совсем разозлилась Юля, - еще мне в глаза смотришь, обещаешь. Если один раз слазил в чужой сад, то и в другой раз захочется.
- Нет.
- Теперь тебе нельзя верить. Потерял все доверие.
- Ну, бывают же ошибки…
- Ошибки ошибкам рознь, - стояла на своем Юля, - не могу я тебе так легко простить все это. Если бы еще забылось. Но как тут забудешь? Живи с нею, если она стала тебе ближе. А я уж с сыном жить буду или, даст бог, встречу хорошего человека, полюблю его.
- Говоришь ты, - угрюмо буркнул Геннадий, - будто мы и не жили вместе, будто чужие.
- Чужими стали…
Когда мать вернулась в хату, привела сына, Геннадий даже в лице изменился, увидев Петьку. Открыл чемодан и подал ему рыжеватый шерстяной костюм. Сын узнал отца, но отнесся к нему сдержанно, без большой радости взял костюмчик, конфеты, прижался к матери и отчужденно посматривал на отца.
Геннадий стоял, видел все это и морщился, глотал слюну, казалось, не знал, куда девать свои большие, рабочие, пропахшие бензином руки, куда девать глаза, чувствовал себя как на горячих углях.
Потом, когда Юля управлялась по хозяйству, Геннадий выходил с нею во двор, старался помочь ей, заговаривал. Она отказалась от его помощи, но не знала, хватит ли у нее сил прогнать его, не простить. Сердилась, говорила ему намеренно злые, обидные слова, но душа ее, казалось, оттаивала.
Она напоила корову и, загоняя ее в хлев, случайно заглянула за дровяной сарай: корова вздумала погулять, пошла не к хлеву, а махнула за сарай. Юля побежала вслед, чтобы перехватить ее, и увидела Геннадия.
Он не ходил с нею к колодцу, очевидно, стыдился людей, оставался во дворе. Теперь, прижавшись к углу, он откупоривал бутылку вина - морщился, сдирая ногтями синюю жестяную головку с бутылки. Сорвав, вытер ладонью горлышко и начал пить.